Страница 10 из 15
Еще несколько секунд… Вдруг из толпы бросается рабочий с револьвером в руках и стреляет в нас. Толпа завыла.
Подпоручик Шабунин опускает наган. Выстрел. Рабочий падает лицом в снег.
Снова мертвая тишина. Второй раз из толпы бросается один и стреляет в нас. Подпоручик Шабунин опять опускает револьвер. Человек падает в снег. Тишина.
Вдруг толпа завыла и брызнув из ворот, кидается на нас. Мы начинаем отступать назад, отстреливаясь из наганов, а затем бросаемся бежать наискось через плац, в сторону Офицерского Собрания. Нам вдогонку бешено стреляют как чужие солдаты, так и нашего Запасного Батальона. Пули свистят в воздухе и взрывают снег полкового плаца.
Вдруг вижу: подпоручик Шабунин, бегущий рядом со мною, падает с размаха. Я наклоняюсь к нему – он лежит без движения. В это время прапорщика С. ранят в руку. Огонь еще усиливается. Мы втроем бросаемся к Собранию. Подбегаю к дверям, хватаюсь за ручку двери – не могу открыть. Со стен сыпятся осколки кирпичей. Огонь начинает затихать. Наконец открываем дверь. Вбегаем – спасены.
Рукопись «Записок» Л. Н. Кутукова. План казарм лейб-гвардии Московского полка
Стрельба прекратилась. В Собрании доктор и фельдшера перевязывают раненых офицеров. На кухне шальной пулей ранен смертельно солдат. Смерть искала его: пуля пробила окно, деревянную перегородку и всё же нашла свою жертву.
Офицерское Собрание превратилось в окоп передовой позиции. Продолжают прибывать офицеры с винтовками в руках. Собираются также человек сто верных солдат. Оказывается, что у других ворот (3)[60] плаца произошло приблизительно то же самое. Там несколько офицеров было легко ранено, а у одного был вышиблен глаз. Через плац они видели, что происходило у наших ворот, и когда мы побежали к Собранию, открыли огонь по толпе, стрелявшей по нам, и этим заставили многих замолчать.
Толпа понесла значительные потери от их пуль и от наших револьверных выстрелов.
К величайшему нашему горю Подпоручик Шабунин был смертельно ранен и через несколько часов скончался, не приходя в себя.
На плацу, за флигелями казарм, происходит совещание людей в черном и солдат (их очень мало). у нас в Собрании тоже обсуждается создавшееся положение. Мы решаем оказывать дальнейшее сопротивление. Размещаемся около окон в двух этажах. Офицеры и солдаты. Стекла выдавлены, винтовки направлены на плац. Ждем. К сожалению, у нас нет ни одного пулемета[61].
Проходит некоторое время. Вдруг толпа с криком бросается через плац на Собрание. Мы открываем из окон беглый огонь по атакующим. Толпа отхлынула, оставив на снегу раненых и убитых. Раненые стараются подняться, ползут, волоча раз дробленные ноги. Так отчетливо видны их черные фигуры на фоне снега. Мы сразу же прекратили огонь, и толпа убрала своих раненых.
Через короткий промежуток времени они вновь бросаются на плац, но нашим губительным огнем опять рассеиваются, а затем подбирают убитых и раненых. По-видимому, эти рабочие, окопавшиеся на заводах, не имели никакого представления о силе ружейного огня.
После еще одной попытки они отказались от мысли завладеть Собранием и больше не показывались.
Нам стало известным, что они собираются вернуться утром с орудием и выбить нас картечью. Уже темнело. Я пошел к телефону.
Он действовал. Я позвонил домой и сообщил моим родителям в каком безвыходном положении я нахожусь, сказав им, что постараюсь, как можно скорее попасть домой.
Всё, как будто, успокоилось. Мы продолжали сидеть в Собрании и не знали, что делать. Телефон полка в это время уже был выключен из городской сети. Полковник Михайличенко, находящийся в Штабе Округа, позвонил в квартиру генерала Михельсона[62], расположенную в офицерском флигеле над Собранием, с просьбой передать распоряжение Штаба Округа прекратить сопротивление. Генерал Михельсон спустился в квартиру полковника Яковлева, что рядом с Собранием, и передал приказ.
Полковник Яковлев собрал нас в библиотеке. Это были незабываемые минуты. Какой-то кошмар, страшное, давящее несчастье.
