Страница 15 из 52
Мать предлагала попить чаю, но отец сразу, как только он пришёл, потянул его в гараж.
— Мы недолго, — заверил отец.
Гаражи в их доме располагались в цоколе, что удобно — далеко ходить не нужно.
— Вы с датой не определились? — спросил отец, отмыкая замок.
Двери гаража с тарахтеньем поползли вверх.
— Нет, — едва сдерживая раздражение, ответил Шаламов.
— Пора бы…
— Успеем.
— Ну, проходи, — сказал отец с таким лицом, будто с трудом скрывает какой-то сюрприз.
Вспыхнули с нервным дрожанием лампы дневного света, и перед Шаламовым предстала совершенно невероятная картина — новенький, чёрный красавец-эндуро. Плавные изгибы одним своим обликом приводили в экстаз, хромовое литьё призывно блестело в свете ламп, кожаное сиденье источало ни с чем не сравнимый запах. В первые секунды Шаламов лишь оторопело глазел на это чудо, не в силах вымолвить ни слова, не в силах даже поверить собственным глазам.
— О-о, — наконец издал он звук, в котором слились и восхищение, и потрясение, и благодарность. — Это мне?
— Тебе, тебе, кому ж ещё, — ответил отец, чрезвычайно довольный произведённым эффектом.
— Бааатя! Спасииибо! Спасибище! — Шаламов обошёл байк по кругу. На руле громоздился такой же чёрный с серебристой полосой шлем. — Я именно о таком и мечтал.
— Так я в курсе. Ты ведь нам с матерью все уши прожужжал…
— Круто! А можно…?
— Ну а зачем же я его купил? Только обещай, что гонять не будешь, — отец достал из кармана ключи и бросил сыну. Шаламов поймал их на лету, но вставлять в зажигание не спешил. Подошёл к отцу, глядя на него с таким лицом, с каким смотрят малыши на Деда Мороза.
— Блин, батя! Ты не представляешь даже, как я рад. Спасибо тебе! Серьёзно…
— Ну… ладно … давай, пробуй.
Он надел шлем, вывел мотоцикл из гаража, повернул ключ. Мотор взревел, и у Шаламова аж дух захватило.
Сделав несколько первых кругов по ближайшим улицам, он снова подъехал к отцовскому гаражу, совершенно ошалевший от восторга.
— Пойдём, мать уже заждалась, — позвал отец, — нагоняешься ещё. Пусть мотоцикл пока у нас постоит, ключи от гаража там же, на связке. Когда захочешь — придёшь, возьмёшь. И всё же, Эдик, с датой нужно определиться.
На этот раз настойчивость отца не вызвала в нём раздражение, хотя и было подозрение, что подарок этот неспроста.
«Ну и ладно, — подумал он. — В первый раз, что ли, отец пытается его купить?».
Сейчас он хотя бы не просто сунул деньги на отвяжись, а подарил действительно то, о чём Шаламов горячо мечтал.
— Ну раз нужно — определимся, — пообещал он, успев заметить у отца на губах мимолётную полуулыбку.
Ну и пусть. Ему вообще сейчас ни о чём не думалось и думать не хотелось. У него наконец есть байк! И такой шикарный! Не терпелось снова покататься и уже вволю, а не просто нарезать петли по округе. Лучше где-нибудь в поле — эндуро же как-никак.
А Вероника пришла в ужас, узнав про байк. Весь вечер по пятам ходила и причитала, как это опасно:
— Эдичка, пожалуйста, откажись от этого мотоцикла! Умоляю. Я умру, если с тобой что-нибудь случится. По статистике каждый восьмой мотоциклист погибает.
— Я буду осторожен, — отмахивался он раздражённо. — Лихачить не буду.
Вот чего она портит радость?
— Эдичка, давай я лучше тебе машину куплю? Любую, какую захочешь.
Шаламов на это предложение вообще вспыхнул и наговорил ей резкостей. Потому что одно дело — принимать подарки от родителей, и совсем другое — от женщины. Это ж унизительно. Вероника ушла плакать.
Женские слёзы он вообще не мог переносить, никогда. Охота было сделать всё, что угодно, лишь бы они прекратились. Но, чёрт, не отказываться же от байка! У него тогда вообще никакой радости в жизни не останется. И зачем он только кричал на неё? Зачем нагрубил? Она же, в общем-то, не уязвить его хотела, а заботу проявила.
