Страница 2 из 52
— Что вы мне суёте свою тетрадку, — сердился тогда Каплунов, поджимая тонкие губы. — Или вы считаете, что переписать у одногруппницы конспект — это то же самое, что и посетить мою лекцию?
— Но тут ведь то, что вы говорили на лекциях. И я не просто переписала, я всё это выучила. Я всё знаю.
— Вот как? — прищурился Каплунов. — Хорошо, проверим, так ли вы всё знаете.
Вот с тех пор и проверяет.
— С ним сложно, да, — соглашалась Роза Яковлевна. — Но ты всё же попробуй договориться, извинись за свои пропуски…
Извинялась я перед ним ещё в декабре, и в январе, и в феврале. А теперь он так вымотал мне нервы, что не извиняться, а убить его хотелось.
— Но он ведь не единственный, кто преподаёт теорию лингвистики. Можно я сдам кому-то другому?
— Да не сдашь ты никому, — Роза Яковлевна покачала головой, — Каплунов — завкафедрой, с его мнением считаются. Кто ж пойдёт против него? Об отчислении, конечно, речь пока не идёт, учитывая, что по остальным у тебя «отлично», но стипендии ты уже лишилась, так что смотри, решай проблему…
А как её решить-то? И что значит — договаривайся? Когда я и с нормальными-то людьми тяжело и неохотно иду на контакт… с некоторых пор.
— Может, ему нужна оплата натурой? — выдвинула версию Ада.
— Он же старый!
— Ну, знаешь, седина в бороду — бес в ребро.
Нет, если б Каплунов хотя бы намекнул на нечто подобное, я тотчас сообщила бы в деканат, я бы такую бучу подняла, и плевать мне на всеобщее к нему уважением, но старик никогда не позволял себе никаких намёков, даже отдалённных. Никогда не касался меня, даже ненароком, не поглядывал с подтекстом и не говорил ни о чём кроме, как о своём предмете, который уже в печёнках засел.
После деканата я снова встречалась с Каплуновым. Тот же холодный взгляд, те же поджатые узкие губы. Только посмотришь на него, и сразу иллюзий — ноль.
— Какова главная особенность соотношения характера реализации категории связности между макропропозициями в эксплицитных макроструктурах и между соответствующими им сегментами текста?
— Вы считаете, я на третьем курсе должна это знать? — не выдержала я.
— Я ничего не считаю. Это вы самоуверенно заявили, что хоть и не посещали мои лекции, всё выучили, всё знаете. А я просто желаю в этом убедиться.
В десятый раз повторять, что эти «выучила» и «знаю» относились исключительно к конспектам, а не ко всей долбанной теории лингвистики, смысла не имело. Он меня как будто не слышал.
— То есть экзамен вы никогда у меня не примете? — в лоб спросила я, потому что эта комедия надоела уже до тошноты. — Я могу сейчас пойти в деканат и взять академ, ну или забрать документы, так?
— Ваше дело, — пожал узкими острыми плечами Каплунов. — Я никогда не утверждал, что экзамен у вас не приму. Разве я такое говорил? Нет. Приму, если вы правильно ответите на мои вопросы.
И его не колышет, что на третьем курсе такие дебри никто не проходит.
— На ваши вопросы я никогда не отвечу. Я даже с трудом понимаю, о чём вообще речь.
— А вы почитайте Ван Дейка, Кинча, Гальперина…
Спорить с ним и дальше или, как советовала Роза Яковлевна, искать подходы и договариваться, у меня просто не было времени. Меньше, чем через час начиналась моя смена в ресторане. Так что я молча развернулась и ушла.
— Ну что? — в вестибюле меня поджидала Ада Гришина. — Поставил?
— Как же! — мрачно усмехнулась я. — Я даже повторить не могу то, что он у меня на этот раз спрашивал.
Ада расстроенно причмокнула и покачала головой, тряхнув густыми каштановыми кудряшками. Загляденье!
— А в деканате что сказали?
— Надо договариваться, сказали.
— В смысле? Денег ему, что ли, предложить? — выщипанные брови Ады изумлённо взлетели вверх.
— Я уже не знаю, что ему от меня надо!
— А знаешь, Каплунов ведь думает, что ты просто так прогуливала. Ты скажи ему, что работала и поэтому не могла…
— Ты хочешь, чтобы я ему рассказала, что работаю официанткой в ресторане? Ада, ты в своём уме? Он и так обо мне невысокого мнения.
— А что тут такого? Подумаешь — официантка, не проститутка же…
— Да у меня даже мать в истерике билась, когда узнала. Пришлось соврать, что я там только посуду мою. Для неё официантка — это, знаешь, немногим лучше проститутки. И поверь, не одна она так считает. Не будешь же каждому объяснять, что у нас не какой-нибудь там кабак, где всё дозволено, а дорогой ресторан, где тискать официанток нельзя. Так что нет. Пусть уж лучше считает меня прогульщицей. И слышишь, сама не вздумай ему или ещё кому-нибудь разболтать! Я серьёзно.
