Страница 2 из 10
– Все руки об-борвешь.
– Надо, Михаил, – совсем уже иначе произносит мама. Человек мягкий, добрейший, но слово ее твердо. Бесполезно перечить. И непринято в семье старших не слушаться.
– Л-ладно.
Таня лежала с закрытыми глазами: жаль расставаться с полетом.
В другой комнате застрочила, как пулемет в кино, швейная машина: мама принялась за работу. В передней возился Миша, собирался идти по магазинам.
«А почему он не на заводе?» – удивилась Таня и вспомнила, что брат с сегодняшнего дня в отпуске и завтра уезжает в деревню. Через две недели поедут следом и Таня с мамой. Отпразднуют бабушкин день рождения и поедут. На все лето. А Лека, Нина и Женя прибудут в Дворищи тогда и на столько, когда и какой кому отпуск дадут на работе.
Бабушка
Таня приоткрыла глаза: сон все равно не вернется.
Кровать с никелированными шарами на высоких спинках отгорожена гигантским буфетом и трехстворчатой ширмой. Буфет с резными дверцами, множеством отделений и бесчисленными ящичками разделяет комнату на спальню и гостиную. Ширма красного дерева с узорчатыми стеклами – сбоку.
Из-за ширмы выглядывала бабушка. Ее давняя подруга и родственница как-то гостила здесь и рассказывала, что бабушка – тогда, конечно, еще не бабушка, совсем молодая женщина – выделялась умом и красотой. Она и сейчас такая, уверена Таня.
Умные, выразительные глаза, чистый и высокий лоб; несмотря на седые волосы, ни за что не угадать, сколько на самом деле лет. А бабушке 22 июня исполнится семьдесят четыре. Знакомые и соседи обращаются к ней почтительно, по имени и отчеству – Евдокия Григорьевна. Она старее всех Савичевых, но очень бодрая и все успевает, со всем управляется, главная кормилица…
– Пробудилась, маленькая?
Таня самая младшая в семье – но какая же она маленькая?
– Ба-абушка, я в четвертый класс перешла, мне скоро двенадцать будет!
Счастливый сон не забылся. Таня сладко потянулась, будто крылья развела, похвалилась горделиво:
– А я опять летала.
– Ну и хорошо, ну и замечательно. Стало быть, растешь, взрослеешь. Ну, поднимайся, маленькая, одна ты еще не кушала. Некогда мне, я в гости навострилась. Поедешь к тете Дусе?
Дуся – бабушкина племянница и, значит, никакая Тане не тетя, да и знают о ней всего ничего. Сюда не ездит, к себе на Лафонскую улицу не зовет. Время от времени ее навещает бабушка и берет иногда с собою Таню.
Прокатиться через половину города к Смольному заманчиво, но и упустить прогулку с дядей Васей жаль. С ним так всегда интересно!
– А можно, я останусь? – вежливо отказывается Таня.
Бабушка ничуть не обиделась:
– Оставайся.
Родословная
Таня ела без охоты. На завтрак яичница, булочка с маслом и чай.
– Молока в Дворищах вволю попьешь. Козье. Оно вкусное, целебное, врачами тебе прописанное.
– Не люблю козье, – поморщилась Таня. – Жирное, сладкое.
– Любишь не любишь, а надо. Для здоровья твоего требуется. Ну, кушай, кушай.
– Ба-абушка, «кушай» говорят маленьким. Евдокия Григорьевна сдвинула брови:
– Яйца курицу учить будут!
Строгое выражение лица тотчас и пропало, сменилось обычной веселой ласковостью.
– Все вы для меня маленькие, все мои дети. Вообще, усадить рядышком бабушку, маму, Леку,
Нину, Мишу, Таню – сразу признаешь близких родственников. Все темно-русые, сероглазые. А вот у Жени черные, жгучие глаза и волосы черные почти. Она вся в папу, в Николая Родионовича. Он в конце жизни, конечно, иначе выглядел. Облысел, в усах и бороде клинышком густая проседь…
– О чем размечталась? Ешь, не отвлекайся на фантазии.
Таня послушалась, но вилка опять замерла в руке.
– Ты – Федорова, и мама была Федорова, пока папа не женился на ней.