— Ника, — позвал Шаламов, но она продолжала всхлипывать.
Он присел рядом, обнял её за плечи.
— Давай назначим дату…
Вероника тут же повернулась к нему. Счастливая такая, даже про мотоцикл забыла.
— О, — выдохнула она, — я думала… Может, тридцатое июня? У тебя как раз сессия закончится.
Шаламов пожал плечами, мол, тридцатое так тридцатое. Приятно было, конечно, видеть в её глазах радость, но почему-то у самого возникло странное чувство, будто он только что балансировал на краю пропасти и вот теперь сорвался…
— Отец предлагает в пятницу отметить нашу помолвку в «Касабланке». Это хороший ресторан. Я как-то была там. Лишних людей не будет. Только мы, наши родители, ну и два папиных друга с жёнами. Ты их, конечно, пока не знаешь, но они очень влиятельные. Ты как? Не против? — спросила Вероника.
С того дня, как они назначили дату, Вероника беспрестанно пребывала в каком-то чрезмерном оживлении — строила грандиозные планы, выбирала туры, выписывала каталоги, заказывала кучу всего: от нарядов до подсвечников. И постоянно пыталась вовлечь в эту суету Шаламова, слегка обижаясь на его отстранённость.
У него же только крепло ощущение, будто он прыгнул пусть не в пропасть, но в бурную реку, и его несёт как щепку течением, и уже не выплыть, не выбраться. Это его, с одной стороны, злило. А с другой — справедливо себе напоминал, что прыгнул-то он добровольно. Да и все эти душевные трепыхания, по сути, беспочвенны. Что они, плохое ему навязывают? Нет, наоборот, самое лучшее. Шикарная свадьба — на. Завидная работа — вот. Крутой коттедж со всем причитающимся — пожалуйста. Медовый месяц — где там Вероника пожелала? На Мальдивах? — сколько угодно. Сказка, а не жизнь. Приятели, одногруппники, Лёва откровенно ему завидовали. А ему всё равно казалось, что собственная жизнь ускользает от него. Почему — сам не мог понять, сколько в себе не копался. Единственное утешение — байк. Он с упоением рассекал по городу, и только в эти минуты чувствовал себя по-настоящему счастливым и свободным. В остальное же время его затягивало в какой-то водоворот: новый дом, дизайнер, стилист, путёвки, список гостей, уроки хореографа, потому что на свадьбе танцуют вальс, а не брейк, в общем, много всего.
Вероника заезжала за ним в академию и буквально как куклу доставляла то туда, то сюда. Посмотрели очередной проект — на уроки танцев. Разучили пируэты — на примерку. И так до бесконечности. Так что эта отрешённость, на которую ему пеняла Вероника, служила, скорее, защитной реакцией, чтобы просто не взбеситься в конце концов.
— Ну так что ты скажешь насчёт «Касабланки»? — переспросила она. — Ты бывал там?
— Не бывал, и мне всё равно. Пусть будет «Касабланка».
Вероника отложила журнал, подошла к нему, присела на корточки.
— Ну что ты, Эдик? То ты злишься, что твоего мнения не спрашивают. То спрашивают тебя — а ты: «Мне всё равно». Может, ты просто не хочешь на мне жениться?
Шаламов пристально взглянул на неё.
— А если бы… нет, я не говорю, что так оно и есть. Просто интересно вдруг стало, а если бы я действительно не хотел жениться, что бы это изменило?
Лишь на долю секунды на лицо Вероники набежала тень. Ответила же она вполне спокойно:
— Всё бы изменило. Неужто ты правда думаешь, что я тебя на аркане потащу к алтарю? Нет. Если ты не хочешь жениться на мне, скажи честно. Мы разойдёмся и будем жить как жили. Только… только говори это прямо сейчас, когда ещё можно разойтись без последствий, когда ещё никто про нас не знает. Потому что потом…
Она осеклась, но он и так понял: потом в её окружении будут шептаться, кто-то со злорадством, кто-то с жалостью. Все будут шептаться, даже друзья и родственники. А для неё — это невыносимо. Для неё образ значит очень много. Недаром на людях она разительно перевоплощалась из мягкой и уступчивой Ники в холодную, жёсткую и бескомпромиссную Веронику Сергеевну. Её подчинённые трепетали перед ней едва ли не так же, как перед её отцом. Шаламов раза три заезжал к ней на работу и просто не узнавал свою подругу. Словно это были два абсолютно разных человека.