Страница 2 из 8
— Полковник! — В дверь назойливо стучали. — Полковник Эйельсон, пора вставать! Вас ждут в блокгаузе!
Он с трудом оторвал от подушки каменно тяжелую голову. Какой блокгауз? Это что такое? Он уронил голову на подушку. Снова белыми призраками вздыбились горы, овеянные белым метельным туманом. Монотонно воет ветер, пронизывая кабину, воет и свистит. Сквозь этот привычный шум вдруг пробивается девичий смех.
— Спит как медведь…
— Сигрид, перестань. Вечно ты со своими насмешками. Эй, Эйельсон, вы проснетесь?
Слова расплываются в каком-то звенящем гуле. Кажется, что этот гул и грохот исторгают горы — чудовищные белые фантомы, таящие в своих расселинах коварные всплески воздушных потоков, которые швыряют самолет как пушинку.
Из отчета Уилкинса:
„Вдруг мы попали в струю сбросового ветра. Самолет дико затрясло, и меня прижало к стенке кабины. В то же мгновение я заметил слева скалистый выступ горя, к которому мы стремительно приближались. Я приказал Эйельсону положить руль вправо. Но он запротестовал, указав мне на другую гору, которая возвышалась от нас справа. Времени, чтобы сделать разворот, уже не оставалось, и нам пришлось волей-неволей лететь вперед, надеясь лишь на то, что удастся проскочить между обеими скалами. Даже при достаточном запасе высоты в такие узкие ворота мог бы пролететь только очень спокойный и хладнокровный пилот. Эйельсон без колебания шел прежним курсом. Он набрал максимальную высоту, направил самолет прямо в просвет между горами и проскочил его так, что с обеих сторон между крыльями и скалами оставалось совсем небольшое расстояние. Я посмотрел в окно кабины и увидел, что колеса нашей машины вертятся с такой скоростью, с какой они вертятся во время взлета, только что оторвавшись от земли. Я не видел, в каком месте мы коснулись снега, но уверен, что колеса задели его“.
…Впервые Эйельсон и Уилкинс встретились в Фэрбенксе, откуда им надлежало перегнать самолеты на мыс Барроу, где находилась одна из немногих в то время зимовок на Аляске.
Первый вопрос был в духе Уилкинса, добродушного и веселого:
— Как вы с вашим ростом помещаетесь в кабине, полковник?
— Мой рост еще куда ни шло, — проворчал Эйельсон. — Взглянули бы вы на моего папашу. Он вечно жалуется на архитекторов, которые, по его мнению, строят дома с возмутительно низкими потолками.
— Я немало слышал доброго о вас здесь, на Аляске. Но почему все называют вас Бен? Ведь это ваше второе имя.
Эйельсон засмеялся.
— Это мое прозвище. Вы знаете, почему знаменитая лондонская башня с часами называется „Биг Бен“? — „Долговязый Бен“?
— Да, право, не знаю.
— „Биг Бен“ — это было прозвище Бенджамина Холла, главного архитектора этой башни. Когда ее построили, в парламенте долго обсуждался вопрос, как же назвать башню. Какой-то шутник с галерки крикнул: „Назовите ее Биг Бен и покончим с этим вопросом“. Предложение со смехом было принято. Так что, дорогой Уилкинс, когда меня в Номе, Фэрбенксе, Клондайке называют словом „Бен“, то это означает не что иное, как Каланча.
Цепкими голубыми глазами Уилкинс присматривался к Эйельсону. Ему нравилась демократичность американца, его простота и добродушие. Это основные качества, необходимые для прочных дружеских отношений во время полярной экспедиции. Уилкинс побаивался, что увидит человека, пропитанного духом кастового превосходства, но первая встреча была по-дружески непринужденной, и у него полегчало на душе.
— Идемте пить кофе в мою штаб-квартиру, — Уилкинс показал рукой на сборный домик с крышей из гофрированного железа. Над нею развевались два маленьких флага — английский и американский.
— Наша стоянка еще не совсем готова. — Уилкинс кивнул на рабочих, достраивающих ангар. — Но первый мой самолет… наш самолет уже на месте.
Эйельсон подошел поближе, чтобы взглянуть на новенький двухместный „стирмер“.
