Страница 4 из 5
Я шел, отворачивая свое лицо от торговцев, подставляя лоб лучам солнце и мечтая о кофе. Зашел в какую то кондитерскую – кафе, которая неприлично пахла вкусным свежим хлебом на всю улицу. Заказал кофе и булок. Мне принесли кофе в чашке, величиной с наперсток. Долго и грустно смотрел я на него: «Что ж у вас, товарищи турки, за традиция такая – и сами не пьете и другим не даете?» Потом выпил этот наперсток. Вкусно, нечего сказать. Вкусно и грустно. Потом попросил чай. Принесли в стаканчике, чуть больше чем наперсток, зауженный посередине, как будто с талией. Странно ожидать от стакана, который сделан по форме тюльпана, что он будет размером с русский граненый. Наш стакан делали по количеству республик, входивших в состав СССР, а этого малыша – из любви к тюльпанам. Вот и вся разница. Ну, и как гласит легенда, в честь стана красавицы-жены, которая изменила султану, и которую тот простил, посмотрев на нее в последний раз перед казнью, не выдержав ее красоты. Только вот стакан в руке так сжал от ревности, что тот навеки остался в такой форме, и с тех пор турки пьют только из таких. Любовь зла – простишь и неверную жену, только стакан сомнешь и все. Навеки. Я выяснил, что никаких капучино, латте и прочих кофейных извращений в этом допропорядочном турецком кафе не подают, и шел бы я, иностранец, куда подальше с такими запросами – пей турецкий кофе из наперстка и на этом можешь успокоиться. Я взял три наперсточных кофе и еще два тюльпана чая. И воду. И лимонад. И очень надеялся, что напьюсь. Бахнул еще три тюльпана кофе и мне захорошело. Нет, все-таки, после четырех чашек турецкого кофе, турки – очень милые люди. Я вонзил свои зубы в булку – булки тоже были на высоте. Уж что-что, а ублажить желудок турки умели, в этом им нельзя было отказать. Это можно было бы понять, едва сев на рейс Москва-Стамбул, на котором милые стюардессы разносят пассажирам горячий хлеб, доставая его щипчиками из специальных горячих контейнеров. Они мне голову снесли этим горячим хлебом, вкуснотища страшная. А запах свежевыпеченного хлеба какой! Сладкая жизнь поездки в Турцию начинается уже с самолета: не в каждом кафе в Москве тебе подогреют хлеб или булки. Вот жеж придумают турки – хлеб подогревать! Не жарить в тостере ( вот это вот уж американская затея), а именно подогревать, чтобы сливочное масло начинало таять, лишь стоит ножом с ним коснуться горячей булочки. Начинаешь любить турецкую заботу еще в самолете. Вот бы мне на российских авиалиниях нагревали хлеб, но это уже из серии «Если б я был султан»(с). Я вышел, крайне довольный собой и пошел пешком в сторону набережной. Четыре тюльпана кофе грели мою душу. Солнце улыбалось мне, а я ему. Влился в поток туристов и был уверен, что иду верно. Карты открывать не хотелось – люди сбивали с ног, сделай я хотя бы малейшую остановку. Стамбул жил своей жизнью, как деловой улей, пчелы здесь не останавливались даже «на поспать». Жухлые листья под ногами напоминали про осень, но стамбульское солнце, видимо, не знало об этом, знай себе, жарило и жарило. Я поблагодарил свою предусмотрительность за то, что вышел в футболке и шортах, будь на мне что потеплее – давно бы взмок. Я шел сквозь какие то узкие проходы между домами, выходя на туристическую улицу, полную праздных гостей города, пока не уткнулся в Сулеймание – мечеть, воздвигнутую великим Сулейманом, на кладбище рядом с которой и он, и его прекрасная Роксолана похоронены. Я зашел посмотреть на их могилы – она лежала в нескольких метрах от него, рядом с его могилой молились мусульмане, рядом с ее могилой они же делали селфи. Ничего не поделаешь – известный сериал не давал лежать их косточкам в