Страница 40 из 45
«Очень хорошо, мисс Пинч! – сообразила понятливая ученица. – Плакать перед посторонними, как будто вам не нравится ваше место!»
– Томас здоров. – сообщил мистер Пексниф, – он посылает вам поклон и вот это письмо. Нельзя ожидать, чтобы он, бедняга, когда-нибудь отличился в нашей профессии, зато он старается быть полезным, а стараться почти то же что мочь, и потому мы должны быть к нему снисходительны. А? Что?
– Я знаю, что он старается, – сказала сестра Тома Пинча, – и знаю, сколько заботы и ласки он видит от вас. Мы не раз писали друг другу, что никогда не сможем вас отблагодарить. И ваших дочерей тоже, – прибавила она, смотря с признательностью на обеих мисс Пексниф, – я знаю, как много мы им обязаны.
– Дорогие мои, – сказал мистер Пексниф, обращаясь к ним с улыбкой, – послушайте-ка, что говорит сестра Тома; я думаю, вам это будет приятно.
– Мы тут совершенно ни при чем. папа, – воскликнула Черри, в то же время реверансом давая понять сестре Тома Пинча, что она премного их обяжет, если будет держаться на расстоянии. – Тем, что о нем так хорошо заботятся, мистер Пинч обязан только вам одному, нам же очень приятно слышать, что он это ценит, вот и все, что мы можем сказать.
«Очень хорошо, мисс Пинч! – опять заметила про себя ученица. – У вас имеется благодарный братец, который живет на чужой счет!»
– Вы очень добры, – говорила сестра Тома Пинча, простодушно, как Том, и улыбаясь, как Том, – что приехали навестить меня; вы очень, очень добры, хотя вы и сами не подозреваете, как много сделали для меня тем, что дали мне возможность увидеть и поблагодарить вас лично, ведь вы придаете так мало значения своим добрым делам.
– Вот это благодарность, вот это такт, вот это воспитание, – прошептал мистер Пексниф.
– И еще меня радует, – продолжала Руфь Пинч, которая теперь, оправившись от первого потрясения, стала весела и говорлива, от чистого сердца желая видеть во всем самую лучшую сторону, что было как две капли воды похоже на Тома, – меня бесконечно радует, что вы сможете передать ему, как хорошо мне здесь живется, более чем роскошно, и что ему вовсе незачем горевать и жалеть о том, что мне приходится жить своими трудами. О боже мой! Пока я знаю, что он счастлив, и пока он знает то же самое обо мне, – говорила сестра Тома, – мы оба можем вытерпеть без единого слова жалобы, без единой горькой мысли гораздо больше того, что нам приходилось терпеть до сих пор, в этом я твердо уверена. – И если когда-нибудь говорили чистую правду на нашей грешной земле, то, конечно, ее высказала в этих словах сестра Тома.
– Да, да, разумеется! – воскликнул мистер Пексниф, чьи глаза тем временем приковались к воспитаннице. – А как поживаете вы, мое прелестное дитя?
– Очень хорошо, благодарю вас, сэр, – ответила эта замороженная невинность.
– Какое милое личико, дорогие мои. – сказал мистер Пексниф, обращаясь к дочерям. – Очаровательные манеры!
Обе девицы уже с первой минуты начали восторгаться отпрыском благородного семейства (надо полагать, что это был кратчайший путь к сердцу родителей). Миссис Тоджерс божилась, что никогда в жизни не видела ничего до такой степени ангелоподобного.
– Только крыльев не хватает душечке, а то ни дать ни взять настоящий сиропчик! – говорила добрая женщина, подразумевая, вероятно, серафимчика.
– Если вы передадите вот это вашим почтеннейшим родителям, – сказал мистер Пексниф, доставая визитную карточку, – и скажете, что я и мои дочери…
– И миссис Тоджерс, папа, – подсказала Мерри.
– И миссис Тоджерс из Лондона, – прибавил мистер Пексниф, – что я, мои дочери и миссис Тоджерс из Лондона не решились беспокоить их без приглашения, так как нашей целью было просто справиться о здоровье мисс Пинч, брат которой, молодой человек, служит у меня, и что я, как архитектор, не могу уйти из этого весьма элегантного дома, не воздав должного строгому и изящному вкусу владельца и его умению ценить то высокое искусство, которому я посвятил всю свою жизнь и расцвету и успехам которого пожертвовал… гм… всем состоянием, – то я буду вам весьма признателен.