– В тех самых Дворищах и поженились, – с удовольствием подхватила историческую семейную хронику бабушка. – Мы с твоим дедом были направлены туда из Петербурга. Так назывался тогда Ленинград. Дед твой – рабочий-металлист, участник революционного подполья… А с чего ты вдруг в родословную ударилась?
– Так все мы на тебя похожи, какой ты на старой карточке снята.
– Порода, стало быть, такая, в Арсеньевых-Федоровых пошли, – не без удовлетворения подтвердила бабушка. Девичья фамилия ее была Арсеньева.
– Но Женя…
– Она брюнетка, в Савичевых.
– А тогда почему у дяди Васи и дяди Леши глаза тоже серые и волосы…
– Ешь! На часы погляди своими серыми глазами: сколько над тарелкой сидишь?
Настенные часы-ходики показывали без пяти десять.
– Через минуту чтоб ни крошки, ни капли! – приказала бабушка и ушла переодеваться.
Таня посмотрела в окно. Напротив кухни глухая стена другого дома, слева арка – проход во второй внутренний двор. Ничего интересного.
– Кушаешь или опять в облаках витаешь? – донеслось из глубины квартиры.
– Ем! – И Таня, чтоб не огорчать бабушку, совладала наконец с несчастной глазуньей.
– Ну и молодец. Убери за собой, а я поехала.
– Маня! – крикнула уже из передней. – Я поехала к Дусе!
– Счастливо, мама, – отозвалась Мария Игнатьевна.
И Таня пожелала доброго пути.
– Ну, с богом. Бабушка рассмеялась:
– «Богомолка»! А еще в пионерки готовишься. Таня надула припухлые губы:
– Сама же так говоришь всегда.
Кто и куда ни уходил бы из дому, обязательно докладывал: «Я пошел», «Я пошла, бабушка». А та неизменно напутствовала: «Ну, с богом».
– Ну говорю, ну привычка такая, – оправдалась бабушка. – Я же когда родилась и росла? В прошлом столетии! И в церкви венчалась. Тогда иначе нельзя было, незаконно. Да и мама твоя еще в старое время замуж выходила.
Таня знала, что в лакированной шкатулке с красивой палехской росписью хранятся как фамильные драгоценности мамины свадебная фата и свечи. А еще там лежит небольшой листок с безысходным названием «Свидетельство о смерти», где написано, что Савичев Николай Родионович умер 5 марта 1936 года.
Жара
Такого жаркого лета не помнила и бабушка, уроженка Ленинграда. Коренная жительница, она считанные годы была в разлуке с родным городом. И Танины родители, поженившись, еще в начале века переселились в северную столицу. Так что, как полагала Таня, Савичевы жили в Ленинграде всегда. Правда, она и большинство ее братьев и сестер появлялись на свет в Дворищах, ныне Псковской области.
С маминых слов выходило, что она специально ездила туда за своими детьми: «Природа там красивая, молоко парное и дышать легко. Зимой не холодно, летом не жарко».
Ленинградский климат от Псковского мало чем отличается, но в том, тысяча девятьсот сорок первом году лето в городе было действительно тяжелым.
Запотевший стакан с «газировкой» приятно холодил руку. В подкрашенной лимонным сиропом воде метались пузырьки, выскакивали на поверхность, лопались в пене, щипали в носу.
– Еще? – щедро предложил Миша. Таня отрицательно качнула головой:
– Колется.
– Тогда все, с-спасибо.
Продавщица, женщина средних лет с бородавкой на щеке, толстая, жирная – весь халат в буграх и складках, – выудила из тарелки мокрые медяки.
Миша ссыпал сдачу в кошелек и заглянул в бумажку.
– Та-ак, мука пшеничная – два пакета, макароны для Дворищ… Ладно, м-макароны легкие, они с дырками.
Таня не поняла шутки, спросила:
– А как в них дырочки делают?
Брат посмотрел на нее сверху вниз, улыбнулся:
– На расточных с-станках или дрелью, вручную.
– Каждую макаронину?!
– Персонально! – И не выдержал, заулыбался: – Какая ты еще маленькая!
Миша давно окончил фабрично-заводское училище и работал слесарем-сборщиком на заводе. Таня надула губы: «Большой, а обманывает».
– Ладно, не обижайся. Не спец я в м-макаронной технологии. Спроси чего полегче.