Гимназист

— Стой! Куда! — вскочил из снега темноволосый парень лет двадцати. — Выведи нас в безопасное место, а лучше к царской страже.

Я обернулся на парня и нахмурил брови.

— С какой стати я должен с тобой возиться? И тем более выводить тебя куда-либо?

— Я граф, — с превосходством в голосе обозначил свой статус парень. — А тут кругом изменники. Ты же гимназист. У тебя нет шевронов и погон. Вы призваны защищать и служить нам. Так защищай и служи. Выведи меня отсюда.

Я резко сблизился с парнем, что он хотел шарахнуться от меня назад, но я поймал его за отворот шинели, и подтянул к себе.

— У тебя есть шевроны. Есть оружие, которое сейчас бесхозно брошено, — ледяным тоном выпалил я ему в лицо. — Ты сейчас в рядах защитников города, но хочешь защитить только свою шкуру. Ты бежишь от стычек с врагом, которые сейчас убивают тех, кого ты должен защищать, нацепив знаки отличия. Так если ты не выполняешь свой долг. Почему я должен это делать. Потому что ты граф? Так послушай меня граф. Я не собираюсь тебя спасать. Не хочешь выполнять возложенный долг, так забейся в какой-нибудь угол, и жди, когда всё кончится. А я ухожу. — Толкнул я его, отпуская хватку.

Парень, не устояв на ногах, упал опять на жопу в снег, и выкрикнул:

— Это измена!

Я, уже повернувшись к нему вполоборота, посмотрел на него через плечо и произнёс:

— Это война.

Шагнув прочь от аристократов, я услышал в спину женский голос:

— Я пойду с вами. Можно я пойду с вами.

Я замедлил шаг и, со мной поравнялась стройная среднего роста миловидная девушка с носом пуговкой, и слегка пухлыми губами, сжимающая саблю.

— Я с вами сударь. — С твёрдой уверенностью в голосе произнесла, судя по золотому шнурку на шинели лицеистка.

— Тамара! Тамара вы куда? — Орал нам в спину граф, который так и не соизволил вновь подняться на ноги.

— От вас подальше граф. — Обернулась она на парня, после чего шагнула вперёд меня.

Всюду звучал сабельный звон и крики ярости вперемешку с мольбами о помощи.

Петербург горел сотнями пожаров и содрогался от разрывов взрывчатых веществ.

Каждая улица или подворотня таила в себе опасность и бои не на жизнь, а насмерть. Полиции и военные расчёты сражались с сотнями бунтовщиков, которые просто старались убить всех, кто попадался им на пути, попутно грабя и, сжигая всё, что могли.

Если по первой мне попадались на пути только обычные люди и обладатели слабой родовой силы, то чем дальше заходили мои уличные бои, тем более сильный и обученный попадался враг.

— Григорий, я не могу остановить кровь. — Кричала мне склонившаяся над молодым парнем Тамара, используя технику лечения которой я её обучил, поняв, что как боец девушка была на данный момент никакая, хотя я видел в ней ни плохой потенциал.

Перешагнув труп недавно убитого мной врага, я быстрым шагом под взгляды спасённого остатка отряда состоявшего из гимназистов и лицеистов вперемешку с обычными солдатами, подошел, как выяснилось совсем недавно княжне Ройской.

Парень, у которого было рассечено бедро, со смесью испуга и недюжинного любопытства посмотрел на меня.

Оно и понятно. За десятки боёв я был весь пропитан кровью и словно полностью приобрёл кроваво красный оттенок, а времени с начала этого беспощадного хаоса прошло всего нечего.

Небрежно воткнув саблю в снег, я сложил печати и послал свою силу в рану парня, под всё ещё удивлённый и восхищённый взгляд Тамары. Хотя девушка наблюдала за этой техникой свыше десяти раз, и даже единожды на себе.

Парень, сидящий спиной к стене дома, взвыл в голос, и затих, чуть не теряя сознание, вот только рана на бедре стала покрываться коркой и больше не кровоточила.

Я же встав вновь в полный рост, беря саблю, произнёс:

— С этим всё. Пора идти дальше.

