Страница 15 из 23
Запрограммированного кошмара не случилось. Через день, в скверике возле вокзала, было обнаружено тело Анны. У неё было перерезано горло. Документы, часы, кошелек – исчезли. Какой-то бандит подкараулил её после ночной смены, убил и ограбил, или ограбил – а потом – убил. Такое определение вынесли проводящие следствие специалисты. Убийцу – не нашли….
Анна Ивановна Михайлюк, была убита во второй раз. И оба раза её убили немцы. В первый раз – расстреляли, во второй раз – зарезали. Причем, если в первый раз, она «восстала» из расстрельной ямы, то во второй раз ушла безвозвратно; – кто её «породил», те её и убили.
Глава седьмая
Война была рядом. Немецкие войска рвались к Волге, пытались овладеть Сталинградом. В ходе ожесточенных боев, как в огромной мясорубке, перемалывались полки, дивизии, армии. Заволжские госпитали беспрерывно принимали раненых. Госпиталь в Кинеле, расширился почти в три раза. Надя (Зося) целую неделю, подряд не была дома, не было кому заменить. Так случилось, что еще в начале той недели, не стало мамы. Руководство станции связалось главврачом госпиталя, с просьбой передать медсестре Наде Михайлюк, о том, что случилось с её мамой, но главврач уговорил начальника станции, не сообщать об этом молодой девушке, хотя бы некоторое время, чтобы не сделать ей еще хуже. Она и так ежедневно видит смерть здесь, в госпитале, видит этих покалеченных войной молодых ребят, её сверстников и находится в постоянном стрессе, поэтому лучше поставить её перед фактом, но позже. Так и порешили. Станция организовала похороны. Анну похоронили достойно, как героя, погибшего от рук врагов и – жизнь продолжалась.
Но. Начальник станции, опасаясь, что бандиты могут нагрянуть и на квартиру к Наде, приказал перевезти её и мамины вещи, в госпиталь и попросил главврача, не только помочь Наде с жильем, но и не выпускать её с охраняемой территории госпиталя, по крайней мере – пока, и объяснил главврачу ситуацию. Отработав неделю подряд, Надя собралась ехать домой. Старшая медсестра сказала, пусть она задержится, её хочет видеть главврач. Когда Надя зашла к нему, майор – сообщил: «Надя, ты уже привыкла за время работы в госпитале, к почти ежедневным летальным исходам. Этим тебя уже не удивишь и не напугаешь. Но вот пришло неприятное для тебя лично, известие. Погибла твоя мама. Шла с работы на рассвете и какие-то бандиты ограбили и убили её. Руководство станции взяло на себя все хлопоты по похоронам, и все уже прошло, как надо. Маму похоронили с соответствующими почестями. Убийцу или убийц, пока не нашли. Тебе не стали сразу говорить, просто пожалели, боялись, что тебе плохо будет. Прости, дочка. Вещи ваши привезли сюда, поживешь пока с коллегами –медсестрами. Скоро нам обещают новое место под госпиталь, потом и разберемся, где ты будешь жить дальше».
Надя, как-то сжавшись, сидела и слушала начальника, а подспудно чувствовала, что маму загубил не какой-то местный мелкий бандит, с целью ограбления. Здесь кроется что-то другое. Мама была сильная, тренированная и обученная самообороне, женщина. Справиться с одним нападавшим мужчиной – для неё не было бы проблемой, а на такие мелкие дела бандиты группами не ходят. Значит, она, скорее всего, знала того потенциального убийцу, потому и подпустила его к себе. Наверняка – это был кто-то из тех, кто работал вместе с ней, но не на советскую власть. Понятно, – правду о том, что случилось и почему, вряд ли кто узнает, но все-таки – вряд ли это был обычный разбой.
Надя не стала ничего говорить главврачу о своих подозрениях, но, когда он спросил, как она думает жить дальше, просто попросила: «Товарищ майор, можно вас попросить разрешения на увольнение из госпиталя, данного госпиталя. У меня какое-то предчувствие, что те бандиты просто так не остановятся и до меня доберутся. Я не знаю почему, но я это чувствую. Поверьте, я не ищу какого-то облегчения в этот тяжелейший для всех период. Просто прошу – помогите мне перейти на работу в другой госпиталь и подальше от этих мест, но только так, чтобы об этом никто не знал. Я действительно боюсь. Уже ничего не боюсь на работе, а вот сейчас – чувствую, что боюсь, даже не зная чего. Охранять вы меня не сможете, у вас и так голова кругом идет от текущих дел, да и зачем вам это. Отпустите меня, пожалуйста, очень прошу!».