мире и покое, даже после смерти они оставались медийными лицами, даже после смерти не давали им упокоиться: толпы поклонников сериала, праздношатающихся туристов, паломников и мусульман посещали их захоронения. Ни тени зависти не промелькнуло на моем лице – я бы предпочел жить никому не известным рядовым человеком и так же тихо умереть, чтобы о моей могиле знали только родственники, и никаким толпам туристов в голову бы не пришло ее посетить. Если не было покоя при жизни, должен же быть хотя бы покой после смерти? Я бы не хотел, чтобы моя могила была достопримечательностью, нет нет нет, ни за какие коврижки. В конце концов, надо хотя бы после смерти спокойно отоспаться, если при жизни из-за наглых ранних жаворонков не очень то получается. Я пошел искать вход во дворик Сулеймание, минуя вездесущих туристов, делающих бесконечные фото на фоне Босфора. Вид оттуда открывался что надо – красота, синева неба, голубой простор моря, редкие белые облака, маленькие снующие корабли, небольшие домики – это все заслуживало кисти художника. Несомненно, Сулейман знал, какое место выбрать для своей мечети – выбрал самое красивое. Поток туристов внес меня во внутренний двор мечети – и я задохнулся от величественной красоты. Мощь стен и колонн, искусная каменная резьба, арки и украшения – все это было создано человеком во Славу Бога. Отвести взгляд было невозможно. Мощь правителя прослеживалась во всем, чувствовалась его энергетика, близкого к Богу человека. Я вздохнул, сел на каменные скамьи и подставил лицо солнцу. Солнце лениво ласкало меня своими лучами – приближался полдень. В жарком осеннем воздухе кружились легкие белые перья вечно снующих тут и там чаек. Клянусь – можно было расслышать дыхание солнца, я чувствовал всем сердцем легкое подрагивание нагретого воздуха, кружение невесомых золотых пылинок, едва заметное дуновение ветра, запах благовоний и специй – наверное, так пахнет по дороге в Рай. Из храма доносились легкие песнопения, какие то читались нараспев молитвы. Туристы медленно бродили по квадрату, захваченные красотой. Мусульмане сосредоточенно мыли ноги в каменном фонтане, их помыслы были уже там, внутри, в мечети. Я смотрел вверх на небо, любуясь облаками – мне было удивительно хорошо. С легким волшебным чувством я покинул мечеть, как будто избавился от всех моих накопленных за всю жизнь бед и огорчений и вместе с потоком туристов направился вниз, к Босфору. Море манило меня, как будто я должен был у него отметиться в журнале по прилету, поставить галочку. В какую бы страну я не прилетал, море – это то место, которое было обязательным к посещению в первую очередь. Как будто мне бы поставили прогул, если бы я немедленно не приехал. Море ждало меня, а я с нетерпением ждал встречи с ним. Я ждал сигналов от наших, но их не было. Самое главное – было сохранять спокойствие. Я решил вести себя, как обычный турист. В конце концов, в этом не было ничего предосудительного. Любой агент в ожидании задания может и должен вести себя как обычный турист. «А чо такова?»,– в конце то концов. Мне нравился Стамбул, я любил его узкие кривые улочки, его чаек, размером с птеродактилей, полубезумные игры с мороженым, его толчею, крики, запахи специй, вкусные горячие каштаны и мягкие симиты, призывы к намазу из всех мечетей, такие громкие, что в 5 утра должны проснуться даже отчаянные грешники – я любил этот город. Я слился с толпой туристов, покупающих всякую дребедень, торгующихся за всякую хрень до хрипоты, пьющую и пробующую все на вкус, всё что ни попадя: о, эти обыватели, тестирующие в каждом городе и стране еду, отели, путешествия – и не способные ни о чем рассуждать по приезду домой, кроме