Страница 22 из 24
Трофим благодарно улыбнулся и присел на пень срубленного дерева.
— Спасибо, сынку… Ой и землица, нехай ей лихо будет! — вздохнул он.
— Землю бранить грех! Земля, она всему начало, — строго сказал Акинфий.
Коренастый и широкогрудый, с большой лохматой головой, с длинными жилистыми руками, он копал с ожесточением и без устали выкидывал землю полными лопатами.
— Здоров ты, — с невольным уважением сказал Божидень, сам неплохой землекоп.
— Ты скажи, какой такой здесь место? — с удивлением спросил Пахлай. — Вода, вода, один вода… Колодца копать — хорош дело!
— И то, братцы, толку не будет, — подтвердил Акинфий. — Оно верно, копанка[55] получается, огород поливать.
Все разом прекратили работу и посмотрели вниз: на дне проступала желтая, противно пахнущая вода, постепенно заливая яму.
— Сегодня не успеем землянку кончить, — решил Акинфий, и остальные согласились с ним.
Домовитого и смекалистого Акинфия Куликова товарищи, не сговариваясь, признали главарем маленькой артели.
Землекопы постлали армяки на землю, подложили под голову шапки, и светлое беззвездное небо раскинулось над ними широким покрывалом.
Заснули строители Петербурга, заснули и гарнизонные солдаты. Только часовые стояли на постах и зорко следили, чтоб не сбежали из новой крепости колодники — подневольные строители.
Так велика была потребность в рабочих, что рука царского правительства загребала всех шатающихся по дорогам богомольцев, тюремных сидельцев, монахов, укрытых за высокими стенами монастырей.
Петр писал указы: в монастыри принимать только людей преклонных лет; странников ловить; воров и колодников собрать по городам и селам — всех гнать в Петербург.
И шли по дорогам партии оборванных, голодных людей.
Царь Петр не спал. Усевшись в шатре у походного столика, он писал указ за указом.
Гусиное перо царапало шероховатую бумагу, чернильные брызги летели по сторонам. Это не смущало Петра: царь не заботился о красоте почерка, было бы написано коротко да ясно.
Догоревшая свеча закоптила. Петр снял нагар пальцами и откинулся на затрещавшем стуле. В эту пору он был в полном расцвете сил и здоровья.
Петр положил перо на край стола, отодвинул указ. Царь думал о великом предприятии, которому положил начало в этот светлый майский день.
Тяжелая война со шведами уже принесла плоды. Отвоевано невское устье, исконное русское владение. Столетия назад этим берегом владели славяне. Господин Великий Новгород вел по невскому пути большую торговлю и возбуждал зависть у городов Ганзейского союза.[56] Приходилось вести с врагами борьбу за устье Невы. В этом сумрачном краю, на этих низких берегах князь Александр Ярославич в 1240 году наголову разбил дерзких шведских захватчиков. Но они не угомонились. Из века в век повторяли шведы свои попытки. Наконец им удалось отхватить у России, ослабленной нашествием интервентов,[57] Невскую область, которой — Петр это знал — предстояло великое будущее.
— Разумным очам задернули занавес, — прошептал царь. — Ничего, теперь мы его навечно отдернули. Наш будет край, и больше не ступит сюда вражья нога…
Он схватил перо, с силой сунул его в медную чернильницу и, торопясь, начал покрывать бумагу кривыми, неровными строками:
«Понеже для вновь строящейся крепости потребны дубовые бревна, повелеваю…»
Еще не было и пяти часов, а царь уже снова был на ногах. Жизнь человеческая коротка, работа впереди необъятная, и Петр не тратил много времени на сон.
Разбуженный царем денщик, смуглый кудрявый Павлушка Ягужинский, позевывая и ежась от утренней свежести, поливал Петру на руки. Царь наклонился, широко расставив ноги. Пофыркивая от удовольствия, он обливал круглое лицо полными пригоршнями невской воды, а сам в то же время оглядывал лагерь.
Работа уже началась. Слышался стук топоров, жужжание пил, у берега за деревьями кто-то властно и громко распоряжался.
— Позови Данилыча! — приказал царь денщику и, согнувшись, прошел в низкую дверь шатра.
Через несколько минут в палатку явился царский любимец. Высокий и стройный, с дерзкими синими глазами, Меншиков вошел улыбаясь, приветствуя царя с добрым утром.
— Здравствуй, Данилыч! — ответил Петр. — Как после вчерашнего?
Накануне по случаю закладки новой крепости пировали, и многих вельмож денщики на руках унесли в их палатки. Даже Меншиков, уж на что был крепок, ушел, еле держась на ногах, и только Петр, проводив гостей, смог еще сидеть за работой.
Меншиков плутовато потер рукой лоб:
— Зело трещит, государь! Ивашка Хмельницкий[58] ко мне вчера немилостив был…
— А дело? Дело как? Бастионы? — спросил царь.
— Что ж, Петр Алексеич, дело не очень ладится. Людей мало. Сколько ни сгоняем — бегут отсюда что мужики, что ссыльные, все одно. Уж в кандалах тачки возят, на ночь в колодки иных забиваем, а все сладу нет.
Царь помрачнел, верхняя полная губа его сердито дернулась, обнажив крепкие желтоватые зубы.
— А ты где? Куда смотришь? Бахусу[59] усердно дань отдаешь? Забыл, что делу — время, потехе — час?
Меншиков не испугался. Привык он видеть, как быстро, словно свежий морской ветер, налетает на царя гнев, но — взволнует его и быстро утихнет. Александр Данилыч вытащил из-за обшлага бумагу и подал Петру:
— На вот, почитай, а потом уж и ругайся.
Петр сердито выхватил бумагу и, отнеся подальше от глаз, прочитал про себя. Потом последние строчки произнес вслух:
— «И по сему моему указу, беглых работников рыскав, вернуть в Санкт-Питербурх за крепким караулом, надежно оковав».
Морщинки на лице Петра разгладились, глаза смягчились:
— Ладно, хвалю! Эх, Алексашка!.. — Голос царя стал мечтательным, тихим. — Какой я здесь воздвигну себе парадиз![60] Хороший город поставим, Алексашка, дал бы бог веку!..
— Даст, Петр Алексеич! — бодро откликнулся Меншиков.
Царь уже стряхнул с себя мечтательность.
— Павел! — крикнул он. — Зотова, Трубецкого сюда!
55
Копанка — мелкий колодец.
56
Ганзейский союз, или Ганза, — политический и торговый союз приморских немецких городов. Ганза стремилась захватить в свои руки всю внешнюю торговлю северных русских городов, и в особенности Новгорода.
57
В XVII веке.
58
«Ивашка Хмельницкий», или «переведаться с Ивашкой Хмельницким», на языке Петра и его друзей означало «выпить».
59
Бахус — бог вина у древних греков.
60
Парадиз (франц.) — рай. Так Петр I всегда называл Петербург, свой любимый город.