Страница 31 из 58
А если бы Ориген был оккультистом, он не замедлил бы в этом случае повторить какую-нибудь антихристианскую пошлость вроде заверений Клизовского в том, что Закон Кармы нельзя умолить…
По правде сказать, и я порой использую такой способ проповеди: православие иногда я излагаю в полемике с православием же. Расхожие представления, которые люди, не имеющие богословского образования, считают неотъемлемой частью православного предания, иногда приходится оспаривать — в тех случаях, когда и людьми нецерковными они начинают восприниматься как нечто, присущее православию, но для них неприемлемое. И тогда приходится говорить: «Вы думаете, что православие на этот вопрос смотрит вот так? И именно это мешает Вам соединиться с Церковью? Так знайте, что в церковной предании есть совершенно иные подходы к нему. Смотрите, вот здесь Писание говорит вот так, а вот совсем уж неожиданное суждение такого-то святого Отца… Как видите, православие глубже, чем Вам казалось. Вы поспешили отождествить мнение вашей соседки с учением Церкви» [196]. Так что, если проповедник говорит о том, что есть более глубокое толкование духовных истин, нежели то, что доводится слышать от прихожан, то не стоит предполагать, будто вслед за этим последует посвящение слушателей в «тайную доктрину» каббалистики и язычества.
И потому то несомненное обстоятельство, что Ориген порой проводит различие между свое позицией и тем, во что веруют люди, склонные к буквальному прочтению Писания, еще не может служить основанием для причисления его к кружку гностиков и оккультистов. Платонизм Оригена — это не более чем философский «обряд»: он обряжает христианство в привычные светско-философские одежды, чтобы легче было пройти в Академию к язычникам, гордым своей ученостью. «Эзотерика» теософов под покровом христианских слов и символов скрывает язычество. «Эзотерика» Оригена ровно противоположная — под флером языческих штампов он говорит о Евангелии.
Да, Оригену не удалось провести безупречное разделение в многообразии эллинских философских идей. Некоторые из тех мыслей, что казались ему непротиворечащими христианству, при ближайшем рассмотрении оказались все-таки чужими. По выводу Владимира Соловьева, для Оригена характерно сочетание самого решительного желания принять новое христианское откровение с внутренней неспособностью понять его особую, специфическую сущность [197]. Впрочем, каждый человек опыт своего воспитания, жизни в миру, образования проносит с собою в Церковь и в богословие. Необычность пути Оригена в том, что он как бы вышел из Церкви (не мистически, а, скажем так, из мира церковных книг и преданий), вышел в мир языческой культуры, уже будучи христианином [198]. Но в мир греческой философии Ориген вошел, чтобы ее преобразить в орудие для проповеди Евангелия. И свои гипотетические конструкции он строил в пору своей писательской молодости ради того, чтобы люди, воспитанные в языческой культуре, могли узнать нечто похожее на уже знакомые им философские гипотезы. По замыслу Оригена они сначала увидели бы в христианской проповеди нечто им уже знакомое и потому для них приемлимое, а затем постепенно обвыклись бы в мире Библии и постепенно вошли бы в мир Церкви. Для начала им надо было понять, что христианство не так страшно и невежественно, как им казалось. Потом они обнаружили бы, что на самом деле страшно оставаться вне Евангелия, оставаться в мире язычества. Именно там настолько страшно — что лучше умереть, но не возвращаться в мир своей языческой юности.
Нет спору: в той системе, которую Ориген строит в книге «О началах», много почерпнуто из греческой философии, много роднящего ее с язычеством. Спор с теософами у нас о другом: Понимал ли Ориген сам двуприродность этой своей системы? И если понимал, то чем сам Ориген дорожил в этом сплаве больше: языческими мотивами или христианскими? Прятал ли Ориген язычество под флером христианских цитат, или он утаивал христианство под покровом привычных философских допущений? То, что было сказано выше о личности Оригена, заставляет сказать, что теософское предположение о нем оскорбляет его память. Теософское видение Оригена превращает его в холодного лицемера, который посылает своих учеников на смерть, будучи в душе согласным с теми язычниками, что убивали его духовных детей.
Христианское видение Оригена другое: Ориген — миссионер, который изложение церковного богословия предварял свободным философским умозрением ради того, чтобы сначала показать язычникам, что Библия не противоречит их уму, а затем приучить их ум не противоречить Библии.
Пусть читатель сам выберет, кто же на деле хулит память Оригена.
