Страница 1 из 5

И при чем здесь я? Преступление, совершенное в марте 1945 года. История моей семьи

Баттьяни Саша

Саша Баттьяни

Айно, Милошу и Уме

SACHA BATTHYANY

UND WAS HAT DAS MIT MIR ZU TUN?

EIN VERBRECHENEN IM MÄRZ 1945. DIE GESCHICHTE MEINER FAMILIE

Перевод книги выполнен при поддержке швейцарского совета по культуре «PRO HELVETIA»

Издательство и переводчик благодарят Дом переводчиков Лоорен

Издание данного произведения выполнено при поддержке Франкфуртской книжной ярмарки и Центра немецкой книги в Москве

Пролог

Агнеш вышла из спальни. Она сделала макияж, прическу, принарядилась ради меня. Ее дочери стояли рядом с нею, радуясь тому, как она выглядит.

– Он из Европы, – сказали они, – тот самый внук.

– Кто? – спросила она довольно громко.

– Внук, ты же знаешь.

Нет, Агнеш не знала. Я это видел.

Мы поздоровались, и все уселись за круглый стол, стоявший в гостиной их дома в Буэнос-Айресе. Я узнал об Агнеш из дневника моей бабушки – он лежал у меня в сумке; они вместе росли в небольшой деревушке в Западной Венгрии, детьми виделись каждый день, хотя жизнь их протекала совершенно по-разному. Родители Агнеш держали магазинчик деликатесов, а родители моей бабушки владели небольшим замком. Перед ним раскинулся посыпанный гравием двор, посреди которого рос большой каштан. Это была тихая жизнь в деревне, как писала бабушка о своем детстве, жизнь в соответствии с временем года. Вплоть до войны.

До того дня весной 1944 года, когда вековому порядку в этой деревне внезапно пришел конец, а вместе с ним исчез и их мир. Сначала пришли немцы, потом русские. Замок сгорел, семья моей бабушки потеряла свои земельные владения, свое положение, свое место в обществе.

Агнеш отправили в Аушвиц.

Я тут проездом – так подготовили Агнеш к моему появлению. Мне в руки попал дневник, где говорилось кое-что и о ней. О ее родителях, – так ей сообщили, – о том, что случилось более 70 лет назад.

И теперь я здесь, чтобы прочитать ей об этом.

– Подумать только! – сказала она.

Я сидел рядом с Агнеш и мог видеть номер, который вытатуировал охранник в Аушвице и который теперь, на морщинистой коже руки, стал почти незаметен. Цифры были едва различимы: 802.. 6? Или 8?

– С яблоками или с творогом? – услышал я.

– Что?

Агнеш едва исполнилось восемнадцать, когда ее отправили в концентрационный лагерь, сейчас ей за девяносто. У нее под рукой, рядом со стулом, стоял роллатор. На небольшой полке я видел фотографии: ее умерший муж, свадьба ее дочерей, целая жизнь.

– С яблоками, – сказал я, протягивая тарелку. И когда каждый из нас разделался со своим куском штруделя, стал читать: о будапештском поезде, который уже издалека можно было заметить по облачку гари, – и Агнеш кивнула; о журавлях, видневшихся при въезде в деревню; о банках с вишнями в сахарном сиропе, стоявших около кассы в лавке ее родителей; и о ее отце, краснощеком господине Мандле.

– О да, у него была лавка, – радостно прервала она меня, и мы порадовались вместе с нею, хотя нам и было совсем не до этого. Потому что мы знали правду.

Правильно ли мы поступили? – спрашивал я себя на другой день в зале вылета аэропорта. За исключением рабочего на поломоечной машине, ездившей от одного конца терминала к другому и оставлявшей на ковровом покрытии то темные, то светлые полосы, в зале никого не было, ни одной живой души.

Я всего лишь посланник, говорил я себе до того, как прибыл сюда. У меня с собой нечто, принадлежащее Агнеш, поэтому я прилетел в Аргентину. Однако теперь я больше не был в этом уверен. Только курьер?

Прошло семь лет с тех пор, как я начал разыскивать следы наших семейных тайн, относившихся к годам войны. Я несколько раз ездил в Венгрию, в Австрию, прилетел в Москву, а вот теперь и в Буэнос-Айрес. Но главное, я стал отцом троих детей, из-за чего все перепуталось. Я научился менять подгузники, помешивая, варить кашу и всё узнал о своих семейных корнях. Много времени провел я в местечке под названием Рехниц, чтобы как можно больше разузнать о кровавой расправе над 180 евреями; шагал по сибирскому снегу в поисках того, что осталось от исправительно-трудового лагеря, и, в конце концов, оказался в Южной Америке. Все это я неделю за неделей обсуждал с моим психоаналитиком в Цюрихе; мы говорили о Сталине, о Холокосте и массовых захоронениях, пока другие поглощали пиццу за ланчем. И вот недавно я спросил его: «Скажите, я правда не болен?» На что он ответил: «Откуда мне знать?»

Мне казалось, что я очутился в машине времени, вчера и сегодня слились воедино. Я перемещался из прошлого в настоящее и сверху взирал на самого себя, двигающегося по оси своей биографии. Семь лет. Примерная продолжительность жизни кротов, о которых так много говорилось в дневнике моей бабушки, – она то и дело сравнивала себя с этими животными.

Я сидел в пустом зале, поглядывая наружу, смотрел на взлетные полосы, черные от резиновых шин, на грязные поля вдали, бесконечный аргентинский простор.

На прощание дочери Агнеш сунули мне в руки тонкую книжицу – воспоминания их матери о годах войны, и эти записки теперь лежали в моей сумке рядом с дневником бабушки. Жизненные истории двух столь разных женщин – переплетавшиеся истории, продолжавшие накладывать отпечаток и на наши дни. И эти дневники я теперь перелистывал. Не хватает только моей истории, подумал я, достал из куртки блокнот, разгладил пустую страницу и пометил в левом верхнем углу: Октябрь 2013.

Что это будет? Письмо? Кому? Самому себе? И как же его начать?

Но тут объявили мой рейс.

Все началось в апреле, в четверг, примерно за семь лет до моего полета в Буэнос-Айрес. Я работал тогда в воскресном издании Neue Zürcher Zeitung. Раннее утро, на работу почти никто еще не пришел, везде было тихо. Я писал текст о некоем доноре спермы в Голландии, и одна пожилая коллега, с которой мы, по правде сказать, редко когда разговаривали, положила мне на стол газетную страницу и спросила: «И что же это у тебя за семья?»

Я поднял голову, улыбнулся ей и только тогда посмотрел на вырванную для меня страницу газеты. Я ожидал увидеть что-нибудь из XIX века, это могли быть платья с рюшами или лошади. Какой-нибудь мост, названный именем одного из моих предков: Адама, Зигмунда или Ладислава Баттьяни, – фамилия, достаточно известная в Венгрии. Один был в 1848 году премьер-министром; другого, Ладислава Баттьяни-Шраттманна, папа Иоанн Павел II в 2003 году в Риме за его врачебные заслуги причислил к лику блаженных. Историю нашей семьи можно проследить вплоть до военных походов против турок в XIV веке. На Западе, впрочем, наше имя не слишком известно, да и кому это нужно? Многие принимают его за тамильское; оно звучит словно имя уроженца Шри-Ланки. И только в рождественские дни мне начинают задавать вопросы, потому что тогда в 11 часов утра показывают по телевизору трилогию Сисси, где императрица, которую играет Роми Шнайдер, танцует с графом Баттьяни, – он в голубом мундире, его волосы блестят, смазанные бриолином.