Золотая жила

Лета не выдержала каждодневного нытья мужа от просмотра теленовостей и бросила через плечо:

– Так это ж не человек, а компьютерная программа.

– Ну и что с того? Ведь ее же люди скумекали. Могли бы хоть капельку стыда заложить для достоверности. А то брешет и не краснеет.

Виртуальная голова продолжала безостановочно вещать: «…благодаря чему налоговые сборы уже составили рекордные… – по экрану пошла помеха, и звук на секунду исказился, – дз-з… цать триллионов рублей. Часть этих средств будет направлена на развитие социальной сферы, а здесь: и медицина, и дошкольное воспитание, и образование, и культура с искусством, и…»

– Лучше бы нам эти деньги роздали, – опять возмутился Стас, – все равно их чиновники разворовывают, а медицина так и лечит нас одними рецептами.

– Да никто никаких денег никуда не направляет, – прокомментировала Лета, – а ты и уши свои лопоухие развесил. Собственными ушами надо жить, а не теми, на которые тебе лапшу развешивают.

– Нет, но он же сам сказал, что направят деньги.

– Так он же не сказал, сколько и когда. И вообще, поссал в глаза, а сказал – божья роса. Чего другого ждать от этих лживых людишек? Не верю я никому.

Губы Стаса скривила ехидная ухмылка:

– Так он же не человек, а программа.

Ничего не ответив мужу, Лета нервно нажала на пульте кнопку, и экран телевизора погас. В комнате стало оглушительно тихо. И только что-то в этой звенящей тишине как будто давило на мозжечок. Стас знал, что это было, поэтому напрягся под одеялом, внимательно следя за реакцией жены.

Изогнув шею, Лета напоследок посмотрелась в зеркало и горестно вздохнула:

– Э-эх, такая красота пропадает без толку. Надеть бы обновки, расчесать бы волосы да выйти в люди, чтоб обзавидовались все.

Она нехотя оторвала взгляд от зеркала, выключила верхний свет и подошла к дивану. Стас притих под одеялом, из-под которого торчали только его бегающие глаза и длинный нос. Летин унылый взгляд как будто говорил: и что только она нашла в этом недопёске?

– Обещал мне красивую жизнь у моря, а сами из сортира не вылезаем, – завела Лета свою привычную песню, устраиваясь под одеялом. – Ни друзей, ни знакомых, ни кины с ресторанами, один только сортир. Уже все волосы провоняли твоим поганым сортиром. А теперь еще эта хренофуга. Ох, чует мое сердечко, зря мы ее купили… и вообще зря связались с сортирным бизнесом.

Наконец она выбрала наиболее удобное положение, прижавшись всем телом к мужу и положив голову на его плечо, как на подушку.

– Нет бы воротились в Бесноватовку, на папину ферму, свинок бы выращивали, кушали бы вдоволь. Иль в столицу бы подались, вон как Макарка Фитюк. В люди выбился, слыхал? Большие деньги теперь заколачивает, не то что ты свои жалкие копейки экономишь.

Лета сладко зевнула и замолчала. Стараясь не выдавать беспокойства по поводу появившегося гула и чтобы хоть чем-то заполнить предательскую тишину, Стас обнял жену и пустился в разглагольствования:

– Вот тут и ошибка всех этих простофиль-Фитюков. Носы горделиво позадрали, все больших денег хотят. Сразу за мильёном гонятся. А из чего, думаешь, мильён состоит-то, из атомов и пустоты, что ль? Хм! – он хмыкнул, радуясь такому удачному образу, спонтанно пришедшему ему на ум. – Нет, мильён из копеек состоит. И скапливается он не сразу. К одной копейке завсегда другая копейка присовокупиться желает, к ним третья, затем четвертая… а там, глядишь, и в рубель слипнутся, и в червончик, и в соточку сваляются все эти ничтожные сами по себе копеечки. Денюжки так и притягиваются друг к дружке. И чем больше куча, тем охотнее их желание… э… совокупляться. И тот, кто знает этот их секрет, нападет на золотую жилу и горя потом ведать не будет.

– Ох и горазд ты лясы точить… э… о древо мысли. Взял бы лучше да умную книжку накалякал – чем тебе не золотая жила? – чем в грязных сортирах ковыряться.

Стас пренебрежительно фыркнул:

– Пф-ф! Вот еще! Писака – это безрукий лоботряс, ни на что дельное не годный, да притом еще и алчный, как и все эти Фитюки, что кругом. За крупным гонораром гонится, а ума на грош. Видел я в одном фильме: нажрется, как свинья, понасочиняет, понапишет такого… А наутро перечитает и изорвет свою писанину в мелкие клочья, а их – в корзину. Только я бы еще и сжег эту гадню. Вот кто настоящий бумагомарака. Так он и изводит все свои деньги на бумагу да на выпивку, а в результате – кукиш!

