Страница 9 из 16
— И обязательно передай нашу огромную благодарность княгине Белозерской! — добавил кесарь в конце своей речи. — Мы все понимаем, что, если бы не она, наши дети остались бы в Польше.
— Я обязательно ей передам Ваши слова, — пообещал я.
— А какие у тебя теперь планы? — поинтересовался Александр Петрович.
— Сдать экзамены. Анна Алексеевна любезно предложила сдать второй курс экстерном.
— Молодец, война войной, а экзамен по расписанию, — переделал старую поговорку кесарь. — А потом какие планы?
— Потом третий курс, если, конечно, ничего не случится.
— Насчёт «если ничего не случится» я хотел с тобой поговорить. Как думаешь, тот факт, что твой отец не нарушил перемирие во время спецоперации, даёт нам надежду, что он начал успокаиваться?
— Сомневаюсь. Отец не тот эльф, чтобы резко менять убеждения и планы.
— А как думаешь, твоя бабушка может посодействовать восстановлению хороших отношений между Петербургом и Новгородом? Мне вот кажется, что может.
— С чего Вы так решили?
— После ваших переговоров с Вильгельмом Пятым у меня возникло ощущение, что она может почти всё.
— Она может многое, — согласился я. — Но отец — это отдельный разговор. На него никто не может повлиять.
— Но ведь твоей бабушке удалось уговорить его не нарушать перемирие.
— Не нарушать перемирие уговорил его я. Бабушка организовала нашу встречу, а уговаривал я. И до сих пор не могу понять, как у меня это получилось.
— Если ты один раз смог договориться, значит, есть шанс и на второй. Не нужна нам сейчас война с Петербургом.
— Боюсь, ничего не выйдет. Отец никогда не откажется от идеи независимого эльфийского Петербурга.
— Де-факто Петербург сейчас независим, — сказал Романов. — Нас пока устраивает нынешний статус-кво. Но почему-то он не устраивает твоего отца. Ты не знаешь почему?
— Нет. Я с ним такие вопросы не обсуждал.
Кесарь вздохнул и нахмурился, а молчавший до этого Милютин неожиданно сказал:
— Роман, я сейчас задам тебе вопрос, который может показаться не очень корректным.
— Задавайте, Иван Иванович, не проблема, — ответил я.
— Твой отец мог передать немцам информацию о спецоперации?
— Вполне мог. Почему бы и нет? Но не передал.
— А откуда такая уверенность?
Лучшего момента, чтобы рассказать про Яроша, придумать было сложно.
— Потому что у меня есть очень важная информация о том, кто звонил в консульство, — сказал я.
— Надеюсь, она нам понравится, — с некоторой надеждой в голосе произнёс кесарь.
— Боюсь, что наоборот. Я знаю, что вы подозреваете моего отца в передачи информации немцам и даже бабушку. Это нормально. Тем более что звонили в петербургское консульство и явно из Петербурга. Но отец и бабушка здесь ни при чём. Предатель в Новгороде или в Москве.
Я подробно рассказал про два допроса барона и выложил всю полученную от него информацию, в том числе и про Яроша.
— Вот это сюрприз, — сказал Романов, едва я закончил рассказывать, и мне впервые показалось, что кесарь растерялся.
— Да уж, слов нет, — мрачно произнёс Милютин.
Александр Петрович прошёлся по кабинету, развёл руками, и я, глядя на него, уже не сомневался: Романов был в полной растерянности, видимо, он был уверен, что нас предал кто-то из моих родственников.
— В свете нынешних отношений с Петербургом меня радует, что это не эльфы, — сказал через некоторое время кесарь. — Но лучше бы это был кто-то из них, уж извини, Роман.
— Понимаю, — ответил я. — Неприятно узнавать, что предатель кто-то из своих.
Милютин гневно на меня зыркнул, и я понял, что это был перебор — всё же я разговаривал с самим кесарем. Но Александр Петрович к моим словам отнёсся нормально. Он ещё раз вздохнул и спросил меня:
— Ты, значит, вообще никому не говорил про поляка? Может, всё же кому-то сказал и не помнишь? Дяде, например.
