Бездна

Нет, его вызывать уже не стоит, потерян.

Глава 4

Я застал время, когда в Москве было девятнадцать миллионов жителей, а сейчас с этой автономностью и виртуалом и одного не наберётся. Остальные в пригородах, а пригородом теперь стала вся планета.

Большие города практически опустели, целые районы как бы вымерли, но здания, что странно, не разрушаются, в них всегда есть свет, вода, газ и все удобства, заходи и живи, где хочешь.

Сейчас, когда энергия берётся вроде бы ниоткуда, всё работает само по себе, принтер выдает любую еду, только прикажи, можно со всеми удобствами устраиваться хоть на вершине Гималаев, вот и оказалось, что большинство жило в мегаполисах из необходимости.

Но мы, наша дружная группа, всё-таки держимся Москвы, пусть и не центра, но так, чтобы и до него рукой подать. Зачем, не знаем, просто привычка. В квартире чтобы метров побольше, а место к Красной площади поближе, это что-то пещерное, но пусть, мы горды блюдением или даже блюдством традиций.

И вообще держимся, у нас же цель, программа, о которой практически и сами забыли, но вот вдруг оказалось, что реализация, что всегда отодвигалась, вдруг сама сделала скачок нам навстречу.

На улице вечная весна, идеальная погода, солнышко и едва уловимое движение воздуха, что даже ветерком не назовешь. Прохожие встречаются редко, такие же традиционники, как и мы, кто-то даже одет с вызовом, типа под эпоху Пушкина или древнее викинговье, кто-то в хайтековском, и не разберешь, то ли в самом деле перестроил даже тело помимо одежды, то ли держит уровень визажности, а заглянуть глубже нехорошо, приличные люди так не делают.

Мимо пронесся, обдав запахом старинного самосада, на древнем велосипеде дедуган с развевающейся, как у деда Мазая, бородищей. Крутит педали с энтузиазмом, привстаёт, лихо и азартно приподнимаясь над седлом, Все мы, дожившие до эры регенерации, обычно выбирали себе облик двадцати-тридцатилетних, какими были в лучшие, как считается, годы. Лишь потом, когда оказались в толпе одинаковых молодых дураков, начали менять внешность. Большинство выбрали в интервале от сорока до шестидесяти, когда ещё и сила в норме, и смотришься не юнцом, а солидным и повидавшим жизнь.

Некоторые пошли дальше, как вот этот, видимо что-то с этим возрастом связано особенное. Или просто выпендривается, зависимость внешности от возраста теперь давно потеряна, как у жаб хвосты.

Исчезли все эти осточертевшие деятели шоу-бизнеса, певцы, танцоры, вообще артисты кино, всё это гораздо лучше делают виртуальные персонажи, даже на встречах раздают автографы, с ними можно сфоткаться и даже пощупать, а при большем желании и повязаться.

Пока я медленно шел через площадь, дважды со мной поздоровались. Я отвечал вежливо и с доброжелательной улыбкой, оба раза приподнимал край воображаемой шляпы.

Когда в Москве осталось на район столько людей, сколько раньше жило в малоэтажном доме, вошло в обычай здороваться даже с незнакомыми, как раньше бывало только в глухих селах.

В сингуляры ушло не так уж много народу, остальные просто расселились по планете. Абсолютное большинство сейчас на берегах тёплых морей, другие возле реки или озера, где родились, но небольшая часть предпочли полнейшее одиночество в горах, пустыне или на северных островах.

Как-то получилось, что в сингуляры ушли те, с кем дружил, это Алиса Чумаченко, Мацанюк, Медведев, Батин, ещё ряд друзей, а также те, с кем знаком не был, но уважал за их работу: люди вроде Юрия Мильнера. Кононова, Турчина, а со мной в обществе фёдоровцев осталось большинство тех, кого в досингулярные времена совсем не знал.

Первоначальный кружок когда-то разросся в большое общество, в больших залах собирались энтузиасты с горящими глазами и до хрипоты доказывали друг другу, как это здорово – воскресить всех предков, как это благородно, мы же обязаны им жизнью, это наш долг, а правильные люди долги всегда возвращают, а мы правильные, мы молодцы, это другие погрязли в быту, а мы нет, мы выше.