как о степени комфорта. О, Боже, дай мне сил любить этих людей так, как любишь Ты, ибо нет сил моих. Дай мне, Господи, сил не осудить их, ибо мне тяжело не осуждать. Почему же, почему, они ведут себя так, как будто сделаны исключительно из мяса, и только физическое тело определяет их жизнь? Каждый раз я надеюсь, что где-то они говорят о душе, просто я не знаю об этом, что где-то их жизнь не определяется одним уровнем комфорта. Я не был Богом, я не имел права их осуждать, поэтому старался побыстрее слиться с арены представлений, старался обходить те места, где торг усиливался чуть ли не до драки, где и туристы и продавцы уже кричали друг на друга визгливыми голосами и где кулаки вот-вот могли пойти в ход. Моя основная задача была – сохранять спокойствие. Я старался быть спокоен, старался, правда. Было бы смешно лететь в Стамбул на задание от светлых, и в первый же день ввязаться в глупую бесполезную драку, разумеется, подсунутую темными. Надо помнить всегда, что везде, где есть всплеск негатива, постарались темные. Все эти драки в ночных клубах и барах – к бабке не ходи, подстрекательство темных. Все офисные разборки. Все рыночные терки. Все бандитские поножевщины. Все войны от начала времен созданы темными. При любом начинающемся конфликте нужно быстро спросить себя: «Кому это выгодно?»,– и вы поймете, что это выгодно в первую очередь темным, и нужно ни в коем случае не вступать в конфликт, даже если они решили пройтись по вашей матушке. Даже в этот момент нужно защищать свою душу и понимать, что это провокация, и все, что им нужно – чтобы вы сорвались. Им-то все равно в аду гореть, а вы должны сохранить свою душу. Я шел, сохраняя спокойствие, проверяя свою ауру на вторжение. Босфор ждал меня, и даже в черных очках я ослеп от солнечных бликов в его синих волнах. Он был великолепен. Какие то молодые ребята сидели прямо на набережной, безостановочно глядя в его синие воды, а что, прекрасное место для релакса в таком бурном городе. Я тихо сел рядом и уставился в синеву тоже. Я ничего не хотел, просто сидеть тут вечно, под жарким солнцем Стамбула и смотреть остановившимся взглядом в его воды. Где-то, совсем рядом, надрывался продавец каштанов, и шел сладкий запах от его тележки, но я даже голову не мог повернуть в его сторону. Море делало свой check – in, оно приветствовало меня здесь, на этой земле. Оно говорило со мной так, как будто мы были знакомы и давно не виделись, и оно сильно скучало. Я хотел бы раствориться в этих волнах, как сахар в горячем чае в тюльпанном стаканчике и ни о чем не думать. Но Стамбул хотел взять меня этой осенью за грудки. Повинуясь безотчетному желанию, я резко вскочил, подошел к продавцу каштанов и купил, к его вящей радости, самый большой пакет. Пошел вдоль набережной, обжигаясь горячими каштанами и разглядывая на корабли. И я в этот момент почувствовал, что пошел обратный отсчет. Никто мне этого не говорил, но это чувство было разлито в воздухе: Началось. Мои уши отчетливо слышали тиканье часов, и клянусь вам, его слышал каждый темный и светлый, задействованный в грядущем сражении. Время отсчета до битвы, оно всегда мобилизует и подгоняет. Лишь бы не деморализовало. Вы скажете, что светлые не подвержены депрессии? О, я расхохочусь вам в ответ. Мы, к сожалению, светлые, но не святые. Мы грешим и каемся, каемся и грешим. Мы обычные люди, которые приняли твердое решение быть с Богом. Мы стараемся не грешить, мы стараемся избегать искушений. Но мы не святые, мы не совершенство. Все мы находимся в руцех Божиих. Депрессия, или уныние – такой же грех, как и все остальные, с которым мы сражаемся. Близость грядущей битвы иногда вызывает