Крестом и стволом

– Батюшка, – снизу вверх заглянул священнику в глаза маленький чернявый бандит. – Мне бы причаститься.

– Для этого, чадо мое, – растерялся священник, – тебе грехи исповедовать надо.

– Я знаю, я согласен, – охотно закивал чернявый.

– И я... и я... – затеребили священника остальные.

Отец Василий чуть не прослезился. Духовный голод этих несчастных людей, их внутренняя потребность прикоснуться таинств церкви просто потрясли его, и, едва они вышли за дверь, он отозвал Тохтарова в сторону:

– Марат Ибрагимович, мне нужна свободная комната.

– Зачем? – удивился майор.

– Вы же слышали, как они просили меня об исповеди и причащении, – строго сказал священник.

– Эх, батюшка, – укоризненно вздохнул Тохтаров. – Вроде бы взрослый человек, а простых вещей не понимаете! Для них все это – лишь возможность послабления режима.

Отец Василий несогласно покачал головой. Он и представить не мог, что умный и совсем не злой Тохтаров окажется таким жестокосердным.

– А чего ж они все к вам кинулись?! – ядовито усмехнулся майор. – Эта публика, в отличие от вас, тут же все свои выгоды просекла! Вот увидите, они сразу начнут вас использовать. Записочку на волю передать, словечко кому надо шепнуть. А в результате свидетели начнут от показаний отказываться. Я в этой системе не первый год работаю, знаю, чем подобные эксперименты кончаются.

В принципе, Тохтаров был прав, и «они» наверняка будут использовать любую возможность, чтобы ослабить режим. Но отец Василий знал и другое – отказывать человеку в причастии только потому, что ты заранее ему не веришь, кощунственно.

– Мне нужна комната, где я мог бы исповедовать желающих, – упрямо повторил он.

– Я против, – отрицательно покачал головой майор. – Можете жаловаться, просить, но моей позиции это не изменит. Здесь даже под кухню ни одна комната не приспособлена, а вы мне про какое-то причастие говорите.

«Нехристь!» – мысленно ругнулся отец Василий. Похоже, Тохтарова надо было просто обходить.

За два часа члены комиссии ознакомились с ситуацией полностью. И недовольных положением вещей оказалось всего трое: поп, главврач и Тохтаров. Остальные хотели только одного – побыстрее все подписать и разъехаться по домам. Они просто не понимали, почему надо поднимать сыр-бор из-за того, что в столовой не хватает одного бака для дезинфекции посуды, а у нескольких человек обнаружены следы несерьезных побоев неустановленного происхождения. О духовных запросах арестантов они и вовсе не задумывались, видимо, считая это каким-то новомодным извращением.

Отец Василий долго сидел и слушал, как препирается крашеная пергидролем дама из администрации с главврачом районной больницы, и, не выдержав, вышел за дверь. Но и тут избавиться от страстей не удалось. В коридоре яростно ругались Тохтаров и Ковалев.

– Ты хоть понимаешь, что у меня даже людей не хватает?! – орал на шефа усть-кудеярской милиции Тохтаров.

– Да справляюсь я и без твоих людей! – не уступал Ковалев.

– Как это справляешься?! С чем это ты справляешься?! – махал руками Тохтаров. – Где ордера?! Где журналы учета?! Где караульные ведомости?! Где, я спрашиваю?! На основании чего мне те же продукты выписывать?!

– Чего ты кипятишься?! – не уступал Ковалев. – Будут тебе ведомости! Сегодня же вечером будут! Не мешай оперативной работе, Марат, или с Медведевым будешь дело иметь!

– Да плевал я на твоего Медведева! У меня свое начальство! – надрывался Тохтаров. – С меня шкуру за все снимут, не с тебя! Оперативная работа у него! Вывез бы их в лесок и проводил свою оперативную работу хоть до посинения! Что ты их мне на шею вешаешь?

– А кому прикажешь их вешать?! Кто их кормить будет?!

Отец Василий хмыкнул и, чтобы не мешать, отошел в сторонку. Конечно, Тохтаров с его натренированными годами работы служебно-сторожевыми инстинктами был прав. Но здесь, в глубинке, многое вообще делалось не по правилам, и требовать от Ковалева буквального исполнения всех инструкций было наивно, тем более теперь, когда в течение одних только суток число задержанных выросло втрое.