Потом взрослели, большинство всё же уходило в быт, но самые убеждённые и стойкие остались.

Хорошие чистые люди, общаться с ними приятно, но я то ли сладкого переел, да не я один, но как-то общаемся всё реже и реже.

И вот сейчас впервые общий сбор. Впервые за все время после Великого Исхода за Предел, что разделил человечество на традиционников и ушедших в сингулярье.

О сингулярах стараемся не говорить, хотя иногда нет-нет да и прорывается. Больше всего их ненавидит Казуальник, дескать, предатели, забыли заветы предков, сперва чипировались по самое не могу, а потом и вообще онечеловечились, из-за чего ушли в космос, оставив родную матушку-Землю, что дала им жизнь и траву у дома!

В свое время технологический прогресс набрал такую скорость, что, как и предсказывали футурологи, люди перестали успевать за переменами. А те немногие, кто всё ещё понимал, сращивали себя с машинами, чтобы идти с прогрессом ноздря в ноздрю, и вскоре исчезли из нашего мира.

Мы не любим вспоминать о них, это ущемляет, как ни хорохорься. Для нас главное, как часто говорим друг другу, что прогресс обеспечил всем необходимым, а всё остальное от лукавого.

ГИИ, глобальный интеллект, безотказно исполняет все наши прихоти, если те не вредят другим. Мы не видим и не слышим, как что делается, но стоит только восхотеть и сказать, как тут же всё исполняется, будто в сказке о щуке из проруби или золотой рыбке из кувшина Али-Бабы.

Общество раздробилось, многие вообще живут в одиночестве где-то на отшибе, подальше от городов.

Впереди пара с виду молодых людей остановились, задрали головы. Я тоже взглянул вверх, высоко в голубом небе, которое принято называть безмятежном, медленно и величаво проплывает сказочно прекрасный город.

Помню, как однажды пытался добраться, но проскочил насквозь и с грустью убедился, что кто-то просто сотворил и запустил в небо прекраснейших из всех миражей.

Но есть слух, что город реален, только доступ для членов, как говорится, их клуба.

Хотя теперь жить со всеми удобствами можно везде, даже на дне моря, что многие, кстати, и сделали.

Только мы молодцы, держимся, у нас цель, программа. О которой практически забыли, но вот вдруг оказалось, что реализация ближе, чем думалось.

Я некоторое время думал, почему чистое голубое небо называется безмятежным, в голову лезут только картины старых художников, где изображен мятеж архангела Люцифера, там небо багрово-чёрное в клубах дыма и сверкающих молниях.

К дому, в котором моя квартира, примыкает скверик, роскошнейший, словно из сказок тысячи и одной ночи, пасутся и прогуливаются олени, красивые, элегантные, большеглазые и такие милые, что даже не знаю.

Один совсем молоденький подбежал, изогнул длинную, чуть ли не лебединую шею, подставляя, чтобы почесал и погладил, взглянул такими большими доверчивыми глазами, что сердце защемило, восхотелось обнять, прижать, взять на руки, поцеловать мимишную мордочку.

Правда, прошел слух, что из них падает очень редкая и дорогая травяная роса, хороша для апгрейда и расширения, потому сразу же появились охотники.

Поголовье резко снизилось, респавнятся редко, потому правозащитники выступили с требованием запретить отстрел в черте города.

Я вообще-то согласен, лучше бы отстрелили гоблинов, что научились ходить сквозь стены даже защищённых квартир, а вот стрельба по беззащитным и таким доверчивым оленчикам и оленяшкам травмирует психику не только детей, хотя у нас их почти нет, но и каких-нибудь особо чувствительных взрослых.

Остаток вечера проигрывал варианты, как сообщу радостную новость, смаковал, как отреагируют, что скажут, что отвечу, и как возьмёмся, а мы не просто возьмёмся, а ухватится!

Это же настоящая работа, а не имитация усердного труда, как вон у Гавгамела, что лупает сю скалу, а лет через сто или тысячу перейдет к следующей.

Вспыхнул сигнал вызова, я мысленно дал добро, на большом экране появились крупное лицо Тартарина, в прошлом когда-то очень активного члена нашего общества, но потом он так резко и быстро ушёл в странные дебри, где глушатся все попытки связи.