Страница 35 из 45
На крыше этого святилища и в тени вокруг него крыс не было.
Вздрогнув, Мышелов повернулся к нему спиной; напротив, стиснутый неясными башнями зернохранилищ, на фоне далеких радужных минаретов дворца Глипкерио, казавшихся в лунном свете нарисованными пастелью, стоял узкий и темный дом торговца зерном Хисвина. Свет горел лишь в одном окошке на верхнем этаже.
Неистовое желание, пробужденное в Мышелове запиской Хисвет, вспыхнуло с новой силой: его так и подмывало забраться в это окно по совершенно гладкой, лишенной каких бы то ни было украшений стене, однако, несмотря на выпитое, здравый смысл одержал верх. Ведь, в конце концов, Хисвет написала сперва «терпелив», а потом уж «отважен».
Со вздохом пожав плечами, он вернулся на ярко освещенную часть улицы Богов, отдал почти все оставшиеся деньги жеманной и увешанной драгоценностями девушке-рабыне за маленькую хрустальную бутылочку редкого белого бренди, стоявшую на лотке, который висел у нее на животе, прямо под обнаженной грудью, и, одним глотком выпив обжигающую ледяную жидкость, почувствовал в себе достаточно смелости, чтобы углубиться в зияющую тьму улицы Монахинь. Мышелов намеревался дойти до площади за улицей Мыслителей и через Ремесленническую добраться до Грошовой, где помещался дом Джоха.
На борту «Каракатицы», свернувшись клубочком в «вороньем гнезде», черный котенок дергался и постанывал во сне, словно его одолевали кошмары, достойные взрослого кота или даже тигра.
10
На рассвете Фафхрд, украв ягненка, въехал в поле пшеницы немного севернее Илтхмара, чтобы позавтракать самому и накормить кобылицу. Внушительные куски мяса, нанизанные на толстую зеленую ветку и зажаренные, вернее, хорошо высушенные на небольшом костерке, были восхитительны, однако жующая кобыла угрюмо и не особенно одобрительно разглядывала своего нового хозяина, как будто хотела сказать: «Я, конечно, поем этого зерна, хотя кормежка эта мягкая, водянистая и ненажористая по сравнению с жестким мингольским зерном, на котором меня вскормили и сделали выносливой и отважной, какой всегда становишься, если хорошенько хрустеть зубами».
Едва они покончили с завтраком, как им пришлось срочно смываться от возмущенных пастухов и фермеров, которые с криками уже бежали к ним по зеленой ниве. Камень, брошенный фермером, в послужном списке у которого явно была не одна дюжина волков с размозженными головами, просвистел прямо над головой Фафхрда. Не ввязываясь в схватку, северянин галопом ускакал от них, после чего пустил кобылу шагом, чтобы поразмыслить, как ему лучше пробраться через Илтхмар: впереди уже виднелись его приземистые башни, казавшиеся золотыми в лучах только что взошедшего солнца, а объездной дороги вокруг города не было.
Илтхмар, стоявший на берегу Внутреннего моря немного к югу от Зыбучих земель, которые тянулись на запад, в сторону Ланкмара, был скверным, коварным и златолюбивым городом. Он располагался на самом перепутье и был примерно одинаково удален от пустынных Восточных земель, лесистой Земли Восьми Городов и степей, где кочевали безжалостные минголы вместе со своим шатровым стойбищем. Благодаря столь выгодному местоположению он всегда стремился обманом или силой взимать пошлину со всех проезжих. Его сухопутных пиратов и морских разбойников, делившихся добычей с двуличными баронами-правителями, боялись повсеместно, однако могущественные державы не могли позволить какой-либо одной из них завладеть столь важным стратегическим пунктом, поэтому Илтхмар сохранял независимость посредника, хотя и весьма жуликоватого и ненадежного.
Поскольку город являлся как бы перекрестком, где сходились пути путешественников, а значит, и собирались сплетни со всего Невона, Нингобль Семиокий и выбрал своей резиденцией запутанную волшебную пещеру, располагавшуюся у подножия небольшой горной гряды к югу от Илтхмара.
