В час, когда взойдет луна

Хидзирико Сэймэй

В час, когда взойдет луна

Пролог. Игра Андрея

Бывает, глядишь на проходящих мимо мальчуганов, и на твои глаза навертываются слезы. Они чувствуют себя хорошо, выглядят хорошо, ведут себя хорошо. Они не замыслили писать с моста или стибрить точилку в мелочной лавочке. Не в этом дело. А в том, что, глядя на них, ты точно знаешь, как сложится вся их жизнь: сплошные удары, ссадины, порезы, синяки — и непреходящее удивление: за что, почему? За что именно им такая напасть?

Обычный школьный день в начале сентября. Прекрасный день: ясное небо дышит теплом, а от реки тянет прохладой, и листья ещё зелены — здесь, на востоке Украины они облетают часто в одну ночь: утром проснешься, а на земле тугой желтый ковер. Школа тонет в кронах, из вестибюля открывается вид на живописную балку, склоны которой тоже заросли деревьями — в основном, ясень и вяз, — а на дне лежит прозрачное озерцо.

Учитель вел школьников по длинной пологой лестнице в парк. Это зимой нужно запираться в классе, и то не всегда. Сейчас, осенним тёплым днём, можно проводить уроки на открытом воздухе. Тем более — уроки прикладной этики.

Один из мальчиков, держась позади, отстал, наклонился, перестегнул застежки на ботинке. Не то чтобы липучки ослабли, но…

— Слынуть хочешь? — в поле зрения возникли раздолбанные «бегунки» и рваные джинсы с обильной бахромой — в обтяжку на толстых икрах. Зервандова. Андрей вздохнул.

— Ну и хочу. А тебе что?

— Ничего, — Зервандова пожала плечами. — Только получится, что ты сдул.

Андрей посмотрел через её плечо на уходящих товарищей и возглавляющего их учителя, который что-то вдохновенно излагал.

— Я и так сдул, — сказал он. — Кобыл меня все время дураком выставляет.

Учителя звали Николай Иванович Жеребцов, и он как нарочно носил бороду и понитэйл.

— Ему за это зарплату платят, — фыркнула Зервандова. — Ты идешь? Или зассал?

— И ничего я не зассал, — разозлился Андрей и побежал за классом, прыгая через три ступеньки.

— Мы опять в подводной лодке, — сказал Жеребцов, извлекая из кармана два мешочка с фишками. — Но на этот раз ни Андрей Витер, ни Саша Самойленко «условного пистолета» не получат. И жребий кидать мы не будем. Вместо этого я раздам каждому по пять золотых дублонов и по пять черных меток.

Протянулись ладони, учитель начал отсчитывать фишки, на ходу поясняя:

— Правила просты: фишки надо раздать все — это раз, дареное не дарят — это два. Итак, наша подводная лодка тонет, и мы голосованием решаем, кому выходить первым, кому последним. Первый с гарантией спасется, последний с гарантией погибнет, потому что кто-то, напомню, должен стоять у торпедного аппарата и выпускать выходящих. Соответственно, золотой дублон — это голос, отданный за жизнь человека, черная метка — за смерть. У всех есть фишки? Поехали! — Жеребцов завязал мешочки и присел на пеньке.

Класс зашумел, и вот уже кто-то ссорится, а кто-то давит рыдания…

Андрей сидел на бревне, держа в одной руке пять черных фишек, в другой пять золотых. Пять шансов на жизнь и пять шансов на смерть. Черт, какая идиотская всё-таки игра. Зачем она? Разве, когда горит, кто-то будет решать что-то голосованием? Спросить у отца, было ли у него такое и как он справлялся… Андрей попробовал вообразить себе папу раздающим черные фишки — не вышло.

В прошлый раз он принял у Кобыла игрушечный пистолет, который по игре давал те же возможности, что по жизни настоящий — «застрелить», исключить из игры кого хочешь, — и встал «у аппарата». Девочки, сказал он, пойдут первыми. Чешко попробовал отобрать пистолет — Кобыл сказал, что можно, — и Андрей его «застрелил». Странное чувство, хотя всего лишь игра. После этого все построились как надо и выпустили первыми девочек, а мальчишки тянули спичку.

Вот только после игры, на «разборе полетов», Андрея разнесли вдребезги. Даже девочки, которых он «спас». Потому что как это он мог — распорядиться чужими жизнями в одиночку? Такие дела должны решать все вместе. Ну вот, пожалуйста — и решаем все вместе.