самоукорение, самоуничижение, кажется, что мы не справимся, не выдюжим. Молитва помогает от всех сомнений и недугов. Если твоей души коснулось малейшее сомнение – молись. Молись скорее, если ты чувствуешь, что костлявые руки депрессии вот-вот готовы сомкнуться на твоей шее. Эта тварь не должна пройти дальше помыслов, иначе она пустит корни и угнездится надолго. Я внутренне дал себе пощечину и унылые помыслы отлетели туда, откуда пришли. Не время было грустить – я был в чужом городе, я, запасной воин, должен был доставить в места горячих точек свое физическое тело, чтобы наши могли передавать через него энергию, я был один на фронте такой специализации, я просто не имел права подвести наших, я не имел права унывать. Зеленая тоска отлетела от меня метров на семь и, затаившись, летела позади меня на достаточном расстоянии. А, значит, или сильное проклятие, или еще надеется, что я законнекчусь. «Лети, старая, откуда пришла!»,– крикнул я ей. Недовольно ворча, она отлетела еще на пару метров назад, но не прекратила преследование. Что ж, надо будет всегда помнить об этом, иначе есть все шансы нечаянно цепануть. Я пошел вдоль трамвайных путей, доедая каштаны и молясь о том, чтобы мне дали знак, где я должен применить свои силы. Товарами торговали прямо на улице, жалкие навесики не спасали разноцветные лампы, блестящие турки для кофе, красивые засушенные фрукты и пахлаву от жадных взглядов туристов, которые торговались, как в последний раз. «Ибо, как во дни перед потопом ели, пили, женились и выходили замуж…»(Матф 24:38) – вспомнил я. Почему то еще этой осенью вспоминался Апокалипсис от Иоанна . Если бы конец света произошел прямо сейчас, немногие были бы исповеданы и раскаяны так, чтобы предстать пред лицем Божиим. Но что мне было до других? Мои собственные грехи тянули меня вниз, как самого распоследнего грешника, мои собственные грехи зудели и саднили как шрамы заживших ран, и, не смотря на то, что я их исповедовал, назначены были Всевышним напоминать мне до конца моих дней о моей грешности и моем несовершенстве. И я смирился с этим. Я не был самым лучшим воином, однако же и я мог послужить во славу Его. Чем, собственно, сейчас я и планировал заняться. Я почувствовал странное тепло слева. Я повернул голову влево – именно сейчас я шел вдоль очень старой каменной стены, ограждавшей город от сада. Ок, значит, они решили начать одно из сражений в саду. Я попытался найти вход, погуглил – он был где то впереди. Я смотрел налево, не отворачивая глаз, пока не увидел скрытые в стене ворота, какая то двойная вертушка и охранника за ней. Постарался пройти, не привлекая лишнего внимания. Зашел в парк. Парк был залит солнечным светом, где то еще даже остались цветущие цветы. Розы. Я вспомнил свой сон – это был розовый парк и я здесь должен был оставить свой след. Никогда не смотрите сонники – темные могут так построить ваш сон, что он идеально потом подойдет под трактовку из сонника, чтобы внушить вам то, что им выгодно. Доверяйте своей интуиции, вы никогда не пропустите сон- откровение от Высших сил, просто потому, что проснувшись, вы будете на 100 процентов уверены, что это именно он. Все остальные сны – фейковые, внушения от темных, чтобы вы действовали именно так, как хотят они, начитавшись дурацких сонников. Я обошел парк по часовой стрелке и против, прошел его в диагональ, уже доел свои каштаны и изрядно устал, но за все это время я не получил ни одного подтверждения из Центра, что они действительно что-то провели через мое тело, какую то необходимую энергию, и я им был полезен тут. К сожалению, ни-че-го, пусто. Разочарованный, я вышел из парка и вернулся на ту же вдольтрамвайную улицу, по которой