Страница 2 из 11
Струи воды смывали не только пот, усталость, но и злость, неконтролируемое раздражение. В последнее время проблемы наваливались и неслись как лавина, сметая всё живое на своём пути. Герман привык держать под контролем всё, от важнейших контрактов, работы финансового директора до трудового дня обычных служащих. От цвета салфеток на собственном обеденном столе до марки трусов любовницы. Именно этому учил Дмитрий Глубокий, наживший за недолгую, в общем-то, жизнь, капитал, которого хватит не только детям, вернее, единственной дочери – возникшей пять лет назад, как чёрт из табакерки, – но и внукам. Если Герман будет примерным учеником, то правнукам правнуков тоже достанется.
Всё-таки паршивая была идея – отправиться в загородный дом. Как он мог забыть про выпускной и девятнадцатилетие Ярины? Зачем проехал безумное расстояние от аэропорта до посёлка, когда можно было наслаждаться покоем в собственном пентхаусе, в компании покладистой, ухоженной любовницы, млея от умелых ласк.
Герман привык смотреть правде в глаза, какой бы уродливой та ни была. А правда была в том, что он имел неосторожность влюбиться в девчонку, считавшуюся ему сестрой. Хотя, какая она, к лешему, сестра?! И по документам они были чужими людьми, и по крови. Ни единой капли, ни сраного общего гена. Ни-че-го!
Ярина такая же сестра, как та девчонка в красном платье, плотоядно облизывающая губы, готовая подать себя без гарнира. Впрочем, у той девицы оставался призрачный шанс быть его родственницей. Биологического отца Герман не знал, лишь имя и то, что тот был отменным кобелём, испортившим жизнь матери. Запомнилось потёртое фото «папаши» с мамой, где она совсем юная, с красивым, не обезображенным алкоголем лицом – таким, каким навсегда врезалось в память семилетнего мальчишки. Если когда-нибудь Герман Марков встретит своего биологического отца – уничтожит его.
Вышел из душа, жалея о собственном решении ещё сильнее. Вода взбодрила, горячие струи вызвали тяжесть в паху. За три недели в Малибу он не удосужился прихватить девицу, скинуть накопившееся напряжение. Проще было бы взять любовницу с собой. Пожарилась бы под горячим калифорнийским солнцем, спустила бы круглую сумму на ненужное шмотьё, заодно решила бы половые проблемы того, кто платит за её радости. Только всё это предполагало совместное проживание. Сраное ежечасное отсвечивание перед глазами женщины, которой полагается приехать вовремя, сделать то, что требуется здесь и сейчас, и свалить в свою квартиру, тихо закрыв за собой дверь.
Однажды Герман совершил ошибку, взяв в поездку любовницу. Больше он такого не делал. Никогда. Даже отдыхать Марков предпочитал один, без бесконечного щебетания: «Зайчик, а здесь…», «Зайчик, а там…». Зайчик, сука!
Половой вопрос пришлось отложить. Единственная женщина, которую в этом доме хотел Герман, и женщиной-то не была. Малявкой, без особенных форм, вечно кутающаяся в оверсайз так, что невозможно разглядеть, есть там что-то женское или осталось плоским, несформированным, безынтересным мужскому взгляду. Биполярочкой попахивает, господин Марков.
Он в упор не замечал существования Ярины, лишь оплачивал счета за обучение, отдых на фешенебельных курортах, куда девчонку тащила Нина, чтобы максимальное количество людей видело – наследница Глубокого ни в чём не нуждается.
Пока этой осенью не поймал себя на том, что торчит в загородном доме, как приклеенный. Несётся из любого конца города, только бы успеть, пока Ярина не ушла к себе в комнаты. Следит за каждым движением, жестом, отмечает во что одета. Ему нравилось разговаривать с девчонкой, наблюдать за ходом её мыслей, спрашивать о дальнейших планах, интересах, желаниях. Он рассмотрел цвет её глаз. Синие! Настолько синие, что казалось невероятным, что раньше он не замечал.
Однажды Ярина сидела в гостиной, завернувшись в толстовку – кроме как «завернувшись» не скажешь, настолько огромной та была, и разговаривала с малолетним хлыщом. Одноклассником или приятелем из посёлка, Герман не знал, с кем общается наследница Глубокого. Социальные связи – прерогатива Нины.
