Маньяк по субботам

— Что они высматривают? — Поинтересовался Шестиглазов.

— Говорят, утопленницу видели, — ответил Грай. — Виктор, ты не мог бы подключиться к поиску?

— Наконец-то и для Меня дело нашлось, — быстро скинул одежду, хотел на виду у всех сигануть с крутизны, но шеф резко одернул: — Виктор, остынь!

Я кое-как спустился с обрыва, вошел в воду. Конечно, было бы классно прыгнуть с обрыва ласточкой, следуя по служебным делам. Но вода на самом деле оказалась такой холодной, что сердце могло и не выдержать столь резкого охлаждения. Поплескал на себя водичкой, сделал два шага, и берег ушел из-под ног, круто обрываясь вниз. Я саженками поплыл к лодке. Меня грела мысль, что Шестиглазов не осмелился подать своим ребятам подобной команды. Кишка у них тонка, чтобы мерятся силой с Ладогой. Сейчас начнут по радио спасателей вызывать.

В это время раздался слабый всплеск, очкастый парень с лодки ушел под воду. Когда он вынырнул, мы были уже радом и одновременно ухватились за веревку, натянутую вдоль борта. Лицо у него посинело, покрылось пупырышками, зубы лязгали от холода.

— Тело видел, — пролязгал он. — Идет позади лодки метрах в трех. Но не смог достать — нас ветром подгоняет, задуло по каналу как в трубе. Старик: — скомандовал сидящему в лодке, — веслами табань!

Резвость мою как рукой сняло. «Господи, — подумал я со страхом, — неужели мне под водой прядется с покойником встречаться? Я их и на земле-то до смерти боюсь».

— Тебе пора отдохнуть? — спросил я у очкарика.

Он снова залязгал зубами:

— Еще разок нырну, покажу, куда плыть, радом побуду, а то первый раз к утопленнику на глубине подплывать боязно, так и думаешь, вдруг еще живой, схватит и утащит на глубину.

Старик, дрожавший от холода в лодке, так и не сумевший отогреться на солнце, перекрестил нас и забормотал молитву.

— Что скулишь, дед? — спросил очкарик.

— Читаю для вас заговор от судороги, чтобы вы-то хоть не потопли от стылости жуткой.

— Громче читай, — усмехнулся очкарик, — чтобы на глубине слышно было.

Мы с парнем разом ушли под воду. Он, как опытный ныряльщик, перевернулся головой вниз, а я по-простому, солдатиком. Он двигался упорно, в одном направлении, видно, умел под ведой ориентироваться.

Мне уже хотелось наверх, глотнуть, воздуха, подышать, а ок упрямо, без остановки, греб руками и резко дергал ногами, от чего сильно подавался вперед.

У меня уже кололо в груди, сдавило виски, я собирался рвануть наверх. В этот момент очкарик остановился и показал рукой. Из коричневой мути выплывало нечто белое — покойник!

Я покачал головой и поднес ладонь к горлу, мол, не доплыть! Очкарик схватил меня за ногу и дернул вниз, еще толкнул в спину и в затылок. Я оказался перед утопленницей. На ведьму, вот на кого она была похожа — волосы веером, на лице гримаса боли. Безумно вытаращив остекленевшие, неподвижные глаза, она плыла на меня…

В этот момент со мной что-то произошло, я переступил некую границу и вдруг перестал чувствовать холод, расслабился, руки и ноги безвольно повисли, перестал даже понимать, что я под водой. Мне стало хорошо-хорошо, словно словил кайф или попал в счастливый сон. Я видел, что тело мое стало опускаться на дно, я с удовольствием наблюдал, как где-то наверху играют на воде солнечные блики. Не шевелился, вроде — опьянел. Самое интересное, что не дышал, и не чувствовал, что нужно дышать. Прежде мне приходилось слышать про азотное опьянение, которое наступает у ныряльщиков на глубине, когда им не хватает кислорода. Но и в голову не приходило, что я могу попасть в подобное положение. Ныряльщик, у которого наступило азотное опьянение, обречен, если не получит помощи от друзей. Я так бы и лег на дно канала сонной рыбой, если бы не очкарик. Видимо, он пенял, что со мной — беда. Не знаю, из каких резервов он почерпнул запас сил. Все, что он смог сделать — подплыл ко мне и стукнул по лбу пяткой. Затем стремительно ушел наверх.

