Страница 8 из 116
— И что это ты на руки прицеливаешься, хочешь на свитере метку оставить? Ну-ка, погуляй, в подвал сходи, мышку поймай…
Бондарь отыскал в подвале старую корзинку, очистил от пыли, положил на дно подушечку и поставил около черного хода, где спуск в подвал.
— Вот тебе пост, занимай его, это твое жилище, — и посадил кота в корзинку.
Кот корзинку обнюхал, брезгливо дернув носом, выскочил наружу и на наших глазах поставил на нее метку. Затем без разгона прыгнул на кухонную дверь, даже чуть проехался по ней, зацепился лапами за верх, подтянулся, залез на нее. Затем прыгнул еще выше, на старинный шкаф под потолок, уселся там и с торжествующим видом стал наблюдать сверху за нами — что станем делать?
— Может, шваброй его оттуда? — вслух подумал я.
— А зачем? — покачал головой Бондарь. — Нашел себе место, пусть сидит. Ну что ж, ночуй на шкафу. Спокойной ночи, Елисей, — попрощался капитан.
Я проверил засов на входной двери, мы разошлись по своим комнатам.
Шувалов предупреждал, что они придут. Узнают о новом товарище и обязательно заявятся. И утром они пришли.
Елисей прыгнул на подоконник, и мы с Граем посмотрели в окно. По дорожке к дому подходили четыре кота. Шувалов объяснил, что коты, живущие поблизости, образуют некое сообщество — «братство котов». Члены братства борются между собой за обладание определенным статусом — начальники и подчиненные, атаманы и бойцы, бригадиры и рядовые, чтобы иметь власть над кошками в своем районе.
На территории «братства» появился новый кот, и хозяева района пришли вызвать его на бой, чтобы выяснить, кто сильнее и, естественно, кто какое место в иерархической системе должен занимать. Это означало: ну-ка покажи, на что пл способен, прояви свое мужество, если хочешь, чтобы «братья» признали тебя своим равноправным товаоищем. Это был вызов на дуэль чести. Они показывали свое оружие — зубы и когти, они выли. Это был грозный зов.
Я посмотрел на Елисея. Если кот не чувствует себя достаточно сильным, пусть остается в доме, как в укрытии. Через некоторое время — может, через несколько часов — «братья-коты» уйдут. Слабак, не принявший вызова, уже не высунет носа на улицу.
Елисей бросился к дверям — закрыты, посмотрел на форточку — закрыта, тихонько заурчал: мол, отпустите, хозяева. Видно было, что он уже переступал лапками и выпускал коготки, он уже урчал гневно, он рвался в бой.
— Их четверо, они тебя исполосуют, — объяснял я Елисею, — а кот со шрамом не может участвовать в выставке, судьи снимут тебя с соревнований за малейший шрам, понимаешь?
Елисей не понимал, запрыгнул на подоконник, стал на задние лапы, когтями передних захватил пиджак и так рванул, что затрещала материя: мол, пусти.
— Англичане признают за котами права личности, — заметил Грай. — Не гражданства, но уже личности.
— Если мы его не пустим, он раздерет нас самих, — ответил я. — Шувалов велел, если кот сильно станет рваться на улицу — пустить.
Я открыл форточку. Елисей прыгнул наверх, оттуда в снег и выскочил на дорожку.
Огромный пятнистый кот, чувствующий свою силу и настроенный воинственно, встопорщил шерсть на спине и на хвосте, чтобы казаться еще больше. Прижал уши, то высоко завывая, то глухо ворча, на выпрямленных ногах с самым грозным видом направился к Елисею.
Я не узнал нашего домашнего, ласкового кота, он принял такой же боевой вид. Оба они застыли друг перед другом, чтобы нагнать на соперника страху и сбить с него спесь. Вибрировали у обоих кончики хвостов, грозный вой, сначала низкий, утробный, затем высокий, оглушающий, то замирал, то оживал, оглашая окрестности.
Елисей вырвался первым, значит он сильнее, отпрыгнул назад и вновь начал грозить. Снова они сблизились, снова падали на снег, снова поднялись, на снегу заалело красное пятно. Противник Елисея бросился на землю и замер недвижный — неужели убит? Нет — почувствовал страх перед мощью и выдержкой другого. Это остановило Елисея, и боевой дух, пыл его стали стихать. Он отвернулся, понюхал землю, повернулся и пошел к дому. Пестрый кот, видно, почувствовал себя побитым по всем правилам, вскочил и понесся в другую сторону быстрыми торопливыми прыжками, хотя его никто не преследовал.
