Страница 86 из 100
Виров сидел внизу, в кубрике, склонился над чистым листом бумаги. Красная Армия наступала. «Поди, и Ромашки уже у красных», — рассуждал Виров. Балтиец писал письмо.
«Дорогая Пелагея Никитична, пишет ваш сын Василий.
Дорогой брат Митя…»
Виров задумался. Многое есть о чём рассказать. Вот хотя бы о том, как «Гавриил» сражался с четырьмя кораблями противника — и победил! Или о том, как в Капорском заливе «Гавриил» и эсминец «Азард» встретили английскую подводную лодку и потопили! Или… «Да что это я о себе! — прервал свои мысли матрос. — Как они там, в Ромашках?»
В это время в кубрик просунулся матрос Наливайко. Наливайко хитро улыбался. Затем он сделал шаг в сторону, и Виров увидел Нюту.
— Братишка, родной! — закричал балтиец. Он схватил девочку на руки, подбросил. Потом поставил на пол, стал хлопать по плечу, трепать по голове, по уже заметно отросшим волосам Нюты.
— Вот это да! Вот это тебе подарок! — не утихал матрос. — Подрос ты, братишка. А худ, худ. Ну, как там оно? Смотри, и тельняшку сберёг и бескозырка на месте. Ну как Пелагея Никитична?
Нюта опустила глаза.
— Да что я, — спохватился матрос. — Тебя накормить бы с дороги. Это мы живо.
— Я сытая, дядя Василий.
— Ну, ну. Так как Пелагея Никитична?
— Повесили белые, — чуть слышно сказала Нюта.
Балтиец сразу обмяк. Он смотрел на Нюту каким-то потухшим взглядом. Как живые, запрыгали складки у рта.
— А Митя?
— Повесили Митю.
Сверху ударил колокол.
— Тревога! — закричал Наливайко.
В эту ночь англичане с неба и с моря совершили налёт на Кронштадт. Когда Нюта вместе со всеми выбежала на палубу, прямо над головой она услышала рокот моторов. Потом раздались взрывы бомб, упавших слева и справа от «Гавриила». Затем хлестнул пулемётный огонь, который шёл оттуда, с неба, и ответный — с «Гавриила» и других кораблей, стоявших в Кронштадтской гавани.
Раздавались команды. Среди них девочка ясно различала боцманский гул Ванюты:
— Не спи! Гляди в оба! Небо небом, с моря жди «англичанку».
И правда. Ещё не стих над головами рокот моторов, как со стороны залива показалось несколько торпедных катеров. Они шли один за другим на огромной скорости. Целясь по «Гавриилу», англичане пустили торпеду. Она прошла мимо, взорвалась, ударившись в стенку гавани.
Виров первым навёл орудие. Грянул выстрел. Нюта видела, как один из катеров дёрнулся, клюнул носом и ушёл под волну в воду. Девочка не спускала глаз с комендора. Разгорячённый, в свете мелькавших прожекторов, балтиец казался отлитым из стали. Словно печную дверку, он отбрасывал замок орудия. С металлическим звоном на палубу вываливалась стреляная гильза. Новый снаряд уходил в пушку. Секунда. Следовал выстрел. И всё повторялось снова. Быстро. Стремительно. Как бушующий водоворот.
А рядом стрелял Хохлов. И так же безошибочно действовал Зига. И не отставали другие. Орудия били с носа. Стреляли с кормы. Строй катеров распался. Одни повернули назад. Другие, словно в ловушке, заметались по гавани. Они стремились уйти от огня эсминца. Но снаряды точно ложились в цель.
От прямого попадания вздыбился в небо и разлетелся в щепы второй неприятельский катер. Крутанул волчком и вывернул днище третий.
— За Пелагею Никитичну! — выкрикивал Виров.
— За Митю!
— За Ромку! — шептала Нюта.
Глава пятая
СМОТРЯТ ДУЛА СОВИНЫМ ГЛАЗОМ
В конце августа Вирова принимали в партию. Он долго составлял заявление. Измарал и лист, и второй, и третий. Старался, чтобы звучало оно убедительно и слогом было красиво. Вконец намучившись, матрос написал:
«Прошу принять в ряды РКП(б). С программой согласный. Готов отдать жизнь за рабочее дело».
На собрании, когда началось голосование, Виров стоял кумачово-красный. Всё опасался, не окажется ли кто-нибудь против. Против не оказалось. Хотя кто-то и вспомнил Вирову мордобой, однако проголосовали единогласно.