Андрей уже знал, что будет. Ну ладно. Одну золотую фишку Сане, он друг. Одну — Вере Климук, она… ну, хорошая девчонка. Одну — Вале Рабиновичу, он тоже расписной пацан. Одну — Марцинкевич, потому что ей не дать — это все равно что пнуть щенка. И одну… кому бы одну? Какая разница — все ребята, в общем, достойны «жить», даже такая зараза, как Зервандова.

Андрей посмотрел в её сторону и увидел, что рядом с ней лежит уже с пяток черных фишек. Все не её — свои она раздала. Ну, тут проскопом[1] быть не надо — понятно, у кого будет больше всех черных. «Зойка-помойка», кто ж ещё. Урок этики — это ещё и способ свести счеты…

Андрей повернул вдруг к ней и положил к черным меткам один дублон.

— Забери, — зло сказала Зервандова. — Мне подачки не нужны.

— Кому хочу, тому даю, — сказал Андрей.

Зервандова показала раскрытые ладони.

— Смотри, ни одной золотой нет. Отдать нечем.

— Обойдусь, — Андрей отвернулся, потому что его уже тормошили за плечо.

— Витер, — Марцинкевич жалко хлопала ресницами, глядя снизу вверх. — У меня одна черненькая осталась… и я её никому больше отдать не могу. На меня обидятся.

— Давай, — Андрей усмехнулся.

— Точно не обидишься? — просияла Марцинкевич.

— Фигня, игра. Давай!

От Вали Рабиновича он получил ещё одну черную метку — с примерно таким же объяснением: ну это же просто игра, а все вокруг дураки, обижаются как по-настоящему, но мы-то с тобой понимаем, что… Андрей кивнул — да, в самом деле, не корову проигрываем, как говаривала бабушка, поймав взятку на мизере — но что-то неприятно царапнуло. Саня приберег для него золотую фишку, как и ожидалось, и Вера тоже — против ожиданий, Андрей думал, что она все раздаст девочкам из своей компании. А потом…

Потом он собрал урожай «черных меток» ничуть не меньший, чем Зервандова. И даже больший. И все с почти одинаковыми объяснениями: если я отдам кому-то другому, он обидится… А своих он так никому и не отдал. Мерзко было.

Андрей не то чтобы расстроился — игра всё-таки, — но день как-то потускнел. В горсти побрякивали пластиком четыре «дублона» и девятнадцать «черных меток». Все расселись, раздав и собрав свое. Начался подсчет.

— Если бы каждый давал другим черную и золотую вместе и всем поровну — мы бы поломали Кобылу игру, — Андрей не заметил, как Зервандова села рядом.

От нее пахло застарелым потом — она неделями носила одни и те же майки. И поры на шее были черными. И в ухе виднелась желтая полоска серы. Андрей бы отодвинулся — но некуда: на бревне сидели тесно, и мимо как раз прошел Кобыл.

— Жаль, я не додумался, — сказал сидящий слева Саня.

— Это потому что ты шлепель, — фыркнула Зервандова.

— А ты психическая, — огрызнулся Саня. — В психушке лежала.

Зервандова и в самом деле лечилась в реабилитационном центре — её родители были иммигранты из-за фронтира,[2] да не из цивилизованной зоны, а из какой-то уж совсем дикой дыры, такие люди могут жить рядом с нормальными только после реабилитации. И то, похоже, что не слишком-то ей эта реабилитация помогла.

— Жалко, что ты не лежал. Да только от того, что у вас, там не лечат. Вата не болит.

— Прошу тишины! — Кобыл поднял руку. — Итак, у нас определились чемпион жизни — Вера Климук — и чемпион смерти: Андрей Витер. На втором месте по жизни Анук Сон — по смерти Зоя Зервандова. На третьем: Александр Самойленко, жизнь, и Надя Марцинкевич — смерть. Как вы думаете, почему так вышло и почему места распределились именно так?

Класс зашумел, переглядываясь. Зервандова — это был ожидаемый результат: вредная, противная, ни для кого не найдет доброго слова, её уже и бить перестали — бесполезно. Но что Витер её обойдет — не думал никто, даже те, кто отдал ему черную фишку.

1

Проскоп — человек, обладающий способностью предсказывать будущее.

2

Фронтир — пограничная территория, на которую не распространяется полный набор взаимных гарантий и обязательств государств Союза Соединенных Народов друг перед другом и перед своими гражданами, но которая контролируется ВС Союза и спецслужбами государств Союза, отвечающих за тот или иной участок фронтира, а также аналогичными структурами государств зоны рецивилизации.