Мимо него провели арестанта, и отец Василий вздрогнул, что-то нестерпимо знакомое только что промелькнуло перед ним.

– Стоять, – жестко распорядился конвоир, и арестант встал.

– К стене, – приказал конвоир, и тот повернулся.

У отца Василия засосало под ложечкой. В пяти метрах от него лицом к стене стоял Санька Коробейник! «Не может быть! – подумал он. – Нет! Ну не может же быть! Откуда он здесь?» Арестант искоса глянул в сторону отца Василия, и тот понял, что у него темнеет в глазах. Больше сомнений не оставалось!

Их рота участвовала в поимке двух молодых отморозков: только что дембельнувшегося из армии десантника да изгнанного с позором из рядов милиционера. За этим дуэтом уже тянулась целая серия кровавых убийств при ограблении мелких банковских филиалов и магазинов. Причем охранников – таких же, как некогда они сами, ребят в форме – преступники не щадили и стреляли сразу и только на поражение.

Были в этой операции и личные мотивы. Буквально за неделю до того дня отморозки в упор расстреляли Женьку, ушедшего из их роты на сытые хлеба в банк, – молодого, жизнерадостного пацана. Женьку любили все, и поэтому, когда в роте поняли, кого именно их направили брать, всех словно заклинило. Никогда до и никогда после этого случая будущий отец Василий, а тогда еще Мишаня Шатунов, не экипировался с такой ожесточенной тщательностью и запомнил эту операцию на всю жизнь.

Последний раз бандитов заметили в пригородном районе, у лыжной базы, и, по сведениям оперативников, именно здесь у мерзавцев была последняя берлога в одном из десятков рассыпанных на площади в несколько гектаров маленьких летних домиков.

Стояла глубокая ночь ранней зимы, и мягкие огромные хлопья падали на еще не побитую морозом темно-зеленую траву совершенно беззвучно. Рота выгрузилась и так же бесшумно, как снег, рассыпалась вдоль дороги, чтобы, разбившись на тройки, одновременно появиться возле каждого строения. И Коробейник шел тогда в одной команде с Шатуном и Севой.

Легким бегом они достигли заранее определенного ротным участка и затаились. Сева с тылу, прямо под окном, Шатун у крыльца, а Коробейник у боковой стены, там, куда выходило второе окно. Домик ощущался жилым. И не то чтобы там были следы, ничего подобного, падающий снег уже закрыл все. Просто что-то витало в воздухе. Немного еле заметного запаха подмокшего табачного пепла, пара совсем свежих спичек у крыльца и вроде как одеколон из дорогих. Это могли быть и случайные туристы, но... парни переглянулись, и Шатун понял, что все думают то же самое, а значит, сразу после сигнала можно не стесняться.

Ждали сигнала довольно долго, и только когда со стороны трассы послышался долгий протяжный гудок и еще один короткий, Сева и Коробейник, отвлекая внимание от двери, ударили по стеклам. Шатун пробил тонкое фанерное полотно двери ногой и, нащупав защелку, повернул ее и рванул дверь на себя. Судя по проекту постройки, который показывал им ротный, сразу за дверью шел тамбур и снова дверь, такая же тонкая, но, главное, открывающаяся вовнутрь. Благодаря этому тамбуру и второй двери у идущего со стороны крыльца было в запасе немного времени. Но второй двери не оказалось. То ли ее не было совсем, то ли она была распахнута настежь, отец Василий теперь не помнил, но едва он ступил на порог, время словно замедлилось и он понял, что это конец. Прямо в живот ему смотрел ствол автомата.

Как рассказал ему потом Коробейник, он осознал, что все пошло не так, буквально за доли секунды. Удивляться этому не приходилось, они так много и упорно тренировались вместе, что просто чуяли друг друга чем-то звериным, там, внутри. И тогда Коробейник нарушил «расписание» и, стремительно подтянувшись на руках, рывком забросил свое тело через окно. Стоявший напротив Мишани человек отвлекся – тоже на доли секунды, но этого хватило. Шатун бросился вперед и повалил его на пол. А к тому времени уже подоспел на помощь Сева.