Елисей вернулся к котам, взъероша шерсть и ворча, как бы спрашивая, кто еще хочет драться. Но ни один из них не принял вызова. Они посидели друг перед другом на дорожке, поглядывая друг на друга и почти не издавая звуков. Выражения морд мирные, даже дружелюбные. Елисей принят в братство котов. Я открыл дверь и позвал. Неторопливо, степенно, он вернулся в дом и снова превратился в ласкового домашнего кота.
* * *
Ходить по скорняжным мастерским, куда я отправился с утра в воскресенье, не такое уж интересное занятие. Я говорил, что хотел бы сшить шубу из кошачьих шкур, и спрашивал, нет ли у них мастера, который уже делал такую работу?
В одном ателье велели показать шкурки, в другом спросили, кто мех выделывал, в третьем, что нет нужды возиться с дерьмом… В тринадцатом повезло. Молоденький усатый скорняк хохотнул:
— Ты попроси Сергея Левитина, он, говорят, лихо шьет шапки из…
— А ты не в свое дело не лезь, — оборвал его приятель. И погнал меня. — Чего тут топчешься, видишь, люди делом заняты?
Домой я вернулся к часу дня. Выслушав ответ, Грай буркнул:
— Нормально, — затем поинтересовался: — Ты в пирке бывал?
— Целых три раза, — похвастал я.
— Есть возможность приятно провести середину дня. Сходи-ка ты в цирк.
— Это задание, или для расширения кругозора?
— У нас в Петербурге на гастролях единственный в мире кошачий цирк Юрия Куклачева. Посмотри представление, поговори, погляди кошек.
— А что надо выяснить?
— Я и сам не знаю что, попробуй понять, возможна ли у него, или у кого-нибудь из его людей, связь с нашим делом?
— А как я ему представлюсь?
— Придумай сам. И учти — это известный всему миру артист.
Приятное задание, но я бы не сказал, что легкое. Дневное представление начиналось в три часа, я приехал за сорок минут, чтобы успеть приготовиться. По дороге придумал несколько вариантов знакомства с Куклачевым, но все они не нравились.
На станции «Петроградская» я поднялся наверх из метро и прогулялся вдоль Дворца культуры имени Ленсовета, на сцене которого выступал Цирк кошек. Е двери Дворца входили мамы с детьми, самым маленьким зрителям было года по три. Тут у меня родилась идея. Я подошел к киоску и купил детский журнал «Костер».
Держа его в руках, смело подошел к билетерше:
— Я из журнала «Костер», к Куклачеву.
Сначала она загородила вход, потом разглядела журнал, улыбнулась доброжелательно. Я понял, что она журнал знает и любит.
— Подскажите, пожалуйста, как его найти? — усилил я натиск.
Она отступила, пропуская меня.
— Вон в ту дверь, и на сцену.
Размахивая журналом, как флагом, быстро дошагал до заветной двери. Потом спохватился, завернул в раздевалку, оставил там пальто и шапку.
За кулисами пошел осторожно, перешагивая через какие-то канаты, пробираясь между ящиками, среди свисающих сверху полотнищ, приглядываясь и прислушиваясь, чтобы с ходу не нарваться на неожиданности.
Подойдя к сцене, остановился. В зрительном зале темно и пусто. Зато сцена освещена, по краю горят разноцветные фонари. В свете прожектора стоял мужчина лет сорока, начинающий полнеть, в ярком, бело-красном костюме клоуна, с раскрашенным лицом, с пронзительным взглядом. В вытянутых руках над головой он держал кошку. Со спины его фотографировал, стоя на коленях и держа фотоаппарат на треноге, сухощавый тип с бородкой, похожей на недельную щетину, и изъяснялся по-английски. Энергичная молодая женщина переводила его слова и командовала Куклачевым.
Еще одна женщина в костюме клоунессы, как я понял из их разговора — Елена, жена Куклачева, — помогала ему.
Кошка быстро уставала, злилась. Куклачев ее успокаивал и снова поднимал. Затем пошли за другой кошкой. Артист сел на стул.