— Я даже бабушке не говорил про Яроша, — ответил я. — А дяде уж и подавно.
— Про поляка знали только пять человек и три орка, — сказал Милютин. — Нас всего восемь. Я даже не знаю, на кого думать.
— Ещё внучка Воронцова и Васильева, — сказал Романов. — Последняя могла рассказать родителям детали.
— Воронцова про Яроша и детали побега не знала, — ответил Милютин. — А Васильева сразу же дала слово никому ничего не говорить.
— Вы настолько верите восемнадцатилетней девочке? — удивился кесарь.
— Конечно, не верю, — ответил Милютин. — Поэтому, когда мы чистили ей память, я уточнил, говорила ли она кому-нибудь о том, что было в Польше и о том, как они убегали. Она сказала, что нет. И соврать мне она тогда физически не могла. А после этого ей почистили память.
Я было хотел сказать, что не так уж и хорошо почистили, но не стал этого делать до встречи с Аней.
— Но тогда кто это? — уже в полной растерянности спросил кесарь.
— Хотите начистоту, Александр Петрович? — сказал Милютин.
— Давай, Ваня!
Тут генерал КФБ и кесарь разом вспомнили о моём присутствии и повернулись ко мне.
— Ты поезжай, Роман, — сказал кесарь. — Если понадобишься, мы тебя позовём. И ещё раз спасибо за всё, что ты делаешь для страны.
Попрощавшись, я быстро направился к выходу, но у самой двери меня остановила фраза Милютина:
— Постой! А почему ты в прошлый раз не упомянул про Яроша, когда рассказывал про звонок в консульство?
Я начал лихорадочно искать ответ на этот вопрос. У меня было заготовлено несколько вариантов, но сейчас они все казались мне глупыми.
— Ну не рассказал, да не рассказал, — ответил за меня кесарь. — Ступай, Роман!
Мысленно выдохнув, я покинул кабинет. Александр Петрович, видимо, в отличие от Милютина, понял, что их двоих я подозревал тоже. И это было нормально — они подозревали мою семью, а я их.
Кирилл отвёз меня в центр города, после чего я его отпустил. До встречи с Аней оставалось ещё около полутора часов, я решил прогуляться и на свежем воздухе спокойно подумать о том, что происходит. С первым пунктом плана проблем не возникло: прогулка была приятной, а вот спокойно подумать не получалось — в голове была каша.
Надо было как-то настроиться на разговор с Аней, а это было непросто. Было нелегко принять сам факт, что Аня всё помнила, а ей ещё и опасность угрожала. И возможно, это было связано между собой. Однозначно надо было ей помочь, как минимум я должен был сделать для этого всё, что в моих силах. Но сначала надо было выслушать её и выяснить, о какой опасности шла речь.
Ещё я очень хотел спросить Аню, не сболтнула ли она кому-то, например, родителям про Яроша. С сохранённой памятью она становилась полноценным подозреваемым в передаче информации немцам. Было понятно, что самой Ане это всё было не нужно, но она вполне могла проболтаться о поляке тому, кто имел выгоду от слива информации.
И я поймал себя на мысли, что мне хотелось бы, чтобы всё было именно так — чтобы немцы узнали про спецоперацию по причине Аниной неосторожности. Ну очень уж я не хотел, чтобы предатель оказался из близкого круга Романова или Воронцова. Правда, по отношению к Ане думать так было некрасиво. Но что я мог поделать? Эти мысли сами лезли мне в голову.
И ещё я не мог выбросить из головы реакцию Романова на информацию о том, что предатель кто-то из своих. Обычно Александр Петрович полностью контролировал свои эмоции, а здесь растерялся. Не разозлился, не расстроился, а именно растерялся. Видимо, он был настолько уверен в своей команде, что даже в мыслях не мог допустить предательства.
Реакция Романова на мои слова была такой искренней, что можно было смело утверждать: или он точно непричастен к сливу информации, или он самый великий актёр на Земле. А Милютина я никогда и не подозревал. Если у кесаря хотя бы теоретически была мотивация рассказать немцам о спецоперации — например, подставить эльфов, чтобы сильнее их рассорить с орками, то у Ивана Ивановича её точно не было.