– Миледи посылает поклон мисс Пинч, – неожиданно появившись, произнес лакей, совершенно тем же тоном, что и раньше, – и желала бы знать, чему барышня сейчас обучается.
– А! Вот и молодой человек, – сказал мистер Пексниф. – Он может передать карточку. Будьте любезны, молодой человек, с поклоном от меня. Дорогие мои, мы препятствуем занятиям. Идемте.
На минуту возникло некоторое замешательство из-за того, что миссис Тоджерс открыла плетеную корзиночку и поспешила вручить «молодому человеку» одну из своих собственных карточек, на которых, кроме разных подробностей насчет условий оплаты в коммерческом заведении, имелось еще и примечание в том смысле, что М. Т. при сем пользуется случаем принести благодарность джентльменам, которые оказали ей предпочтение, и просит, если они довольны столом, не отказать в любезности порекомендовать ее своим знакомым. Но мистер Пексниф с замечательным присутствием духа перехватил этот документ, спрятал к себе в карман и застегнулся на все пуговицы.
После чего он обратился к мисс Пинч еще снисходительнее и любезнее прежнего, – так как было желательно дать ясно понять лакею, что они вовсе ей не друзья, а покровители:
– Всего лучшего! До свидания! Господь вас благослови! Вы можете рассчитывать на мое постоянное покровительство вашему брату Томасу. Не беспокойтесь ни о чем, мисс Пинч!
– Благодарю вас, – растроганно сказала сестра Тома, – тысячу раз благодарю!
– Не стоит благодарности, – возразил мистер Пексниф, ласково гладя ее по голове. – Лучше и не поминайте про это. Иначе я рассержусь. Мое милое дитя (к воспитаннице), прощайте! Это волшебное создание, – продолжал мистер Пексниф, мечтательно глядя в упор на лакея, как будто имел в виду именно его, – явившись на моем пути, озарило его таким блеском, что я никогда этого не забуду. Дорогие мои, вы готовы?
Они были еще не совсем готовы, потому что никак не могли расстаться с воспитанницей мисс Пинч. В конце концов они оторвались от нее и, величественно прошелестев юбками мимо бедной мисс Пинч, каждая с надменным кивком и книксеном, задушенном при самом рождении, выплыли в коридор.
Молодому человеку очень не скоро удалось выпроводить их за дверь, потому что мистер Пексниф, восхищаясь убранством дома, поминутно задерживался то здесь, то там (а особенно у дверей в гостиную) и изливал свой восторг очень громко и в самых ученых выражениях. Следуя от кабинета к прихожей, он успел изложить в общих чертах всю архитектурную премудрость, относящуюся к жилым домам, и когда они выбрались в сад, его красноречие было в самом разгаре.
– Посмотрите, – пятясь от крыльца, говорил мистер Пексниф, слегка прищурившись и склонив голову набок, чтобы таким образом лучше оценить пропорции фасада. – посмотрите, дорогие мои, на этот карниз, который поддерживает крышу, и обратите внимание на его воздушность, особенно в том месте, где он огибает южный угол здания, и вы согласитесь со мною, что… Как поживаете, сэр? Надеюсь, вы здоровы?
Прервав свою речь этими словами, он весьма учтиво поклонился пожилому джентльмену в окне верхнего этажа, к которому обратился не потому, что тот мог его слышать (это было совершенно невозможно), а просто в виде аккомпанемента, сопутствующего поклону.
– Не сомневаюсь, дорогие мои, что это и есть владелец, – сказал мистер Пексниф, делая вид, будто указывает на разные другие красоты здания. – Я был бы очень рад с ним познакомиться. Мало ли что из этого может воспоследовать. Он смотрит в нашу сторону, Чарити?
– Он открывает окно, па!
– Ага! – негромко воскликнул мистер Пексниф. – Отлично! Он догадался, что я архитектор. Он, верно, слышал меня сейчас, в доме. Не смотрите на него! Что же касается желобчатых колонн портала, дорогие мои…
– Эй, вы! – крикнул джентльмен.
– Ваш слуга, сэр, – сказал мистер Пексниф. снимая шляпу, – честь имею представиться…
– Сойдете вы с травы или нет! – зарычал джентльмен.