и шел. Улица поднималась вверх, уклон был не заметен, но я изрядно запыхался, когда решил чуток ускориться, забираясь по ней. Нет, все-таки нужно регулярно заниматься спортом. Что там мой один раз в неделю в качалке? Ничего, капля в море. И ведь случается потом всякая хренатень, что я не могу посетить его второй или третий раз. Каждый раз виню себя за это. Победить свою собственную лень – что может быть слаще? Я раньше думал, что лень – это так, кокетство и что я держу ее под колпаком и она никак не влияет на мою жизнь. Оказалось, что под порок лени выделен отдельный бес, и ни в коем случае нельзя давать себе поблажки, иначе он вырастает в теле человека до астрономических размеров, и такие Обломовы потом страдают прокрастинаторством всю жизнь. Итак, вернемся к нашим партизанам. Чего от меня хотели наши? В чем сейчас заключалось влияние темных? Почему они заткнулись и молчат, в чем причина? Где именно я должен был побывать и какие пути соединить? Эх, мне бы интерактивную карту моих посещений. Все было бы намного проще. Жаль, что еще не изобрели приложение «для светлых» в смартфоне. Почувствовали ли наши, что я был в парке? Помог ли я там хоть кому-нибудь или зря сходил? Ох, знать бы точно, в чем заключалась моя функция, чем я мог быть полезен Богу…Я двинулся дальше вдоль трамвайных рельсов и попал в самое оживленное место – площадь Султанахмет. Бывший ипподром, любой посвященный выше минимального уровня мог расслышать здесь топот копыт и ржание лошадей. Я тоже это слышал, сначала, правда, решил что слуховая галлюцинация от усталости. Здесь сновали толпы туристов и местных, яблоку было негде упасть. Это последнее место в Стамбуле, куда бы пошел светлый агент, желая остаться незамеченным. Я прошел чуть дальше и зашел в одно популярное в соц. сетях кафе. Набрал булок с сыром и мясом и взял тройной кофе, в самом большом стакане, какой у них был. Пошел на третий этаж, во внутренний дворик. Сел за первый попавшийся столик, посмотрел направо и охренел. Вид открывался такой, что хоть ставь камеру и снимай турецкий исторический сериал. Вид открывался на огромную мечеть Айя – София, несколько мечетей поменьше, и где-то вдалеке виднелись владения султана Сулеймана – дворец Топкапы. Рядом, через заборчик, расположился такой же внутренний дворик фастфуда, и я подумал, что в Стамбуле даже фастфуд имеет вид с открытых веранд, как у самого дорогого ресторана. Недолго я наслаждался булками – справа на бортике заборчика собрались местные бродячие коты и, ни капли не заискивая, хриплыми голосами потребовали то, что полагалось им по праву. Стамбульские коты были конкретны, суровы и веками избалованы любвеобильными турками. Отломил им несколько кусков булки, мои хвостатые гости быстро выковыряли из них мясо и оставили тесто недоеденным, ушли, гордо отряхивая хвосты. Вот я лох то, стамбульских котов кормить булками, эти джентльмены, по ходу дела, ели только мясо, по-русски говоря – «зажрались». Почти сразу же после драматичного ухода котов на мой стол спикировали чайки и, зажав остатки булок в клювах, улетели в неизвестном направлении. Вот так тут все происходит – быстро, безотходно. Не надо «щелкать клювом» в большой семье(с). Я смотрел на Айя- Софию, на то, как солнце клонится к закатной линии и то там, то здесь включают красивые разноцветные фонари, и так и не понимал, в чем моя миссия сегодня. Сигналов за весь день так и не было, не мог же я, лох, их пропустить? Ругать себя – последнее дело в критической ситуации и я поклялся поддерживать себя, как бы ни накосячил. В конце концов, ваша сила в том числе зависит от того, насколько вы простили своего внутреннего ребенка. Я своего простил.