Тут я словно очнулся, мгновенно понял, где я и что со мной происходит. Волосы утопленницы гладили мое лицо, одна рука легла на плечи, а ее затвердевшие сосцы чертили по моему телу, словно она собиралась накормить меня грудью.

Не пойму, как мне пришло в голову схватить ее за волосы зубами. На остаточках сил, работая руками и ногами, я стал рваться наверх. Все выше и выше! Легкие рвало на части, в висках стучали молотки, но, не разжимая зубов, я рвался наверх, а утопленница слезно ожила, била меня по рукам своими скользкими ладонями, прижималась грудью, словно хогела задержать и навсегда оставить в коричневой глубине.

Совершенно не помню, как прошел последний метр, наверное, на автомате. Так и не успевший согреться старик прыгнул в воду, подхватил меня и вытолкнул наверх. Очкарик, сам еще находящийся в воде и одной рукой державшийся за веревку, прикрепленную к борту, другой рукой сунул мне весло. Я вцепился — не оторвешь! И дышал, дышал, дышал!.. Дышал, закрыв глаза и захлебываясь воздухом.

Дальше пошла рутинная работа. Подплыли омоновцы, подхватили утопленницу и по всем правилам, чтобы лицо ее нс оказалось погруженным в воду, отбуксировали к берегу.

Вдвоем с очкариком мы затолкали потерявшего силы старика в резиновую лодку, выбрались сами и влажной портянкой начали растирать ветерана, возвращать его к жизни. На это ушло четверть часа. Когда тело старика порозовело, он открыл глаза и послал нас бронебойным окопным выражением. Мы поняли, что он в порядке и вполне годится для десантирования на берег.

Когда я поднялся на берег, то увидел печальную картину — девушка лежала на одеяле и два здоровенных омоновца делали ей искусственнее дыхание, работали по всем правилам, без остановки. Девушка уже не казалась ведьмой. Она лежала перед ними в одних крошечных плавочках, и было видно, какая она изумительно стройная, красивая, способная осчастливить самого взыскательного жениха. Но… на шее девушки явственно виделись следы захвата сильных рук… Откачивали Елену до <ех пор, пока по телу не пошли трупные пятна.

— Все, — принял решение Шестиглазов, — заворачиваем покойницу в одеяло и везем в морг.

Всю обратную дорогу Грай сосредоточенно молчал, лишь велел мне ехать побыстрее. Выехав из леса, я уже предвкушал, как выпью горячего чаю из термоса и крепко поем, но шеф спросил:

— Знаешь, где живет сторожиха Нина Федоровна?

— Около лесозащитной полосы.

— Прямиком к ней и побыстрее, — сказал он таким тоном, что завести речь о стакане чая оказалось неприлично. Про себя я решил, что, отказавшись от чая, совершаю подвиг, за который мне положен, хак минимум, орден. Но Граю лучше об этом не говорить, ехидно рассмеется, и все. Поэтому вместо ордена я сегодня получу насморк, и все.

Домик Нины Федоровны был облеплен со всех сторон пристройками, сляпанными кое-как, на скорую руку, чтобы всем ее подрастающим ребятишкам хватило в нем места. На мостке через канаву нас остановила презлющая овчарка, гремевшая цепью и грозно скалившая острые клыки.

Услышав яростный лай собаки, на крылечко вышла Нина Федоровна, немолодая, но еще крепкая женщина в линялом платье и застиранном переднике, в больших клееных галошах на босу йогу. Прихрамывая, она прошла по участку, остановилась рядом с нами на мосточке. Видно было, что это человек самостоятельный, не пугливый, умеющий принять решение и постоять за себя.

— Нина Федоровна?.. Я частный детектив Ярослав Грай, это мой помощник Виктор Крылов. Можно с вами поговорить?

— О чем вам со мной толковать?

— О вашем старшем сыне Никите.

— О, Господи… — вздохнула хозяйка, затолкала в будку лающую собаку и пропустила нас. — Заходите на участок.

За ворогами мы увидели тележку на резиновом ходу, всю измазанную красноватым торфом. Черноволосая смуглянка лет восемнадцати вышла на крыльцо и воинственно посмотрела на нас.

— Дочка Галя, — представила Нина Федоровна, — единственная помощница. Остальные шестеро — мальчишки, носятся по Садам, что с них толку. А у меня большое хозяйство — в сарае куры и кролики, поросенок растет. Натуральное хозяйство, целый день на них варим и готовим, не удивляйтесь, всюду ведра и горшки, за чистотой следить некогда.