Шоссе Линкольна

Тут один из приспешников – высокий в ковбойской шляпе – решил встрять.

– Похоже, у Джейка к тебе одно незаконченное дело, Уотсон.

Я этого ковбоя прежде не видел, но по тому, как у него была сдвинута шляпа и по улыбке на его лице я сразу понял, кто он такой. Такие затевают сотни драк, а сами стоят в сторонке.

И что же сделал Эммет? Завелся после слов ковбоя? Велел ему заткнуться и не лезть в чужие дела? Он даже не потрудился ответить. Только повернулся к Джейку и сказал:

– Если у нас незаконченное дело, давай закончим.

А?!

Если у нас незаконченное дело, давай закончим.

Ты можешь всю жизнь дожидаться, когда надо будет сказать такую фразу, а когда понадобится – спасуешь. Такая уравновешенность дается не воспитанием, не практикой. Ты либо родился с этим, либо нет. И чаще – нет.

Но дальше самое интересное.

Оказывается, Снайдер – брат того парня, которого Эммет вывел из строя в пятьдесят втором году. Это я понял из того, что он городил: якобы Джимми ударили исподтишка – как будто Эммет Уотсон может унизиться до того, чтобы ударить человека, который этого не ждал.

Когда подзуживание не подействовало, мистер Честный Боец посмотрел вдаль, словно задумавшись, а затем без предупреждения ударил Эммета в лицо. Эммет невольно ступил вправо, потряс головой, выпрямился и занял прежнее место.

«Ну, началось», – подумали все зрители. Ясно было, что Эммет может сделать из того котлету, хотя он фунтов на десять легче и дюйма на два ниже ростом. Но, к огорчению публики, он не ответил. Просто стоял на прежнем месте.

И это Джейка завело. Он сделался красным, как рак, и закричал Эммету, чтобы тот поднял кулаки. Эммет поднял – более или менее, – и Джейк опять его ударил. На этот раз – в зубы. Эммет попятился, но не упал. По губе текла кровь, он утвердился на ногах и подошел за новой порцией.

А ковбой, лениво прислонившийся к машине Эммета, крикнул: «Пропиши ему, Джейк», – как будто Джейк собирался преподать Эммету урок. Но ковбой все не так понял. Это Эммет преподавал урок.

Алан Лэдд в «Шейне».

Фрэнк Синатра в «Отныне и вовеки веков».

Ли Марвин в «Диком».

Знаете, что у этих троих общего? Всех троих избили. Не дали, там, в нос или под дых. А избили. Когда звенит в ушах, из глаз течет и во рту вкус крови. Лэдда отделали ребята Райкера в салуне Графтона. Синатру – в тюрьме садист Фатсо. А с Марвином расправился Марлон Брандо на улице американского городка вроде этого, и честные граждане так же собрались там посмотреть.

Готовность вытерпеть побои: вот когда ты понимаешь, что перед тобой основательный человек. Который не ошивается в сторонке, чтобы подлить бензина в чей-то костер, и не уходит домой целеньким и невредимым. Он стоит впереди и в центре, бесстрашный, готовый отстаивать свое, пока может стоять.

Да, урок преподавал Эммет. И не только Джейку. Он преподавал его всему этому поганому городишке.

А они не понимали, на что смотрят. По их лицам видно было, что смысл урока пролетает мимо их мозгов.

Джейк уже начал дрожать, наверное, думал, что продолжать это долго не сможет. Так что на этот раз постарался закончить одним ударом. Прицел и гнев соединив, он сшиб Эммета с ног.

Публика тихонько охнула, как будто выдохнула с облегчением, а ковбой заржал довольно, как будто это он нанес удар. Но Эммет стал подниматься.

Жаль, у меня не было фотоаппарата. Мог бы снять их и отправить фото в «Лайф». На обложку бы поместили.

Поверьте, это было красиво. Но для Джейка – уже чересчур. Чуть ли не плача, он шагнул вперед и закричал Эммету, чтобы тот не вставал. Чтобы не вставал, ради бога.

Не знаю, услышал ли его Эммет – наверное, в голове стоял звон. Услышал или не услышал, значения не имело. Он все равно собирался сделать то же самое. Ступая немного неуверенно, он снова приблизился к Джейку, выпрямился во весь рост и поднял кулаки. Но тут, видно, кровь отлила от головы, он пошатнулся и упал.

