Страница 15 из 15
Сюда же относились и различные материальные активы на сумму порядка 2 миллиардов, перемещенные в Союз из Германии в рамках релокации производств. А также 380 миллионов промышленных инвестиций, приехавших из Швеции и Чехословакии. Но все эти «подводные течения» не афишировались. В публичном же поле, буквально из «каждого утюга» вещали о бурно растущей экономике Союза.
Почему она росла?
Потому что социализм! Ну… точнее социал-демократия, так как за риторикой следили очень тщательно. И упоминание слова «коммунизм» в периодике СССР к концу 1928 года стало исчезающе мало. Ибо зачем «дразнить» гусей попусту?
[1] Долг федерального правительства США по окончанию Первой мировой войны составил более чем 24 млрд. долларов, что в 10 раз больше, чем долг по итогам Гражданской войны 1861–1865 годов.
[2] Переход к дефляционному кризису произошел в СССР в 1928-1930-х годах за счет введения новой фискальной системы, начавшей изымать у предприятий свыше 85 % доходов. Этот подход не привел к немедленному коллапсу только из-за того, что в плане организации экономики был произведен переход к государственному капитализму корпоративного типа — концентрация абсолютной массы производственных мощностей в руках одного «корпорации». Подход спорный, но обладающий несомненным преимуществом — предельная концентрации ресурсов. Это позволяет некоторое время стимулировать промышленное развитие. Но чрезвычайно узкий внутренний рынок, очень низкая трудовая мотивация, а также экономика, выстроенная в отрыве спроса от производства (н. нужны носки, а производят валенки), делает такую систему крайне неустойчивой и не способной к долгосрочным конкуренциям с более гармонично выстроенными экономиками. Что и завершилось в 1991 году. Да, без измены не обошлось. Но измена не смогла бы ничего изменить, если бы у Союза с экономикой все было хорошо.
[3] В первую очередь за счет фиатных денег для внутреннего оборота, представленных в виде промышленных и трудовых векселей. Что было юридически формой своеобразного внутреннего займа, а фактически — еще одной валютой, которая использовалась в первую очередь для расчетов между юридическими лицами (предприятиями).
[4] Бюджеты СССР в оригинальной истории: 1925/1926 — 4245,5 млн. р.; 1926/1927 — 5877,4 млн. р.; 1927/1928 — 7319,5 млн. р.; 1928/1929 — 8830,4 млн. р. Прирост бюджетных доходов с 7,3 до 11,2 млн. за 1927/1928 год был обеспечен преимущественно повышением эффективности труда, борьбой с ОПГ и более грамотной и гибкой внешнеторговой деятельностью.
Глава 6
1928, декабрь, 4. Париж
Сразу после возвращения из Москвы Шарль де Голль оказался настоящим изгоем в Париже. Да, формально, наравне с Пилсудским, он был одним из двух непобежденных командиров западной стороны в 2-ой Советско-польской войне. Но положение их обоих на момент перемирия считалось отчаянным. И счет до их капитуляции шел если не на часы, то на дни. Поэтому никого во Франции их подвиги не впечатлили. Во всяком случае — официально. Полученные же от Фрунзе награды воспринималась едва ли не как публичное унижение, спровоцировав едва ли не травлю полковника[1] де Голля.
Все стало выглядеть настолько плохо, что в определенных кругах даже подняли вопрос об увольнении Шарля и высылки его колонии. Подальше от столичной публики. Но тут на выручку пришел Филипп Петен — человек, под началом которого еще в 1914 году служил Шарль еще молодым лейтенантом. В 4-ой пехотной бригаде. И который тащил офицера в своей команде наверх, считая его своим человеком. Более того — де Голль всячески демонстрировал лояльность и даже назвал в 1921 году сына в честь шефа.