Главврач подумал несколько минут, потом сказал Наде: « А знаешь, у меня появилась мысль, как нам обоим помочь. Мой однокурсник, тоже сегодня-майор, работает начальником госпиталя в Алге, Актюбинской области. Там тоже развернут эвакогоспиталь. Давай мы тебя туда направим, без всяких официальных направлений, просто я напишу ему письмо, оно будет твоей рекомендацией. Иди, дочка собирайся, никому ничего не говори, а вечером, я сам тебя отправлю на Юг. Санитарные поезда идут туда ежедневно».
Главврач лично написал приказ об увольнении Нади «по семейным обстоятельствам», сам выписал ей трудовую книжку, сам принес ей причитающуюся заработную плату, и сам же отвез её к станции, где договорился с начальником одного из санитарных поездов, следующих в сторону Средней Азии, чтобы они доставили Надю до станции Алга, а по пути следования – она будет им помогать, как медицинская сестра. И будет хорошо и им, и ей….Да и никаких проездных документов не надо. Надю в поезде приняли, как свою, как коллегу, и она, глядя через темное вагонное окно, на проплывающий мимо знакомый вокзал, немного успокоилась. Никто ни в Кинеле, ни в госпитале, ничего об этом не знал, собственно – так и было задумано главврачом госпиталя, отправившего её – в Казахстан.
Ехала она тем санитарным поездом около двух суток. Дорога была забита составами, в обе стороны. Совсем недалеко, за Волгой, под Сталинградом, разворачивалось одно из основных сражений той войны. Надя помогала медперсоналу приютившего её поезда, чем могла все время, пока ехали до Алги. Смерть мамы, этот внезапный ее отъезд и бескорыстная при этом, отеческая помощь главврача, а также обстановка в этом поезде, набитом людьми, с ранениями разной тяжести, где многие – стонали, скрипели зубами, кричали от боли или кого-то звали, – все это вместе взятое, – что-то сломало в её душе. Какой-то державший её до сих пор опорный стержень.
А началось это примерно за пару месяцев, до её отъезда из Кинеля. Дело в том, что работая в госпитале с осени сорок первого года, Надя насмотрелась всякого. Прибывающие с фронта санитарные поезда, почти ежедневно привозили раненых, которым где-то в медсанбатах, была оказана первичная медицинская помощь. Их привозили разных, как правило, окровавленных, с засохшими и присохшими марлевыми повязками, в изорванном обмундировании, некоторых и в бессознательном состоянии. Надя всегда равнодушно смотрела на весь этот кошмар; её защитой от всего этого, служила поселившаяся в её душе, еще до начала войны, ненависть. Ненависть ко всему русскому, а потом и к советскому. Поэтому, глядя на истерзанных безжалостной войной, изувеченных огнем и железом, в большинстве своем, молодых ребят, её ровесников, она не испытывала к ним какой-то жалости, скорее, – наоборот, её, внутреннее, не показное, а истинное равнодушие к их страданиям, граничило где-то со злорадством.
Она, ненавидя всю эту окружающую её чужую людскую массу, накрытую всеобщей, и каждого в отдельности, жестокой болью, по воле судьбы обязанная помогать им, на самом деле, старалась делать им еще больнее:– с ожесточением отдирала присохшие бинты, нарочито грубо делала уколы и другие процедуры . В общем «лечила» так, чтобы этим её «врагам», было еще хуже.
Но однажды, дежуря в ночную смену, где-то уже за полночь, она сидела за столом в коридоре и составляла какую-то отчетность на завтра. Было начало лета, все окна в госпитале были раскрыты. Очень хотелось спать. Но – нельзя, мало того, что дежурство, да еще и в отделении для тяжелораненых. И вдруг – раздался не стон, не крик, а что-то необъяснимо громкое, хрипящее, разбудившее все отделение: «Зоя! Зоя! О, как мне больно! Подойди ко мне! Подойди!, Зоя –это я! Подойди, прошу тебя!». Так – несколько раз подряд. И такая боль, такая невыразимая мука и надежда сквозили в этом хриплом крике, что, если бы могли плакать стены – они бы тоже заплакали. Он разбудил все отделение. Все –«лежачее» отделение. Никто не мог подняться и подойти к тому, кто беспрерывно кричал. Из медперсонала на этаже – только Надя. Из разных палат пошли крики других раненых: « Сестра! Сестра!».