После моих слов Тамара встала с колен, а на грязной залитой кровью улице поднялся гам от спасённых людей, которые не могли понять какого рожна мы сваливаем от них после того как спасли.

— Ваше благородие, — подбежал ко мне усатый мужик с саблей наперевес. — Прикажите нам за вами идти. Нет сил больше, с господами хорошими водиться. Лучше в штыковую, да на врага, чем так.

Я посмотрел на простого вояку, и скривился, словно от зубной боли, смотря на израненных простых солдат которые стояли среди детей знати.

— Да какое я тебе благородие служивый. Обычный я без роду и имени, — произнёс я под ошарашенный взгляд Тамары, от услышанного. — Не по чину мне им приказывать, да волю свою трактовать к исполнению.

— Григорий да как можно. — Начала было говорить княжна Райская.

— Так и можно Тамара Викторовна, — перевёл я тяжелый налитый кровью, словно мёртвый взгляд, под стоны приходящего в себя паренька, которого я подлатал минуту назад. — Не чета я им не ровня. Если не сабля моя лихая да кровавая, давно бы указывать, да приказывать полезли. Обычный люд я, простая чадь. Да только жить им больше хочется, чем ко мне с указами лезть.

Усатый вояка, как и княгиня, вытаращили на меня глаза.

— Смилуйся, — первым нашёлся вояка. — Заведёт нас их воля, да под самый монастырь. За зря сгинут буйные головушки.

— Да пойми же ты служивый…. — Начал, было, я говорить, как с дальней стороны улицы шарахнуло так, что камень в разные стороны полетел.

Со свистом вдоль улицы разворотив край дома, пролетело пушечное ядро и, шипя влетело в стену дальнего дома зацепив при этом зазевавшегося парня в скользь по плечу.

Грохот рушащейся стены и дикий крик боли накрыл улицу, а вдали раздались крики и выстрелы.

Не прошло и минуты, как мы увидели с сотню людей с ружьями и саблями наперевес, которые быстро двигались в нашу сторону.

За считанные секунды, словно дикая свора, они заполонили начало нашей улочки, и в этот момент аристократы стали палить всем своим запасом родовых техник погружая мостовую в кромешный стихийный ад.

Вражеский отряд ответил им тем же, подкрепляя свою атаку стрельбой из ружей на бегу, не заботясь о прицеле, в надежде, что шальная пуля найдёт свою мишень.

Я же сорвался с места, и рванул с саблей наперевес на врага, при этом складывая простецкие печати из техник земли, делая небольшие заслоны для валяющихся на земле раненых горожан и прочих.

Словно обезумев от ярости к своим и чужим, я словно волк в овчарне ворвался в толпу врагов и стал рубить их саблей вкладывая в удары неимоверное количество родовой силы, используя при этом смертоносные техники фехтования.

Чуть больше чем за минуту моего боя, земля стала скользкой от крови, растапливая грязный снег, а к моим ногам падали мёртвые тела врагов, которые даже не успевали защититься от моих яростных атак.

Кровь заливала взор, а рукоять сабли скользила в ладони, но я рубил врага в обжигающем жаре огненных взрывов и водных ударов родовых техник, которыми закидывали обезумевшие от страха перед врагом лицеисты.

И когда победа была практически в руках, из тёмной подворотни выскочили солдаты и пошли рубить остатки вражин словно капусту.

Бой кончился, а я под десятки взглядов новых вояк прибывших нам на помощь, устремился к нескольким лицеистам которые, и устроили тут пепелище, не заботясь ни о чём, кроме своей шкуры.

Я шёл вдоль горящих домов и обгорелых тел, и под непонимающие взгляды недавно спасенного отряда, влепил по роже одному из аристократов, от чего тот упал на мостовую.

— Вы что тут устроили нелюди! — зарычал я на сидящего на жопе парня и его дружков, которые шарахнулись от меня в сторону после удара по своему товарищу. — Тут полно тяжелораненых людей, а вы их заживо сожгли черти. Вы своих товарищей убили. Мирных жителей, которых спасти можно было, на смерть обрекли. Вам уродам не объясняли как вести бои в городской черте в вашем царском лицее.