Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 15



– Отрезать обещала, зарррразза.

Никита явно услышал в голове голос Фёдора, он резко глянул на кота, тот безмятежно лизал свои причиндалы розовым шершавым язычком.

– И ещё подрезаем два раза, вот так, – «Фу ты, нечаянно включил на компьютере какой-то канал с кройкой и шитьём.»

– Фу ты чёрт, чуть не спалился.

Никита опять повернулся к коту.

– И куда же он завалился? А, вот где, – продолжает вещать компьютер.

В понедельник, полный новых сил, Никита пошёл на работу.

– Никита Алексеевич, – позвал его генеральный.

– Да, Максим Фадеевич.

– Вот знакомьтесь, новый специалист вам, Марьяна Никифоровна.

Никита стоял и, как дурак, улыбался, глядя на свою любимую Марьяшку.

Чем очень смутил девушку. Она краснела и теребила кончик жакетика.

Она ещё не знает, что там, в том месте, они поженились.

– Иди давай! Ну что за непослушная скотиняка? Иди, говорю, Карька.

– Где я? Что это? Ааааа, где мои ноги и руки, что за к… копыта. Я сейчас упаду в обморок.

– Иди. Иди, ково ты мне ржёшь, давай, н-но, пошла, пахать надо, пошла, Карька.

– Что, Евдоким, норовистая попалась лошадёнка?

– Н-но! Ничаво, я её быстро усмирю, будет у меня как шёлковая. Н-но, н-но, пошла, милая.

– Доктор, доктор, помогите! Мне сказали, что вы мне можете помочь!

– Слушаю вас, – не поднимая головы от бумаг, доктор показал Карине на стул.

– Понимаете, доктор, мне снятся сны…

– И что же в этом такого? Они всем снятся, почти.

– Нет. Мне не так, как сон, мне снится, что я… лошадь, и мне надо пахать, меня заставляют таскать за собой тяжёлый этот… плуг…

– Соху.

– Что?

– Я говорю, соха это, соха. Плуга там нет…

– Где? – со страхом спрашивает Карина.

– В том самом месте, – поднимает голову доктор.

– Евдокиииим, игогогоооо!

– Давай, давай, Карька, пошла, пошла, милая. У каждого оно, ить, своё, это место, вот, у тебя такое…

– Согласна.

– Согласен.

– Объявляю вас мужем и женой!

Целуйтесь уже, мяу.

Гена, надень шапку!

– Гена, Гена, а ты, что, домой не собираешься?

– Софья Максимовна! А вы что здесь делаете?

– Геннадий, я не буду повторять два раза. Девушка, а вы кто?

Вы в курсе, что Геннадий женатый мужчина? Не знаю уж, что он вам сказал, но он муж и зять, на минуточку! Гена! Домой!!!

– Софья Максимовна, подите вон! Вы задались целью сломать напрочь мою жизнь?

Вы двенадцать лет меня пилили, не давали спокойно жить, и вот сейчас, когда я наконец-то освободился от вашего, так сказать, ига, вы опять.

Вы, что, следите за мной? Софья Максимовна!!!

– Ишь ты, освободился он, ты не освободился, ты идёшь к пропасти, Геннадий! Семимильными шагами!

– Да вы!.. Да как вы смеете?

– Ой, глядите-ка, раб божий Геннадий. Тьфу на тебя!

– Да не божий, Софья Максимовна, совсем не божий, а ваш! Ваш раб-то, что вам нужно от меня? Вот что? Лена, постой, Лена, ну погоди, Софья Максимовна просто шла мимо, и она… шутит. Шутница она, ха-ха-ха. Она моя… тётя, погоди, Лена. Ну выслушай меня!



– И ничё я не тётя, я тёща Геннадия! И вообще, Гена, надень шапку!

– Лена, Леночка, я прошу тебя, тётя шутит! Софья Максимовна, отстаньте, ну что такое, а?

– Ушла, да, Ген? Ушла… Не любит, значит. Любила бы – не ушла.

– Уйдите, я прошу вас, уйдите, просто уйдите. Вы моё проклятие, карающий меч! Вот что?.. Что я вам сделал?

– Да ничего, Ген, что кричать-то?

– А чего вы ко мне прицепились, а? Это не я, это ваша дочка подала на развод, да-да! Я ни разу, ни разу не посмотрел в сторону другой женщины! А вы, вернее, ваша, с позволения сказать, дочь, она!.. Она!.. Эх…

Руки у Геннадия тряслись, как и нижняя губа. Было такое ощущение, что он сейчас вот-вот разревётся.