— Ну, братишка, — заявил матрос Нюте, — теперь я спокойный. — Он показывал девочке книжечку — партийный билет. В ней значилось: «Российская Коммунистическая партия (большевиков)». — Единогласно, — хвастал балтиец и улыбался.
И Нюта тоже решила вступить в партию. Так же как Виров, она долго писала заявление. Наконец явилась к Лепёшкину.
— Так, — сказал комиссар. — Значит, с программой согласна?
— Согласна.
— Жизнь — за рабочее дело?
— Да, — убеждённо сказала Нюта.
Комиссар внимательно, очень серьёзно смотрел на девочку. Барабанил пальцами по краю стола. Потом оставил заявление у себя и отпустил Нюту.
А через два дня он вызвал Нюту и вместе с ней поехал на берег. В Кронштадте они вошли в какое-то здание, поднялись на второй этаж.
В комнате сидели парни и заводские девчата. Шло собрание. Председатель, очень схожий с тем командиром, который бил белых под Гатчиной и гнал их потом на Ямбург, вызвал Нюту к столу.
Нюте пришлось рассказывать о себе, о Миассе, Ромашках, о гибели Задорнова, Пелагеи Никитичны, о Мите, о подвиге Ромки.
Кто-то сказал:
— Мала.
Кто-то ответил:
— Вырастет!
Затем началось голосование, и все дружно подняли руки.
Тут же Нюте вручили билет. В нём значилось: «Российский Коммунистический Союз Молодёжи».
Вечером Нюта показывала членский билет Вирову и хвастала:
— Единогласно!
Довольна Нюта, что вернулась на «Гавриил».
«Теперь с „Гавриила“ я никуда», — уже в какой раз сама себе говорила Нюта.
Всё случилось иначе.
Неожиданно Виров был отправлен в Петроград на курсы командного состава флота.
— В такое-то время, — заупрямился было матрос. — С эсминца меня долой! За что, товарищ Лепёшкин?!
— Эх, голова, голова, — улыбнулся комиссар. — Так это же честь. Доверие. Флоту командиры свои нужны, — сказал он серьёзно. — Красные капитаны, красные адмиралы. Адмирал Виров! А? Оно и звучит красиво. А потом, дисциплина. Партийная, — добавил Лепёшкин совсем уже дружески.
Осень. Сентябрь. На Петроградском фронте затишье. Генерал Юденич ушёл за Ямбург. Красные взяли Псков. На курсах, теперь они стали училищем, идёт подготовка к занятиям. Съезжаются с разных мест и судов моряки.
Сентябрь, а всё же ещё тепло. Дни тихие. Светит солнце. Нюта и Виров любят ходить по городу. Нравятся девочке эти прогулки. Прохожие удивлённо смотрят на Нюту, на морскую рубаху, на бескозырку. Выстукивают по тротуару Нютины башмачки. Как-то гуляли Нюта и Виров по Невскому. Разные люди идут навстречу: молодые и старые, мужчины и женщины, много военных. Студенты бегут толпой. И вдруг… Нюта решила: мерещится. Навстречу идёт Щербацкий. Поручик Щербацкий, тот самый — свиные глазки. Правда, не в форме, в гражданской фуражке. Шрам через щёку прошёл дугой.
Нюта вцепилась балтийцу в руку.
— Что ты, братишка?
Щербацкий поравнялся. Как и все, с удивлением глянул на Нюту. Спокойно прошёл — не признал.
— Он, он, — зашептала Нюта.
— Кто он? Да что ты, братишка!
— Ну тот, что в Ромашках. Поручик Щербацкий.
— Поручик Щербацкий?!
Они догнали мужчину в фуражке. Глянула Нюта: он — и не он. Глаза хоть свиные, да нос показался теперь не тот. Будто не очень вздёрнутый. И седина в голове — у Щербацкого не было. И шрам…
Мужчина предъявил документы. Козлов Николай Александрович значилось в них. Сообщалось и то, что он работник Тульского губисполкома и прибыл в Петроград по служебным делам.
Виров вернул бумаги. Они разошлись.
— Ошибка, выходит, братишка, — покачал головой балтиец.
«Конечно, ошибка, — подумала Нюта, — ведь Щербацкий давно погиб». Девочка вспомнила страшный взрыв.
— Зря отпустили, — заявил вечером Вирову новый его приятель с эсминца «Свобода». — Может, он и на самом деле Козлов. А все же и раз бы и два бы его проверить. Шпионов в Петрограде сейчас полно.
С ним согласились другие.