– Господа, – сказал он нам, – я получил достоверные сведения, что все Запасные батальоны Гвардии взбунтовались; город в руках бунтовщиков; держится только Лейб-гвардии Гренадерский Запасной батальон. Кто хочет, постарайтесь прорваться к ним[63].
Все мы Прапорщики стояли на вытяжку. Некоторые офицеры, уже давно служащие в полку, плакали. Чувствовалось, что совершилось что-то непоправимое. Разные мысли мелькали в голове: взбунтовавшийся батальон, позор, военный Суд, унижение, разжалование, а главное позор, позор, позор…
Мы даже не знали, не осквернена ли церковь, не надругалась ли чернь над нашими знаменами и над могилами наших боевых товарищей.
Но слово «революция» никому в голову не приходило. Просто дикий бунт и больше ничего. Ведь произошло это только в Петрограде. Наверное, кто-то, кому это полагается, уже действует, чтобы локализировать бунт и верными частями подавить его.
Наступил вечер. Всё стихло. На плацу свободно расхаживают солдаты и новобранцы, еще в вольной одежде. Подхожу к разбитому окну. Увидев меня, кто-то сказал в темноте:
– А здорово били.
Они уже почувствовали свою силу и безнаказанность.
Но что же делать дальше?
Полковник Яковлев собрал нас вновь и приказал нам разойтись по ротам.
Хотя это и показалось совершенно невероятным, но к концу сегодняшнего дня, уже никто ничему не удивлялся. Мы повиновались.
Меня назначили в какую-то чужую роту, а не в мою команду. Неизвестно почему.
Я пришел в ротное помещение. Дневальный отрапортовал, как ни в чем не бывало. Но солдаты еще не ложились спать, хотя шел уже десятый час.
Я собрал людей и сказал им, чтобы спокойно все ложились спать, а дальше видно будет. Сейчас же все успокоились и стали приготовляться ко сну.
Я не имел ни малейшего понятия, что это была за рота: ходили ли люди в караулы, стреляли ли в офицеров, участвовали ли в уличном бунте.
Я прошел в ротную канцелярию. Сел. Разговаривал с писарями. Они предложили мне супу. Тут я вспомнил, что с утра ничего не ел. (Вся Собранская прислуга разбежалась).
Я с удовольствием ел солдатский суп с макаронами. Одна из писарских коек оказалась свободной, я лег не раздеваясь, в снаряжении, и заснул как убитый…
В пятом часу утра меня разбудил поручик Салатко-Петрище.
– Собирайтесь! – сказал он, – надо спасаться. Утром предполагается избиение, резня офицеров. Пойдемте в цейхгауз Учебной команды. Вам выдадут солдатскую шинель и фуражку.
В цейхгаузе я застал других офицеров, одевающихся в солдатскую форму. Ни одна шинель мне не подходила – все были мне широки и висели на мне мешком. Я оставил каптенармусу шинель, фуражку, шашку. Засунул за пояс снаряжения наган, пожелал всего наилучшего моим товарищам по несчастью, и в одиночном порядке пошел домой.
Мною овладело сильнейшее беспокойство; я спрашивал себя, как же я дойду до дома – ведь город, наверное, охраняется восставшими… Больше всего меня пугал Литейный мост: в крайнем случае перейду Неву по льду, кстати, недалеко есть переезд.
С такими мыслями я вышел на полковой плац и пошел к воротам, которые были днем выломаны при мне. К величайшему моему удивлению, у ворот не было никого. Никакой стражи. Такое счастливое начало меня подбодрило.
Направляюсь по Лесному проспекту в сторону Невы – ни единой живой души. Пустыня. Город тихо и мирно спит.
Иду вдоль заборов и пустырей. Вижу – идут навстречу человек восемь солдат с винтовками с примкнутыми штыками. Поравнялись. Это наши солдаты возвращаются в казармы.
60
См. публикуемый план казарм.
61
Тут мною допущена ошибка: стреляли не из офицерского собрания, а из адъютантской квартиры, что над собранием. – Прим. автора.
62
Александр Александрович Михельсон (1864–1919) – военачальник. Генерал – лейтенант. Окончил Николаевское инженерное училище, а также Николаевскую академии Генерального Штаба. Участник Первой мировой войны. Командир Лейб-Гвардии Московского полка. Начальник Главного управления по заграничному снабжению Военного министерства.
63
Cм. воспоминания А. Земеля, стр. 95. – Прим. автора [машинописный текст «Из воспоминаний А. Г. Земеля» вклеен в самый конец этой части «Записок», при авторской пагинации – с. 95 и 96].