Страница 6 из 7
– О, свободная от мыслей и забот радость деревенской жизни!
Однако, его восклицание не совсем отвечало действительности, так как он не слышал того, что говорила в это время старуха Цзю Цзин. Как раз в этот момент старуха Цзю Цзин, стуча в порыве гнева веером по ножке скамейки, говорила:
– Я дожила до семидесяти девяти лет… Пожила достаточно… Глаза бы мои не смотрели на такое разорение!.. Хоть бы мне умереть! Сейчас подадут на стол, а они тут едят жареные бобы, – проедают семью и дом!
Ее праправнучка Лю Цзин, зажав в кулаке пригоршню бобов, бежала к ней, но, почуяв неладное, стремглав бросилась в сторону реки и спряталась за деревом, а потом, высунув свою маленькую головку с развилиной косичек, громко крикнула:
– У-у, старая карга!
Несмотря на свой почтенный возраст, Цзю Цзин не была глухой, но она не обратила внимания на внучкину реплику, продолжая бормотать про себя:
– С каждым поколением, все хуже и хуже…
В деревушке установился немного странный обычай. Когда рождался ребенок, мать взвешивала его и по количеству цзинов[8] ему давали прозвище. Старуха Цзю Цзин с пятидесяти лет стала очень ворчливой; она часто говорила, что в дни ее молодости погода не была такой жаркой, как теперь и даже бобы не были такими твердыми. Вообще, все в мире шло неправильными путями. Например, праправнучка Лю Цзин была уже легче прапрабабушки на три цзина и легче своего отца на один цзин. Все это ей казалось доказательством непреложного закона об ухудшении рода, что и заставляло ее повторять:
– С каждым поколением, все хуже и хуже!
Ее внучатная невестка, жена Ци Цзина, подошла к столу, держа в руках корзинку с вареным рисом, и швырнув ее на стол, запальчиво сказала:
– Ты, старая, опять взялась за прежнее. Разве Лю Цзин при рождении не весила шесть цзин и пять лян[9]. Как бы ни было, а у вас в семье, наверное, были свои восемнадцати-ляновые весы и они показывали вес больше[10]. На настоящих же шестнадцати-ляновых весах наша Лю Цзин весила бы больше семи цзин. А что касается прапрадеда и свекра, то я не думаю, чтобы они весили полных девять и восемь цзин, как ты говоришь, наверное тогда пользовались цзином в четырнадцать лян.
– С каждым поколением, все хуже и хуже! – твердила старуха.
Жена Ци Цзина не успела ответить, так как неожиданно увидела своего мужа, выходящего из переулка. На него она и перенесла свою атаку, закричав:
– Эй ты, мертвяк! Только возвращаешься? Где ты пропадал? Тебе не важно, что люди ждут тебя ужинать!
Хотя Ци Цзин и жил в деревне, но его мысли давно парили в высоте. Начиная с деда, вот уже три поколения, никто из них не брался за мотыгу. Поэтому, следуя их примеру, Ци Цзин толкал шестом почтовую баржу. Утром из Лучжэня в город, а к вечеру назад в Лучжэнь. Поэтому он кое-что знал: где, например, бог грома уничтожил духа стоногого дракона… где девушка родила чудовище… Он определенно имел некоторый вес в глазах деревенских жителей. По деревенскому обычаю, ужинали не зажигая огня, и Ци Цзин сознавал, что своим поздним возвращением он вполне заслужил брань.
Ци Цзин держал в руках длинную – больше шести чи[11] трубку из пятнистого бамбука, с мундштуком из слоновой кости и чубуком из белой меди. С опущенной головой он медленно подошел и присел на скамейку. Воспользовавшись случаем, откуда то вышмыгнула Лю Цзин и, усевшись около него, позвала:
– Па-па!
Ци Цзин не ответил.
– C каждым поколением, все хуже и хуже! – сказала старуха Цзю Цзин.
Ци Цзин поднял голову и, вздохнув, сказал:
– Император вступил на трон дракона.
Жена Ци Цзина застыла от изумления, а потом воскликнула:
– Ну, вот и хорошо; теперь, значит, будут императорские милости!
Ци Цзин снова вздохнул и сказал:
– А у меня нет косы…
– Разве император требует, чтобы была коса[12].
– Да, будет требовать.
– Откуда ты знаешь? – забеспокоившись, быстро спросила она.
– В винной лавке «Сянь-хэн» все говорят.