Ада сморщила веснушчатый нос.
— Да я никому, но…
— Ада! Никаких но!
— Ладно, ладно…
Смена начиналась в два часа дня, но приходить следовало чуть ли не на час раньше. В четырнадцать ноль-ноль мы уже обязаны вовсю работать в зале. И ни минуты промедления — за этим наш хозяин (если точно, сын хозяина, управляющий), Пётр Аркадьевич Харлов, следил очень строго. Собственно, он за всем следил строго, поддерживал как мог престиж заведения. Перед сменой самолично поверял не только зал, но и внешний вид официантов: ногти, одежду, причёски, обувь. За несвежий воротничок или, допустим, красные глаза сразу штрафовал. А если уж совсем не в духе, мог и уволить в два счёта. Такое случалось на моей памяти.
Наказывал он нас вообще за всякую малость: за излишнюю суету в зале и, наоборот, за медлительность, за разговоры друг с другом и тем более с посетителями, за недостаточную учтивость, за неумение «вкусно» расписать меню, порекомендовать нужное вино или быстро найти замену блюда из стоп-листа. Если пропадали приборы, билась посуда или ещё что-нибудь случалось — высчитывал опять-таки с нас. Виноватых не искал, просто раскидывал убытки на всех.
У нас Петра Аркадьевича очень не любили. Между собой пренебрежительно звали Петрушкой. Высмеивали его страсть к ярким сорочкам и цветастым шейным платкам, пародировали вихляющую походку, кое-кто намекал, что он нетрадиционен, но в глаза все, от су-шефа до посудомойки, старательно выказывали лакейскую почтительность. Потому что несмотря на все его закидоны, работалось в «Касабланке» лучше, чем в других заведениях такого же уровня, хотя бы уже потому, что зарплату не задерживали, после смены развозили по домам на такси, не заставляли стирать и гладить униформу, а отдавали в химчистку, дважды за смену выделяли по полчаса на перекус, да и кормили, в принципе, неплохо и вдоволь. Правда, и работать приходилось без устали — тех, кто прохлаждался, Харлов гнал прочь. Так что вкалывали мы как заведённые.
Особенно с непривычки первый месяц показался сущей каторгой — мне доверяли лишь уносить грязную посуду, подтирать, подбирать и менять пепельницы в зале для курящих. Мало приятного, да и зарплата вышла просто слёзы. Потом уже выучила меню, сомелье мало-мальски поднатаскал меня по напиткам, и Пётр Аркадьевич, «погоняв» по винной карте и блюдам, остался доволен, за мной закрепил пять столиков в обычном зале. Работать легче не стало — постоянно на ногах и непременно с улыбкой. Ни тебе кашлянуть, ни чихнуть, ни нос почесать. Но самое противное то, что гости — мужчины, разумеется, — частенько заигрывали, а то и отпускали непристойные предложения. Таких от души хотелось послать, а некоторым и отвесить оплеуху, но приходилось соблюдать политес: на скабрёзности отвечать вежливо и с любезной улыбкой. Толк от этого был только один: хорошие, а иногда и очень хорошие чаевые, девчонки даже завидовали. А мне в такие моменты становилось особенно тошно.
В декабре Пётр Аркадьевич перевёл меня в VIP-зал. Это считалось повышением, хотя на деле угождать приходилось с утроенным рвением. Гостей там было меньше, чаевые давали щедрые, но порой попадались такие кадры, что проще дюжину обслужить. При этом у нас имелась совершенно однозначная установка: «Гость всегда прав и точка».
Пётр Аркадьевич так и напутствовал: «Вы должны облизывать каждого гостя так, чтобы ему уходить не хотелось. Так, чтоб в следующий раз он снова выбрал наш ресторан и друзей своих привёл, ясно?». И вот придёт такой хозяин жизни, сытый, толстый, самодовольный, смотрит на тебя как на пустое место, а ты перед ним стелешься, угождаешь, фу. Противно! И никакие чаевые не помогают избавиться от мерзкого чувства, даже, по-моему, наоборот. Но если уж честно, то эти ещё не самый плохой вариант. Хуже всех те, кто домогается. Пусть даже только на словах, всё равно тошно. Есть у нас ещё одна категория «нелюбимых гостей» — это молодые спутницы хозяев жизни. Если сами «хозяева» нас попросту не замечают, то эти наоборот так изведут, что потом аж трясёт. Наши за глаза их всех и высмеивают, и клички обидные им лепят. Но не потому что мы такие злые. Просто это, наверное, единственный доступный способ не пасть духом и хоть как-то отряхнуться от грязи, в которую эти девицы стараются нас втоптать.