На столе стояли два бокала с водой. Уилкинс бросил в них по кусочку льда.
— Сухой закон, ничего не поделаешь. Во всем Фэрбенксе ни глотка спиртного. Итак, за встречу! За дружбу!
Они выпили по глотку ледяной воды. Потом Уилкинс приготовил кофе на плите, облицованной огнеупорным кирпичом.
— Не скрою, что я болен „северной болезнью“, — сказал Уилкинс. — Север — это чудовищный магнит. Я знаю, что здесь опасно и во многих отношениях скверно. Но ничего не могу с собой поделать. Заколдованный мираж неоткрытых земель манит меня. Как вы относитесь, например, к Земле Кинен? Вы верите в ее существование?
Эйельсон подошел к карте Арктики, висевшей на стене рядом с большим окном. На ней между мысом Барроу и островом Бэнкса штриховкой была обозначена неведомая земля. Рядом со словами „Земля Кинен“ стоял вопросительный знак. Так обозначался в то время огромный гипотетический остров на всех картах мира.
— Кто первый высказал предположение, что Земля Кинен существует в действительности? — спросил Эйельсон, раскурив трубку.
— О Земле Кинен известно из рассказов и легенд эскимосов. Признаться, я не могу слышать о ней без волнения. В эскимосской легенде рассказывается, что эта суровая скалистая земля — место вечного отдохновения душ отважных людей. Туда, к Земле Кинен, души смельчаков относят северные птицы.
— Красивая легенда, — заметил Эйельсон. — Хотел бы я, чтобы моя душа после моей смерти очутилась там.
— Сколько раз видел я во сне эту землю! Будто бы стою на отвесной скале ее — мир пестр от полярных птиц, и в ушах звенит их неистовый гомон. Стою, распахнув руки, и кричу что-то восторженное, я, первооткрыватель неведомой земли. Голова кружится от счастья! Я, наверное, кажусь вам мальчишкой, Бен?
— Настоящий полярник должен быть немного восторженным мальчишкой. Но не слишком, Север требует не только любви и увлеченности, но и в равной мере деловитости.
— В моей деловитости, Бен, вы можете не сомневаться. Я исходил по полярным льдам больше восьми тысяч километров. С 1913 по 1918 год я был в составе большой канадской арктической экспедиции Вильялмура Стефансона в качестве фотографа. Тогда я был юным дерзким австралийцем. Сквозь пелену тумана мне часто грезились темные обрывы Земли Кинен. Мы не нашли ее, хотя и проделали на собачьих упряжках фантастически огромные переходы. Белый ад… Изнурительная, страшная жизнь… Когда по ночам лопались и гудели льдины, мне казалось, что в спальном мешке возле меня приютилась смерть. Знаете, как назвал Стефансон область, которая расположена к северо-северо-западу от мест, где мы бродили? „Полюс относительной недоступности“. Пространства эти столь велики, что исследовать их на собачьих упряжках по льду невозможно, а кораблю туда не пробиться. Единственная надежда на самолет.
— А вы сами умеете летать, Джордж?
— Я научился этому еще в 1910 году. Могу водить самолеты разных марок.
— Прекрасно. Но объясните мне, с чего это вдруг дельцы от прессы воспылали любовью к неведомым землям?
Уилкинс улыбнулся своей широкой бесхитростной улыбкой.
— Отнюдь не воспылали. Они устраивают рекламный перелет через Северный полюс, и только. А я убеждаю их, что лететь надо там, где могут быть еще не открытые земли. Лететь тысячи миль над уже исследованными пространствами Арктики — что может быть скучнее?..
— И вы победили газетных магнатов?
— Я положил их на обе лопатки. Вначале добился разрешения вести по мере возможности научные изыскания. А потом настоял на собственном маршруте. Мы полетим с мыса Барроу на Шпицберген через Землю Патрика. Это будет исторический перелет!
— На Шпицберген? — Невозмутимый Эйельсон встал и порывисто заходил по комнате. — Знаете, Джордж, наши устремления совпадают на сто процентов. Ведь я уже давно мечтал о большом перелете Аляска — Норвегия или хотя бы Аляска — Шпицберген. Моя первая родина — Норвегия.