Отринуть любовь

— Кто сказал, что не идем? — перебил его я. — Мы давно готовы изменить и упростить действующую конструкцию шеадра, сделав его небольшим, компактным, стабильным, менее подверженным разрушениям и перекосам от внешних природных явлений. Фактически, это позволит открывать двери-пороги в любой дом.

— Почему же ты молчишь?

— Разве я молчу? — рассмеялся я. — Это общее дело. Все мы должны принять решение, но, как ты знаешь, среди Вечных нет единства. Когда я заговариваю об этом, Реваль, или Ширин, или Вагабр начинают противиться из страха, что мы не сможем контролировать миграцию населения. Если передвижения между мирами будут настолько легки, что мы потерям контроль над доменами. Страх хаоса, страх утраты контроля не дает им сделать шаг вперед.

— Тогда почему не обратиться к тем, кто тебя поддержит? Молодое поколение совсем по — другому смотрит на этот вопрос, — возмутился он.

— Проще постепенно заменять старые шеадари на новые. Вышел старый шеадр из строя, разобрали, закрыли проход, дали Грани устояться, потом поставили новый, — проворчал я. — Что мы и делаем понемногу в последнее время. Без пафосных криков о спасении мира и техническом прогрессе. Кстати, мы прекрасно научились определять и неизвестные преломления, и рассчитывать координаты без приборов. Сами. У меня в сейфе лежат шесть проектов по шести пограничным мирам, вычисленным нашими Следопытами. Не спрашивай меня, почему я молчу.

— Боишься, — бросил Кинэн.

— Боюсь, — согласился я. — Опять же, это общее дело. Когда я столкнулся с первыми нэргами, я очень тщательно изучил историю Анг Мирта. Я не хочу, чтобы со следующим открытым нами миром произошло то же самое.

— Не только, — возразил он холодно. — Тебе мешает Ворон. Тебе, Рессеру Райзу, мешает та тварь, что сидит в тебе.

Я промолчал. Об этом я тоже думал, и не раз.

— Любой новый внешний мир — это угроза, — продолжил он, глядя мне прямо в глаза с неприкрытым осуждением. — Угроза дестабилизации, угроза благополучию, угроза установившемуся равновесию и порядку. А Ворону это не нужно. Та идея защиты, что воплощена в нем, включается с максимальной силой, борясь со всеми изменениями, угрожающими стабильности, не позволяя даже идеям нарушать статус-кво. Теперь ты понимаешь, почему нашему миру так нужен Завоеватель?

Я опять промолчал. Он прав, и я это знал. Возразить было нечем.

— Жаль, что ты этого не понимаешь… — в его голосе зазвучало презрение. — Мир нуждается в защите, а не в опеке. Ребенок вырастет инфантилом, если над ним все время трястись. Нам нужны потрясения, чтобы двигаться вперед, иначе мы зачахнем.

— Не потрясения, — возразил я. — А стимул к развитию.

Кинэн хмыкнул, оставив мою поправку без ответа.

— Так вот, возвращаясь к тому юнцу, который так не вовремя стал божеством, — с горечью продолжил он. — Тогда, на первом курсе, у меня была гипотеза… Знаешь, я в ней до сих пор убежден. Я попытался ее проверить, и как раз тогда меня шарахнуло перерождением.

Я был шокирован. Мне только что стукнуло 18 лет! Какой из меня Вечный… Но я решил, что это к лучшему. Теперь у меня имелось все, чтобы продолжить эксперименты с Гранью. Я был уверен, что причина разделенности миров — Маар, что во время раскола земель некрос — нежизнь выделился в отдельное пространство, в отдельный слой, и именно он не дает нашим мирам ни слиться в одно целое, ни распасться совсем. Я подозревал, что наше мироздание устроено не по принципу пчелиных сот, как заявляет официальная наука, а на самом деле все мы граничим с Мааром. Что, проходя через шеадр, ты идешь не из одной земли в другую, пересекая всего лишь одну вуаль Грани, а сначала попадаешь в Маар, буквально на мгновение, и сквозь Маар ты перемещаешься в другую землю. Шеадр — это не проход-порог, это мостик или тоннель.

Я кивнул, соглашаясь. Мысль о "тоннельности" шеадра уже не раз приходила мне в голову, об этом говорили кое-какие показатели, которые мы замеряли при смещении и перекосе решеток, да и собственных наблюдений, накопленных во время стягивания, восстанавливания Грани после разрывов, хватало.

