Навстречу 40-летию Победы

Валентин Аккуратов, Лев Митин

НАВСТРЕЧУ 40-ЛЕТИЮ ПОБЕДЫ

Валентин АККУРАТОВ

Над «третьим рейхом»

Кончалась вторая военная весна. Не по сезону горячая, тяжелая. Едкий дым еще стелился над родной, выжженной землей. Но это были уже не те страшные дни 1941 года… Впрочем, и тогда, отходя с боями, мы учились наступать и бить врага.

И вот свершилось! Перемолоты и пленены войска фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, обрублены щупальца коричневого чудовища, тянувшегося к кавказской нефти. Свершилось! Это хмельное слово наполняло нас буйным чувством радости, уверенности пусть не в близкую, но неизбежную победу. Но враг был еще силен.

Из фронтового дневника:

«11 апреля 1943 года. Пишу после очередного боевого вылета. Как всегда, ходили ночью, в одиночку, на четырехмоторном дальнем бомбардировщике Пе-8 в глубокий тыл „третьего рейха“. Сейчас уже утро солнечное, тихое, подмосковное. Как оно не вяжется с минувшей ночью!

В уютной столовой, широкими окнами глядящей на ленту Москвы-реки, собрались экипажи. Шумно и весело. Сознание того, что задание успешно выполнено, „фронтовые“ сто граммов сняли тупую усталость многочасового полета сквозь зенитный огонь, наскоки истребителей, грозовые очаги.

Один столик не занят… Горка хлеба под белоснежной салфеткой, закуска и букетик золотистой мать-и-мачехи — все в ожидании. Все чаще и тревожнее посматривают летчики на пустующий столик, все тише становится в зале. В широко раскрытых глазах официантки нарастает испуг, — смахивая несуществующие пылинки, она роняет стакан с цветами. Звон разбитого стекла, и неожиданно наступает тишина — тягучая и мучительная. Все встают, скованные вновь проснувшейся усталостью. Столик числится за экипажем соседнего полка — их самолет не вернулся на базу. Время ожидания давно истекло, а хочется верить, что ребятам удалось совершить вынужденную посадку.

Днем после короткого отдыха начался командирский разбор ночного налета. Как осветитель цели и контролер бомбежки, докладываю о результатах.

— Сколько вы были над целью? — спрашивает командир дивизии.

— Двадцать три минуты, пока не отбомбились все. Интенсивный зенитный огонь и прожекторы не помешали работать строго по графику. Истребителей противника в районе объекта не было. Невернувшийся самолет на цель вышел третьим и ушел на восток без видимых повреждений.

— Значит, атакован истребителями где-то на обратном пути, — медленно говорит командир. — Если выбросились над оккупированной территорией — не пропадут, выручат партизаны. Но если над вражеской… Лучше смерть, чем плен!»

Да, это мы знали. Еще в сорок первом, когда нацисты заявили, что Красная Армия уничтожена, летчики авиации дальнего действия, в том числе наша 45-я дивизия, бомбили столицу «третьего рейха». И мы знали об особой «любви» гитлеровцев к нашей дивизии, тем паче к ее костяку, пилотам гражданской И полярной авиации. Недаром же в специальных списках гестапо числились Герои Советского Союза М. Водопьянов, А. Алексеев, Э. Пусэп, М. Шевелев, М. Громов…

Обладая колоссальным опытом автономных полетов в сложных условиях, мы с успехом применяли его в боевых действиях. А если кого и сбивали над оккупированной нацистами территорией, многим удавалось связаться с партизанами и вернуться в дивизию.

Обычно экипажи уходили на задание с наступлением темноты. Шли в одиночку, на разных эшелонах, чтобы не мешать друг другу, и обрабатывали цели в назначенное штабом время. А лететь к ним приходилось 4–5 ч в один конец, преодолевая море огня зениток всех калибров, атаки истребителей, выскальзывая из ослепляющих лучей прожекторов. То же было и на обратном пути, но он почему-то казался нам более долгим и напряженным.