Следов мингольского набега Фафхрд не увидел, и это ему не очень понравилось. Пробраться через встревоженный Илтхмар было бы гораздо проще, чем через Илтхмар, делающий вид, что лениво греется на солнышке, но на самом деле высматривающий, с кого бы чего урвать. Северянин пожалел, что не взял с собой Крешкру, как собирался прежде. Ее жуткого вида костяк мог бы послужить пропуском более надежным, чем даже охранная грамота от Царя Востока со знаменитой Бегемотовой печатью, оттиснутой на востоке с крупинками золота. В новую женщину никогда нельзя влюбляться до умопомрачения, но и сбегать от нее тоже нельзя – иначе останешься в дураках! Кроме того, Фафхрд жалел, что оставил ей лук, – теперь ему хотелось бы иметь даже два.
Однако неприятности начались, когда он уже на три четверти пересек замусоренный город с его полными клопов постоялыми дворами и приветливыми с виду тавернами, где всяким простакам подают отдающее смолой вино, зачастую приправленное опиумом. Внимание Фафхрда явно отвлек большой и яркий караван, отправляющийся домой, в Восточные земли. Единственным украшением окружавших северянина жалких домов были бесчисленные изображения илтхмарского крысоподобного божества.
И двумя кварталами спустя начались неприятности в виде семи исшрамленных, рябых головорезов в черных сапогах, узких черных штанах и куртках, черных плащах с отброшенными назад капюшонами и в черных же облегающих шапочках. Еще миг назад улица казалась пустынной, а тут Фафхрд обнаружил, что все семеро обступили его, угрожая мерзкими зазубренными мечами и прочим оружием и требуя, чтобы он спешился.
Один из головорезов схватил кобылицу под уздцы у самого мундштука. Это была явная ошибка. Лошадь мгновенно встала на дыбы и с точностью заправского дуэлянта угодила ему подкованным копытом прямо по черепу. Фафхрд, выхватив Серый Прутик, косым ударом полоснул по глотке ближайшего к нему черного разбойника. Опустившись на передние копыта, кобыла взбрыкнула задними и превратила в кашу внутренности какого-то не слишком благородного типа, который уже нацелил свой дротик Фафхрду в спину. После этого всадник с лошадью припустили таким аллюром, что южную границу города они пролетели мимо стражи илтхмарского барона прежде, чем эти чуть более приличного вида разбойники в железных кирасах успели их остановить.
Проскакав с пол-лиги, Фафхрд обернулся. Пока погони видно не было, но это ничего не значило. Северянин прекрасно знал илтхмарских головорезов. Эти люди так просто от задуманного не отступались. Воспламененные жаждой мести и добычи, четверо разбойников в черном очень скоро пустятся по его следу. И на сей раз у них будут с собой луки или, по крайней мере, дротики в достаточном количестве, и прибегнут они к ним, оставаясь на почтительном расстоянии. Фафхрд принялся обшаривать взглядом поднимавшийся перед ним склон в поисках извилистой, почти неразличимой тропки, которая вела к подземному жилищу Нингобля.
На заседании Чрезвычайного Совета Глипкерио Кистомерсес сидел как на иголках. В этот Совет входили все члены Внутреннего и Военного Советов плюс еще несколько знатных персон, включая и Хисвина, который пока молчал, настороженно зыркая по сторонам своими черными глазками. Но остальные, для пущего красноречия взмахивая крыльями тог, только и делали, что говорили, говорили, говорили – и все о крысах, крысах, крысах!
Орясина-сюзерен, который сидя не казался высоким, поскольку имел непропорционально длинные ноги, уже давно прятал руки под столом, чтобы никто не видел, как сплетаются и расплетаются его пальцы, словно нервные белые змеи, однако, по-видимому, из-за этого лицо его начало подергиваться в тике, и венок из нарциссов каждый тринадцатый вздох слетал ему на глаза – Глипкерио специально сосчитал и нашел эту цифру явно зловещей.
Кроме того, пообедать ему удалось лишь наспех, и – что еще хуже – с самого завтрака у него на глазах не отстегали кнутом и даже не отхлестали по щекам ни одного пажа или служанку, и поэтому нервы сюзерена, гораздо более тонкие, чем у обычных людей, благодаря его высокому происхождению и длине конечностей, находились просто в плачевном состоянии. Он вспомнил, что еще вчера послал одну жеманную служаночку к Саманде, чтобы та ее наказала, однако его властная экономка до сих пор не сообщила о времени экзекуции. Глипкерио прекрасно знал о пытке отсрочкой наказания, но в данном случае она превратилась в пытку отсрочкой наслаждения – для него. «Этой мерзкой толстухе явно не хватает воображения! Почему, ну почему, – думал Глипкерио, – я способен успокоиться, только когда наблюдаю за бичеванием? Как несправедлива ко мне судьба!»