б) книга «О началах»
Ориген — писатель, старающийся строить систему. Каждый свой шаг он просчитывает намного вперед. Его главная цель ясна: защитить Церковь и ее Библию. Но свои оборонительные рубежи он предпочитает строить еще на дальних подступах к своей святыне, то есть — на территории противника, на территории язычества. Он склонен брать некоторые суждения языческой философии и разворачивать их так, чтобы они стали его передовыми оборонительными рубежами. Борется же таким путем Ориген прежде всего с тем оппонентом, который пристальнее всего приглядывался к Церкви, активнее всего ей противодействовал. Имя этому передовому отряду язычества в его противостоянии христианству — гностицизм. И мы помним, что Ориген от юности своея относился к гностицизму без малейшей приязни.
Фундаментальное убеждение гностиков состояло в том, что Бог, открывшийся в Ветхом Завете, Бог-Творец, есть Бог зла, невежества и несправедливости. Перед христианином Оригеном, соответственно, стояла задача теодицеи. Надо было оправдать в глазах оккультирующих интеллигентов благость Творца и тем самым отстоять духовный авторитет всей Библии.
Гностикам казалось, что быть Творцом такого мира, как наш, постыдно. Поэтому они попробовали создать модель такого Божества, которое не было бы причастно вообще к нашему миру. Бог-творец, открывшийся в Библии, есть низшее божество, но над ним возвышается многоступенчатая иерархия более высоких духов, от имени одного из которых и пришел Христос. Библейское богословие здесь старательно и последовательно перевернуто. Если для пророков и апостолов признаком ложных богов является именно то, что не они создали мир человека [199], то для гностиков именно эта визитная карточка Ягве и служит дурной рекомендацией: истинный Бог не унизил бы себя созданием материальной вселенной… Для Оригена это — кощунство: «Можно ли размышлять о Боге, не помышляя о Нем как о Творце? Благочестие, в глазах Оригена, позволяет дать только отрицательный ответ» [200]. Если думать о Боге не как о Творце — то слишком легко уйти в гностический миф о Боге-нетворце, о Боге, который не имеет никакого отношения к нашему миру.
Ориген встает на защиту апостольского благовестия: во Христе открылся «Тот, из Которого все и к Которому все». Сын всегда с Отцом, и в общем творческом акте Они создали наш мир. Более того, творчество настолько присуще Богу, настолько не чуждо Ему, что, сколько бы ни было миров — все они имеют своей причиной библейского Отца и евангельского Сына.
Итак, Ориген начинает полемику с гностиками. Естественно, что он пользуется тем набором богословских аргументов, которые наличествовали в христианской мысли его эпохи. Но дело в том, что церковная мысль времен Оригена еще не научилась ставить вопрос о том, каковы вечные отношения в Троице. Еще слишком велика была привычка видеть в Лицах Божества лишь различные проявления, функции Единого Бога. Поэтому Логос мыслился не столько как вечная Мысль и Любовь Отца, сколько как инструмент, с помощью которого Отец творит мир. Христианская мысль была занята не столько уяснением тайны внутритроичных отношений, сколько выяснением того, какое отношение Логос имеет к небожественному миру. Еще предстояло — в ходе арианских дискуссий — найти ответ на вопрос о том, в каком отношении находится творческое воление Бога к бытию самого Бога. Но уже было прочно усвоено, что «все чрез Него начало быть, и без Него ничего не начало быть, что начало быть» (Ин. 1, 3) — через Слово, которое было в начале.
196
Например, расхожее мнение полагает, будто грех Адама и Евы был в том, что они вступили в половые отношения, якобы для них запрещенные. Даже от церковных людей приходится порой слышать такое толкование зачала библейской истории. Но это отнюдь не православная точка зрения. Она была присуща ереси энкратитов, которую еще в III веке обличал Климент Александрийский (Строматы 3, 12, 13) и ереси же манихеев, с которой спустя два столетия полемизировал блаж. Августин (см. митр. Макарий. Православно-догматическое богословие. т. 1, Спб., 1868, с. 482).
197
Соловьев В. С. Ориген. // Христианство. Энциклопедический словарь. Т. 2. — М., 1995, с. 252.
198
Сегодня тоже уже заметны подобные странствия. Если в годы советской истории можно было встретить молодых людей, которые по окончании университета отлагались от мира светской учености ради того, чтобы учиться в семинарии и служить в Церкви, то сегодня уже появились юноши, которые после семинарии поступают учиться в светский университет именно ради того, чтобы потом быть более понятными в своей миссионерской деятельности.
199
«Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много; но у нас один Бог Отец, из Которого всё, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым всё, и мы Им. Но не у всех такое знание…» — 1 Кор. 8, 5-6.
200
G. Florovsky. L»idee de creation chez saint Athanase. // La lumiere du Thabor. Revue international de theologie orthodoxe. 26. p.58.