— Но проверить гипотезу можно было только построив прямой переход в Маар. Считается, что живое тело не может там находиться. Маар-Некрос — это иное состояние материи, но я, став Вечным, решил, что у меня есть шанс. Я построил… устройство. И стал его испытывать. В общем, ты видел, как оно работает. Ты только что уничтожил несколько таких устройств.

— Так ты доказал свою теорию? — нетерпеливо перебил я, заинтересовавшись его исследованиями.

— Убедительных доказательств я не получил, к сожалению, — вздохнул он. — Мы создавали точки входа, но удерживаться в них мог только я сам, обычные люди теряли сознание или вовсе гибли. Но косвенных подтверждений накопилось достаточно. Очень быстро я перенес эксперименты в Анг Мирт. У моего предшественника-Горностая давно был налажен с ними контакт, и поначалу я просто экспериментировал в Ар Хойте, замеряя показатели и исследуя все, что с этим связано. Очень пригодились нэрги — они расширяли пространство разрыва, позволяя мне задерживаться в прорехе между мирами и замерять показатели. Как ты думаешь, почему Грань в месте разрыва так похожа на пространство Маара? Именно поэтому. Две витасферы соединяются вместе, создавая мост через изнанку, но изнанка миров все равно через них сквозит — она его окружает. И да, есть риск, что если держать окно открытым очень долго, Некрос прорвется в наш мир, сожрав мост.

— Значит, Маар, — кивнул я. — Что дальше?

— Я теоретик, — отрезал Кинэн. — Я скорее сумасшедший ученый, из тех, что пытаясь изобрести велосипед, изобретают атомную бомбу. Мне нужен был практик, кто-то, кто мог бы воплотить в жизнь те идеи, что приходили мне в голову. Я хотел работать вместе с тобой. Я долго следил за тобой, когда ты появился, изучал твое прошлое. Убедившись, что ты ничем не похож на Анта, я попытался наладить с тобой контакт. Но ты… ты считал меня пустышкой. Все мои усилия по установлению отношений пропали всуе.

Я попытался вспомнить или хотя бы понять, что именно он имел в виду. Нет, не помню. Вряд ли можно считать попытками установить отношения те странные встречи, дурацкие многозначительные разговоры и глупые полудетские шутки, постоянно ставившие меня в тупик. Да, общение с людьми никогда не было сильной стороной Кинэна Кэйна, избалованного ребенка-вундеркинда, слишком рано получившего божественную силу.

— Я долго надеялся, что мы найдем общий язык и сможем работать вместе. Но нет. Ты всегда предпочитал Гевора, хотя наш союз был бы более результативным. Но ты… ты смотрел свысока, считая меня то ли капризным ребенком, то ли мелкой зверушкой. Поначалу я пытался хоть чем-то тебя заинтересовать. Потом злился. Потом ненавидел и завидовал. Видишь, я ничего не скрываю… — усмехнулся он с сарказмом, через который сквозила искренняя печаль. — Потом решил, что мне проще избавиться от тебя и вычислить нового Ворона.

— Как ты его вычислишь? — удивился я.

— А как мы вычислили Алекса? — парировал Кинэн. — Хотя… все было очень неоднозначно. Ты знаешь, что когда мы задали вопрос Зеркалу, кто может стать Нигейром, мы получили восемь кандидатов?

— Сколько? — изумился я.

— Да, восемь. Пятеро из них находились здесь, в Солнечных Землях. Мы наблюдали за ними несколько лет, но… ни один из них не стал Нигейром. Мы следили за статуэткой из коллекции Кольера, но Змей так и не засветился. Тогда мы притащили сюда первого мужика со Старой Земли, который казался нам идеальным воплощением Нигейра. Американец, успешный в своем мире конструктор оружия. Мы инсценировали несчастный случай, заверив его, что в своем мире он умер, и что возврат невозможен. Я оставил его у себя в Ледере, заявив, что нам очень нужны его мозги. Поначалу он с любопытством и удовольствием работал, а потом стал спиваться. Кончилось все гибелью в пьяной драке с каким-то вервом.

— А статуэтка? — заинтересованно спросил я.

— Поначалу стала немного тлеть, но затем быстро потухла. С Алексом мы решили поступить по-другому. Мы задумали создать такие условия, чтобы ему было ради кого в нашем мире жить. Ты, кстати, когда-нибудь спал с райзе?