Видеть Эммета на коленях было неприятно, но меня это не обеспокоило. Ему просто нужна была минута, чтобы прийти в себя и подставиться. Это было ясно как божий день. Но он не успел – представление испортил шериф.

– Хватит, – сказал он, проталкиваясь между зрителями. – Хватит.

По приказу шерифа помощник стал разгонять зрителей – он махал рукой и каждому говорил, что пора двигаться. Но ковбоя разгонять не пришлось. Он сам себя разогнал. Как только на сцене появились власти, он надвинул шляпу на лоб и живенько зашагал мимо здания суда, словно направляясь в хозяйственный магазин за банкой краски.

Я пошел следом.

Дойдя до дальнего фасада, он пересек президентскую улицу и пошел по древесной. Так он спешил оказаться подальше от места своих забав, что даже не остановился возле старухи с тростью, пытавшейся засунуть сумку с продуктами в свой «форд-Т».

– Позвольте помочь, – сказал я.

– Спасибо, молодой человек.

Пока бабушка садилась за руль, ковбой уже прошел полквартала. Когда он свернул в проулок за кинотеатром, мне пришлось догонять его бегом, хотя бегать избегаю в принципе.

Теперь, перед тем как рассказать, что было дальше, я, пожалуй, немного отвлекусь, верну вас к тому времени, когда мне было лет девять и я жил в Льюисе.

Когда папаша сдал меня в приют святого Николая для мальчиков, монахиней, отвечавшей за нас, была женщина весьма определенных мнений и неопределенного возраста – сестра Агнесса. Понятно, что решительная женщина евангелической профессии, очутившись в среде подневольных слушателей, воспользуется каждой возможностью донести до них свою точку зрения. Но не сестра Агнесса. Как опытный артист, она умела выбрать момент. Она появлялась незаметно, держась в тени, пока остальные произносили свои реплики, а затем выходила на авансцену и за пять минут пожинала лавры.

Больше всего она любила поделиться мудростью перед отбоем. Она входила в спальню, тихо наблюдала, как суетятся остальные сестры – одному ребенку показывают, как складывать одежду, другому велят вымыть лицо и всем – помолиться. Когда все улеглись, сестра Агнесса выдвигала стул и преподавала урок. Как вы можете догадаться, сестра Агнесса была неравнодушна к библейской грамматике, но говорила она так прочувствованно, что всякая болтовня стихала, и слова ее еще долго звучали в наших ушах, когда был погашен свет.

Один из любимых ее уроков именовался «Цепями неправедности».

«Мальчики, – произносила она материнским тоном, – когда-нибудь вы причините зло другим, и другие причинят зло вам. И эти два зла станут вашими цепями. Зло, которое вы причинили другим, повиснет на вас в виде вины, а зло, причиненное вам другими, – в виде негодования. Учение Иисуса Христа, нашего Спасителя, освободит вас от обоих. Освободит вас от вины путем искупления; от негодования – путем прощения. И только освободившись от этих цепей, вы сможете жить своей жизнью с любовью в сердце и идти по жизни безмятежно».

Я тогда не понимал, о чем она толкует. Не понимал, как твоим движениям могут помешать какие-то грешки – по моему опыту, те, кто были склонны поступать нехорошо, к финишу приходили первыми. Я не понимал, почему, если кто-то плохо поступил с тобой, ты должен нести бремя за него. И уж совсем не понимал, что значит идти по жизни безмятежно. Но еще сестра Агнесса говорила: «Какой мудростью Господь не счел нужным наделить нас при рождении, он дарует ее нам через опыт». И в самом деле, когда я повзрослел, жизнь научила находить какой-то смысл в проповедях сестры Агнессы.

Как с моим приездом в Салину.

Это было в августе; в воздухе тепло, дни длинные, и надо убирать первый урожай картошки. «Ветхозаветный» Акерли заставлял работать от зари до сумерек, и когда кончался ужин, желание было одно: выспаться. Но свет гасили, а у меня, бывало, все крутится в голове, как я вообще очутился в Салине, и все припоминаю в тяжелых подробностях, пока не закричат петухи. А иногда воображаю, как меня вызывают к директору, и он мрачно сообщает мне об автомобильной аварии или о пожаре в гостинице, где погиб мой папаша. И если в первую минуту такие видения умиротворяют меня, то остаток ночи будет мучить стыд и раскаяние. Вот так вместе: негодование и чувство вины. Два противоречивых чувства сбивали с толку, и я уже примирился с мыслью, что, может быть, больше никогда не высплюсь.