Тут жена Ци Цзина почувствовала, что дело действительно оборачивается очень скверно: Винная лавка «Сянь-хэн» была верным источником всех новостей. Бросив взгляд на бритую голову Ци Цзина, она почувствовала, что ее охватывает возмущение и злость против мужа. Сдержавшись, она быстро наполнила чашку вареным рисом и сунув ее перед Ци Цзином, сказала:
– Ешь скорее свой рис. Слезами косу не вырастишь.
Солнце собрало свои последние лучи и над сумрачной водой появился прохладный ветерок. Над берегом слышался только стук чашек и палочек для еды. На спинах людей стали появляться капельки пота. Когда жена Ци Цзина закончила третью чашку риса, она подняла голову и увидела сквозь ветви деревьев коротенького и толстого Цзао Ци-е, переходившего через дощатый мостик. Он был одет в длинный, голубой халат. Цзао Ци-е был хозяином винной лавки «Мао-Юань» в соседней деревне, а также единственным на тридцать ли[13] вокруг человеком, который соединял в себе способности и ученость, наложившие, однако, на него неприятный отпечаток. У него было больше десяти книг Цзин Шэн-тана – критика на «Историю трех царств»[14]. Он постоянно сидел над иероглифами, изучая их один за одним. Он знал не только имена и фамилии пяти полководцев из «Истории трех царств», но также и их прозвища.
Например, Хуан Чжун к Ма Чао назывались еще Хань-шэн и Мын-ци; все это он знал твердо. После революции он закрутил свою косу на макушке головы, как это делают даосские монахи и, вздыхая, часто говорил, что если бы был жив Чжао Цзы-лун[15], то в мире не было бы такого беспорядка, как теперь. Жена Ци Цзина сразу заметила, что сегодня – Цзао Ци-е уже не походил на даосского монаха. Передняя часть его головы была гладко выбрита, а на макушке торчал клок черных волос. Она сразу поняла, что император вступил на трон дракона и что появилась большая опасность для Ци Цзина. Цзао Ци-е был одет в длинный, голубой халат, который он носил очень редко. За три последних года он одевал его только два раза. Раз когда заболел поссорившийся с ним корявый А Сы, и еще раз когда умер Лу Та-е, наскандаливший в его винной лавке. Сейчас это было в третий раз, что определенно означало ликование для него и беду для его врагов.
Жена Ци Цзина вспомнила, как два года тому назад Ци Цзин, пьяным, обругал его «подлым», и тотчас поняла, что Ци Цзин в опасности. Сердце ее забилось сильнее. Когда Цзао Ци-е проходил, все вставали и, указывая палочками на свои чашки, говорили: «Просим с нами ужинать». Цзао Ци-е, улыбаясь, кивал головой и отвечая «цин, цин»[16], прямо прошел к столу, за которым сидела семья Ци Цзина. Все поднялись со своих мест, приветствуя его. «Цин, цин», – сказал он, приятно улыбаясь и пристально вглядываясь в блюда на столе.
– Какая прекрасная капуста!.. А новости слышали? – вдруг произнес он, стоя за спиной Ци Цзина и обращаясь к его жене.
– Император вступил на престол дракона, – ответил Ци Цзин.
Жена Ци Цзина с натянутой улыбкой заметила:
– Император вступил на престол, когда же будут императорские милости?
– Императорские милости, конечно, скоро будут, – тут тон его стал суровым, а как же у вас в семье-насчет косы Ци Цзина? Коса – это очень важно… Ты знаешь, во времена длинноволосых говорилось: «кто бережет косу – теряет голову, кто бережет голову теряет косу[17].
Ци Цзин и его жена никогда не читали книг и не понимали исторических тонкостей, но они знали, что если ученый Цзао Ци-е говорит так, то это несомненно имеет серьезное значение. Беда была неотвратимой и они чувствовали себя, как приговоренные к смерти. В головах у них поднялся такой шум, что они не могли вымолвить ни слова.
8
Цзин – китайский фунт. Цзю-цзин – девять фунтов. Лю-цзин – шесть фунтов. Ци-цзин – семь фунтов.
9
Лян равен примерно одной унции.
10
В разных провинциях число лян в фунте неодинаково.
11
Чи – китайский фут.
12
При Маньчжурской династии, мужское население, в знак покорности маньчжурам, должно было носить косы.
13
Ли – Китайская верста.
14
Знаменитый роман «История трех царств» описывает борьбу между тремя образовавшимися на территории Китая в период 220–264 г.г. нашей эры удельными княжествами. Автор романа Ло Гуан-чжун жил в эпоху монгольской династии Юань.
15
Чжао Цзы-лун – один из героев «Трех царств».
16
Пожалуйста, пожалуйста (не беспокойтесь).
17
Во время восстания Тайпинов (1860 г.), отказавшимся брить косы, рубили головы.