Хлыщ громко говорил, размахивал руками, активно жестикулировал, потом положил ладонь на колено Ярины, сжал. Девчонка заметно напряглась, рефлекторно отодвинулась, лапа с колена мгновенно исчезла.
О, в какое бешенство пришёл Герман! Даже неистовство! Он видел всё, отмечал каждую деталь. Быстрый взгляд, слишком синий, даже нечеловеческий, мифический. Мгновенно расширившиеся зрачки парня, раздувающееся, как у молодого жеребца ноздри. Желание, написанное на лбу.
Герман с силой сжал апельсин, который за каким-то чёртом держал в руке. Хотел съесть? Затолкать в глотку уроду со следами акне на гнусной роже? Он помнил, как сочная мякоть потекла по пальцам, шмякнулась на пол, оставляя липкие следы. Помнил тошнотворный вкус того апельсина, в злости вцепился зубами в ладонь, влетев в гараж. Прыгнул в машину и свалил в ночь, едва различая дорогу.
Влюбился? Насмешка мироздания! Влюбиться в ту, что и человеком-то четыре года не была. Была никем, ничем, строчкой в завещании.
К утру пришёл в себя, поржал над ситуацией за кофе. Сколько раз он влюблялся за тридцать два года жизни? Пять? Семь? Он даже какое-то время был влюблён в любовницу, пока та не начала гундосить «Зайчик» и просаживать его деньги. С тех пор она появлялась у Германа постели только тогда, когда он этого хотел, на расходы поставлен лимит, всё, что выше, требует отдельного одобрения. Марков не испражнялся деньгами, а работал, вот и девица пусть отрабатывает лишнюю пару трусов или премиум-авто, в зависимости от того, какая блажь пришла в голову.
С тех пор Герман перестал приезжать, стал встречаться с Ниной на нейтральной территории, как всегда, оплачивал счета Ярины и ждал, пока чёртова влюблённость испарится.
Шум, гам, писки выдернули из дрёмы, волнами накатывающей на Германа. Наконец-то он растянулся на постели, уверенный, что ближайшие часов двенадцать проведёт в кровати, в блаженном сне. Перевернулся на бок, обнял подушку. Расслабленное, усталое тело отказывалось делать лишние телодвижения. Уснуть – единственный план на ближайшие секунды. Гомон нарастал, прибавился топот, грохот, будто по стенам и полу барабанили деревянными дубинами. Сумасшедший дом! А ведь спальня не первая комната, от коридора её отделяет просторная гостиная и две двери.
Герман подскочил. Кто бы ни был там, за дверями, сейчас он вылетит отсюда с грохотом. Мало первого этажа и участка на улице? Жилые комнаты – не место для празднования. Будь то девятнадцатилетие, выпускной, свадьба с похоронами в один день. У людей есть жизнь за пределами дебильных шоу на потребу зажравшейся публики!
Распахнул дверь, готовый стереть в порошок любого, кто бы там ни был. В коридоре носился запыхавшийся Джек Воробей, за ним с визгом топали, как стадо гиппопотамов, малолетние оболтусы дошкольного и младшего школьного возраста. Всего-то человек семь, а грохот такой, будто рота солдат репетирует марш Победы.
Джек Воробей мгновенно смекнул, что происходит. Замер перепуганным изваянием. Марков в пижамных штанах, мечущий взглядом молнии, красноречиво указывал на промах аниматора.
– Нина Александровна дала разрешение на игры на втором этаже, – тут же отчитался Джек Воробей, нервно поправляя шляпу.
– Туда идите, – Герман показал рукой в сторону левого крыла, к комнатам Нины. Пусть там и грохочут, могут даже стены снести ради веселья малолетних уродцев под предводительством аниматора.
На языке крутился отборный мат, кулаки чесались врезать по размалёванной морде Джека. Герман, столкнувшийся со взглядом девочки трёх лет, сдержался. С огромным, мать его, трудом!
– Там Кракен, – пискнула та, благодаря которой маленькие засранцы не обогатили словарный запас.
Кракен на улице наслаждался блеянием со сцены и следил, чтобы доблестные работники прессы заметили, в каких прекрасных условиях живет наследница Дмитрия Глубокого. Вот вам служба кейтеринга, вот бассейн, вот друзья Ярины, вот на сцене гундосит ублюдок, дерущий деньги за откровенное дерьмо, которое кто-то назвал рэпом.