Страница 14 из 20
Часа два мы ехали в виду этого «змеиного жала», которое затем, круто поднимаясь вверх, превратилось в высокий хребет Коджур, примыкающий с севера к Уркашару. К долине Сары-эмель Коджур спускался крутым склоном, прорезанным узкими логами с круглыми купами казацкого можжевельника, похожими на большие зеленые клумбы; по дну логов белели еще остатки зимнего снега. Этот выпуклый склон совершенно скрывал от нас скалистые вершины Коджура, которые, по словам Лобсына, были еще
покрыты снегом. Тарбагатай попрежнему тянулся слева от нашей дороги, но был уже невысок. Долина Сары-эмель сузилась, речка превратилась в ручеек, извивавшийся по болотистым лужайкам, пестревшим желтыми цветами.
Мы миновали ворота Бай-мурза, где Тарбагатай круто обрывается утесами к широкой долине, которая отделяет его от Саура. В этой долине невдалеке белели домики русского таможенного поста Чаган-обо, а за ним вдали поднимался Саур, похожий на огромную ровную ступень, над которой ползли темные тучи, алевшие в лучах заходившего солнца.
Мы были у самой русской границы, но сейчас же повернули вправо и вверх по долине небольшого ручья стали подниматься на горы Тепке, которые соединяют Коджур с Сауром. Здесь на лужайке остановились ночевать. Разбили палатку, развели огонь. Лобсын выбрал это место потому, что увидел рядом оставленную зимовку, вокруг которой была огорожена площадка с хорошей травой. Там можно было оставить на ночь лошадей, не опасаясь, что они уйдут. Палатка была поставлена возле изгороди, и собачка Лобсына могла сторожить и нас, и лошадей.
На следующий день мы поднялись на горы Тепке, которые отделяют впадину реки Чаган-обо от обширной долины реки Кобук. С перевала мы увидели на западе вершины Коджура, покрытые снегом, через которые проглядывали крупные глыбы. Судя по этому, Коджур поднимался выше Уркашара и Тарбагатая, на которых снег уже исчез.
С перевала мы спустились в широкую долину Кобу, которая отделяет высокий Саур от хребта Семистай, составляющего продолжение Уркашара.
Слева, подобно темной ровной стене, тянулся Саур; его склон кое-где рассекали глубокие ущелья, а выше среди пелены облаков белели острые вершины, сплошь покрытые снегом. Я долго любовался ими, вспоминая Алтай и его вечноснеговые вершины, и спросил Лобсына, остается ли снег на них все лето.
– Круглый год лежит! Потому и горы называются Мус-тау, т. е. снеговые. Это семь вершин, которые поднимаются высоко над Сауром.
Из первого ущелья в стене Саура выходила и тянулась далеко в долину Кобу узкая лента леса, которая кончалась у какого-то белого здания.
– Это что за дом здесь? - спросил я.
– Кумирня Матени называется. Но при ней монастыря нет. В начале весны сюда приезжают ламы из нашего монастыря и служат молебствие о хороших кормах и благополучии скота по всей долине. Долина Кобу - моя родина, здесь киргизов нет, живут только калмыки. Там дальше под Сауром монастырь, в котором я учился, и ставка нашего князя Кобук-бейсе.
Меня удивила лента леса, которая из ущелья Саура тянулась до кумирни Матени в долине Кобу, где леса больше нигде не было видно. Я спросил Лобсына, какой это лес.
– Лиственица, она по всему Сауру растет.
– Как на Алтае! - вспомнил я.
– А здесь это последние деревья лиственицы. В Тар-багатае, который подходит близко к Сауру, лиственицы нет, растет только казачий можжевельник; то же в Коджуре и Уркашаре, а в Барлыке лес хороший, но только еловый.
Позже консул подтвердил, что лиственица перебрасывается из Алтая на юг через широкую долину Черного Иртыша и образует леса в Сауре, оканчиваясь у кумирни Матени в долине Кобу, а тяньшанская голубая ель распространяется из Тянь-шаня на север в Джунгарский Ала-тау и Барлык, но не дальше. В промежутке между Сауром и Барлыком в горах нет ни лиственицы, ни ели, а встречаются казачий можжевельник и немного березы, осины и вербы.
Вид из долины Кобу на юг был интереснее. Хребет Семистай тянулся здесь, как высокая зубчатая полуразрушенная стена. Острые вершины гор обрывались к северу высокими скалами красного цвета; к ним примыкали более низкие-скалистые горы, как будто состоявшие из обрушившихся сверху громадных глыб. В разных местах высились отдельные крутобокие скалы, похожие на развалины башен и замков. Узкие ущелья круто поднимались вверх, а внизу открывались на покатую равнину, как бы составлявшую подножие этой стены. Она представляла сухую полынную степь и резко отделялась от зеленых лужаек дна долины Кобу.
Мы долго ехали по окраине этого подножия, любуясь скалами Семистая справа и зеленой долиной слева, замкнутой на севере темной стеной Саура, над которой сверкали под лучами солнца снеговые поля на пиках Мус-тау.
– Красивое место твой родной край, Лобсын! - сказал я.
– И богатое, - прибавил он. - Здесь хорошие луга для зимних пастбищ, в Сауре много леса для дров и хорошие летовки.
– А в Семистае летовки есть?
– Нет. Это совсем дикие горы: везде камень, скалы, ущелья, травы мало, и места для скота неудобные. Но у нас холоднее, чем в Чугучаке, хороший хлеб сеять нельзя, ячмень - и тот иногда замерзает, не дозрев.
– А Ибэ-ветер зимой тоже дует?
– Нет, такого ветра здесь нет. Видишь, кругом горы: Саур с одной стороны, Семистай - с другой, а Коджур - с третьей. Долина Кобу - тупик, ветру выхода нет, и зимой у нас тихо.
По мере того, как мы ехали на восток по долине Кобу, она становилась менее ровной. Плоские холмы среди нее стали выше и потом слились в длинную цепь скалистых горок Кара-адрык, которая закрыла от нас северную часть долины вдоль подножия Саура, где, по словам Лобсына, была расположена ставка князя Кобук-бейсе и монастырь, в который отец сдал его ламам в науку.
Цепь Мус-тау кончилась, но стена Саура тянулась по-прежнему, закрывая вид на север. С другой стороны Семистай стал значительно ниже, оставаясь скалистым и диким.
– Здесь тоже летовок нет, - заявил Лобсын на мой вопрос. Но здесь легко перевалить на ту сторону, дороги есть. А там через высокий Семистай только горные козлы и архары могут перебраться.