– Ген… Гена…

– Отстаньте.

– Геннадий, пошли домой.

– Да что вы ко мне пристали!

Гена бросил на стол деньги и вышел из кафе.

Была ранняя осень, промозглая погода навевала тоску. Мелкий моросящий дождик вызывал ненужные воспоминания.

Вот он, Геннадий, бежит в институт в такую же погоду, кутаясь в пальтишко с короткими рукавами.

Он живёт у тётки, точнее, они живут с тёткой, старой девой, проработавшей всю жизнь секретаршей и заработавшей мизерную пенсию.

На проводах на пенсию ей подарили бюст Ленина и тридцать рублей в красочном конверте, а ещё позволили забрать старую пишущую машинку, на которой она работала столько лет и которую всё равно хотели списать.

Списать так же, как и её, Вилену Ивановну.

Она растила Геночку одна после гибели своей сестры-двойняшки – та от несчастной любви к Геночкиному папе выпила уксуса, бедняжка.

Жили Гена с тёткой бедно, но счастливо. Она читала ему на ночь вместо сказок переписку Ленина с Луначарским, а по праздникам «Капитал».

Он за это рос тихим и воспитанным ребёнком, без троек закончил школу и без труда поступил в институт.

Гена никогда ни с кем не встречался, он не знал, о чём говорить с девушками, они казались ему существами с другой планеты.

В институте сдружился Гена только с товарищем Гайдук.

Е. Гайдук, так значился товарищ во всех списках и представлялся всем товарищем Е. Гайдуком. Ходил он в мешковатых штанах, каких-то невообразимых толстовках, кедах.

Имел голову кудрявую и никогда не причёсанную. Говорил странным писклявым голосом и при встрече крепко жал руку.

И только на каком-то междусобойчике, куда Гена попал совершенно случайно, по настоянию же товарища Е. Гайдука, узнал Гена страшную для себя правду.

Узнал совершенно изуверским способом.

Товарищ Е. Гайдук, выпив подряд два стакана портвейна – на спор, между прочим, – вмиг окосел и начал признаваться Гене в своих чувствах.

Все кругом смеялись, Гена тоже, опробовав жжёной жидкости, немного окосел. Он никак не мог понять, чего хочет от него товарищ Е. Гайдук?

А когда товарищ, хлебанув прямо из горла, полез целоваться к Геннадию, тот от страха двинул кулаком между глаз Гайдуку, да так, что тот сел на пол и заревел.

Потом в доказательство, что он по праву претендует на Гену, поднял товарищ Гайдук толстовку и показал, извините, молочные железы, самые настоящие, мадамские.

Те, кто был не слишком пьян, вмиг протрезвели.

– Гайдук, – орали они, – ты, что, девка?

На что Гайдук, пьяно рыдая, сказал – или вернее сказала, что, конечно, и звать её Елизавета Гайдук. Лизка она!

Ни до, ни потом, какое-то время спустя, не видел Геннадий женских интимных частей тела, да ещё в такой близости. Бежал он с того междусобойчика на заплетающихся ногах, с шапкой в руках. По дороге ему было плохо, его рвало и поднялась температура.

Гена даже проболел три дня.

С товарищем Е. Гайдуком они объяснились: Гена честно сказал, что интимные подробности тела товарища его не интересуют, и вообще, он весь в учёбе.

Гена хотел стать великим учёным. До тех самых пор, пока не увидел ЕЁ.

Они были первокурсницы – весёлые, красивые, как стайка разноцветных колибри, в своих плащиках, с зонтиками. А он, Гена, бежал в дырявых ботинках и в пальто с короткими рукавами, из которого выглядывали мослы больших рабочих рук.

Чтобы как-то прокормиться им с тёткой, Гена разгружал вагоны: с мукой, с углём, с консервой, рыбой – да с чем придётся, по вечерам…

Она окликнула его, и весь мир пропал, только она стоит и смеётся.

Так Геннадий познал любовь.

Он читал Ей стихи, и собственного сочинения тоже. Она им восхищалась и хлопала большими ресницами, а он не замечал, что была Она непроходима глупа, как пробка.

Зато замечала это товарищ Е. Гайдук и высмеивала при каждом удобном случае. Но Ей было плевать, ведь Она не понимала тонкого и злого юмора товарища Е. Гайдук.

Она познакомила Гену с мамой, своей мамой.