Из фронтового дневника:

«12 апреля. Сегодня ходили на Кенигсберг. Прорвались нормально, но в 100 км от объекта неожиданно встретили фронт циклона. С высоты 7 тыс. м снизились НАД целью до 500 м, но облачность не пробили. По-видимому, она простиралась до земли, а калибр наших бомб не позволял бросать их ниже 500 м, поскольку был риск попасть под свои же осколки. Зенитный огонь был слабым, истребители в такую погоду не летали, и мы ушли на запасную цель, где и отбомбились. Все самолеты вернулись на базу.

13 апреля. Получили задание вновь бомбить военные объекты Кенигсберга. Циклон прошел. Очень интересен огонь крупнокалиберных зениток. Цель поражена. Полет занял 9 ч 20 мин. Вернулись без потерь.

14-15 апреля. Бомбили объекты в Данциге — порт и заводы. Много прожекторов, значит, в воздухе находились их истребители. Дважды попадали в лучи прожекторов, и нашим стрелкам — подшассийным и башенным — пришлось немало поработать, отражая атаки противника. Все самолеты вернулись на базу. Летали около 10 ч, из них 6 ч на высоте 6 тыс. м».

В этом случае мы надевали кислородные маски. В кабине такая же температура, что и за бортом, то есть -20 °C, а то и все -40 °C. Когда же мы забирались на 7 тыс. м, термометр показывал -55 °C. Маски, и без того неудобные, быстро обрастали сосульками, которые приходилось постоянно обламывать, чтобы не мешали дышать, а это отвлекало от наблюдения за обстановкой в воздухе. Кроме того, штурману и второму пилоту приходилось то и дело окликать стрелков, чтобы те не заснули навеки от кислородного голодания, сидя поодиночке в тесных кабинах.

Из фронтового дневника:

«20 апреля. Бомбили военные объекты и скопления войск в Тильзите. Море огня, взрывы эшелонов с боеприпасами, огненные трассы зенитных автоматов, ослепительные лучи прожекторов — все это напоминает описание ада у Данте. Все самолеты вернулись на базы.

22 апреля. Продолжаем уничтожать военные объекты в Восточной Пруссии. Сегодня бомбили Инстербург. Налет был массированным, кроме нашей дивизии, цель обрабатывало около 200 средних бомбардировщиков. От многочисленных пожаров внизу стало светло, как днем, — отчетливо просматривалась станция с пылающими эшелонами, улицы, заводы. Запах гари проникал даже в самолет… На базу не вернулся один бомбардировщик.

28 апреля. Сегодня опять ходили на Кенигсберг. Наш самолет, по прозвищу „Борода“, хоть и серийный, но быстроходнее и легче остальных, пришел на 20 мин раньше товарищей, чтобы обнаружить цель и развесить над нею осветительные бомбы на парашютах».

…Иной стала психология гитлеровцев после Сталинграда. Города даже в глубоком тылу они стали тщательно затемнять, а военные объекты принялись тщательно маскировать или недалеко от них строить ложные. Нелегко было нам обнаруживать цели, тем более ночью. Не случайно же в состав экипажа самолета-осветителя вводили наиболее опытных штурманов, которые всегда точно выходили на цель и развешивали над ней «люстры» из десятков стокилограммовых бомб. На их свет и выходили бомбардировщики с фугасными и термитными бомбами.

Что только не делал противник, пытаясь укрыть от нас свои объекты! Если до Курской битвы, заслышав издалека гул моторов наших машин, он открывал плотный огонь и включал десятки прожекторов (а это и помогало нам выйти на цель!), то теперь нацисты таились до тех пор, пока на цель не обрушивались контрольные бомбы. Тут-то нервы у гитлеровцев не выдерживали, и они открывали беспорядочную пальбу. А осветитель, убедившись, что цель найдена, ходил над нею, увертываясь от прожекторов и зенитных снарядов и методично, в строго назначенное время вывешивая до сорока светящихся бомб, — этого вполне хватало для обеспечения работы всех бомбардировщиков. А после операции экипаж осветителя должен был проверить результаты бомбежки и сфотографировать объект, обработанный летчиками.

Если остальные самолеты находились в зоне огня полторы-две минуты, то осветитель висел над целью до 45 мин. Я покривил бы душой, если бы взялся утверждать, что экипажи встречали штурмана-осветителя с энтузиазмом. Что таить, один такой полет приравнивался к 10–15 «обычным» боевым. Но подобные задания у нас считались почетными, и пилоты гордились ими как признанием их высокой подготовки и доблести.