Так что не мудрено, что генерал воспринял этот открытый наезд на Шарля, как удар по себе. Это ведь реликтовая классика политической борьбы — начинать атаку на крупную фигуру с ударов по ее людям, выбивая их и через что, ослабляя «короля». Подготавливая тем самым «главное наступление» и обеспечивая его успех. Причем, если грамотно выбивать «свиту», обменивая ее на определенные тактически «плюшки», можно потратить совсем немного средств для уничтожения политического противника.
Петен отрефлексировал.
Встретился с де Голлем для прояснения ситуации.
Долго разговаривал, после чего организовал его встречу с Раймоном Пункаре — премьер-министром и своим старым знакомым, с которым он поддерживал неформальное общение.
Снова пообщались, разбираясь в ситуации. Ведь Шарль с Филиппом сумели выработать довольно взвешенную стратегию наступления, и повернуть эту травлю как атаку отнюдь не на себя. Не требовалось ведь большого ума, чтобы понять, под кого тут копали, так как Пуанкаре стоял среди прочего за военной поддержкой Польши и в известной степени нес ответственность за ее поражение. Само собой — в лоб это не говорили, но имеющий мозги да услышит, что скрывается за обтекаемыми словами…
Следующая встреча, очень скорая, произошла уже с Полем Пенлеве — военным министром Франции в 1928 году. Который получил порцию уже обобщенной этой троицы. И воспринял уже наезд на себя.
Так что, когда они все вчетвером пришли к президенту Гастону Думурге, то имели весьма значимую мотивацию и единую, хорошо продуманную позицию. В известной степени спекулятивную. Потому что они заявляли, будто бы месье Frunzé сумел выставить в Польской войне — французскую армию, которая в 1918 году «не остановилась в своем развитии». Причем фамилию произносили максимально на французский манер, совершенно игнорируя молдавское ее происхождение.
В этом же ключе подавали и все остальное.
Легкие советские танки у них получились концептуальным развитием Renault FT под советские, весьма скудные производственные мощности. Самозарядные карабины и легкие пулеметы — доведение до ума французских идей, заложенные в концепцию блуждающего огня и пулемет Chauchat Mle 1915. Ну и так далее. Куда не ткни — отовсюду в обновленной РККА вылезала Франция.
Да и сам месье Frunzé, подавался едва ли не как француз. Причем, не забывая указать, что он сумел в ходе тяжелейшей Гражданской войны выиграть во всех делах, за которые брался. И было крайне опрометчиво слушать «байки» русской иммиграции, будто бы этот «генерал победы» ничего не стоит. Грубо говоря — их либо целенаправленно вводили в заблуждение, либо они пали жертвой веры примитивным оправданиям неудачников…
Это президента впечатлило.
В первую очередь потому, что де Голль сумел дать очень удобное и уместное объяснение успехов Союза в Польской кампании. Более чем подходящее на волне оптимизма и общего подъема во Франции, вызванного прекращением долговой кабалы. Дескать расслабились. И как результат — «какие-то туземцы», используя старые наработки La belle France. Обидно, конечно. Но понятно и подогревает растущий всплеск национального подъема. Дескать — вон — посмотри, какова мощь Франции, даже в руках таких неумех…
Как итог президент лично и публично обласкал опального полковника, наградив его почетной наградой, произвел в чин бригадного генерала и назначил генеральным секретарем Высшего совета обороны.
Вместе с тем возвысился и его шеф — генерал Петен, который стал первым заместителем военного министра. А учитывая тот факт, что Поль Пенлеве не являлся профессиональным военным пост, занятый Петеном, делал его фактическим руководителем военного министерства Франции…
Месяца с начали травли не прошло, как в газетах резко изменился тон оценок. И де Голль из проходимца и бестолочи превратился в национального героя Франции. В том числе и потому, что выбранная им стратегия «оправдания» пришлась по душе очень многим…
И вот — он вновь сидел на заседании Высшего совета обороны…
И было совсем не скучно.
Перед советом обороны стояли такие глобальные задачи, как определение главных угроз национальной безопасности и способов их парирования. Иными словами — где, с кем и как Франции, вероятно предстоит сражаться.
Конец ознакомительного фрагмента.