А я, наоборот, в своем санузле ни одной испачканной бумажечке не дам сгинуть. Ведь на ней все природное, естественного, так сказать, происхождения. Из корзины достану, отмою и снова в дело пущу. И будет мне копеечка сэкономленная. А в благодарность за это она и другие копеечки к себе присовокупит – была бы компания! Смотрите, копеечки, скажет она, это единственный разумный человек в целом свете, кто нами не пренебрегает, айда все к нему!

Лета ласково погладила мужа по ребристой груди:

– Зарабатывай, Стасик, зарабатывай, нам денежки страсть как нужны. Дочку в институте выучим, будет о нас, стариках, заботиться. А то мать твоя всю выручку из кассы ворует и пропивает.

– Угу, – подтвердил Стас и юркнул рукой под ночную сорочку жены – его намерения были очевидны.

Лета и сама давно уже разгорячилась от тесного соприкосновения с бедром мужа. И губы супругов сомкнулись в долгом поцелуе. А рука Стаса легла на грудь жены и как-то непроизвольно начала ее теребить.

Да, говорил Стас красиво, фигурально выражаясь, дли-и-инную лапшу умел он навешивать на уши своей алчной до денег, но простоватой жене, находя в ее лице благодарного слушателя. Ведь пораскинь она хоть немного мозгами – это при условии их наличия, разумеется, – то сразу бы поняла, что на покупку центрифуги муж ухнул ровно половину их семейного капитала, к слову сказать, доставшегося им в приданное от тестя-фермера, продавшего для этого несколько племенных хряков-производителей, и даже по самым грубым подсчетам, окупаться таким нелепым образом это приобретение будет о-о-ох как долго, если вообще хоть когда-нибудь окупится.

Спустя полчаса, в которые чета Недоученко нудно и монотонно исполняла супружеские обязанности, Стас с Летой, обессилев, уснули. Эва перевернулась со спины на живот и перестала сопеть забитым носом, как сломанной дудкой. В комнате воцарилась полная тишина. И лишь едва различимый слухом гул звенел в воздухе, словно таинственная и непостижимая музыка космических сфер.

Глава 8

Проснулся Стас небывало рано, на часах не было и пяти утра. В какой-то момент его мозг сам собой включился, а глаза распахнулись, как будто он и не спал вовсе, а все это время бодрствовал. В висках пульсировала кровь, сердце учащенно билось, одеяло прилипло к вспотевшему телу. Стас перевернулся на спину и уставился в потолок. На грубой серой поверхности бетонных плит перекрытия двигались тени мультипликационных героев от детского ночника Эвы.

«Нет, это не дом, – горестно подумал Стас, – а каземат». В его представлении дом непременно должен быть светлым и просторным. С дровяной печью посередине, с сенями, с лавками, с оконцами, выходящими на двор с грядками и гусями и на проселочную дорогу, на которой ватага детворы с диким гомоном гоняет мяч в облаке пыли… Короче, ему представился в точности их с мамой дом в Балбесовке, стоящий на берегу речки Зловоньки, за которой начинался густой лес, темный и страшный, куда Стасу приходилось каждый день ходить по дрова.

Стас невольно вспомнил детство. Вот он обувает свои сандалии как все соседские дети. Почему-то ему неудобно ходить и больно давит ноги, и мама переобувает ему сандалии наоборот. «Мам, но ребята так не носят», – протестует маленький Стасик. «Это потому, что они все уроды, – говорит ему мама, отхлебывая прямо из горлышка бутылки… квасу, – а ты у меня особенный. Ну, теперь бежи по дрова, пока мама поспит». Стасик радостно выбегает на улицу. И все балбесовские дети, обступив его кольцом, спрашивают, почему он надел сандалии наоборот? А он с гордостью говорит, что это они носят их наоборот, а он носит правильно, потому что он – особенный. И тогда дети начинают смеяться над ним и дразнить уродом, а он обидчиво отвечает, что это они все уроды, за что его больно колотят. Стасик приходит домой в слезах, весь побитый, с синяками и шишками. И тогда мама сделала для него его первую в жизни рогатку и сказала: «Иди, Стасушка, и перестрыляй их всех, сынок. Только целься в спину и из-за угла, а потом сразу драпай. И даже не смей думать, что ты не сдюжишь». И он так и сделал. А вечером их дом окружили взрослые с факелами в руках и стали выкрикивать страшные угрозы, то сжечь их дом, то сжечь их самих вместе с домом. Отец в тот вечер, как обычно, допоздна задержался в сельсовете. Маленький Стасик испуганно забился под лавку, а мать достала с антресолей двустволку его деда…