Страница 11 из 25
Тсаин стояла у входа в землянку, провожая глазами сестру, удалявшуюся в переливающийся радужными бликами лес. Кто-то позвал ее – к ней спешил Турджан.
– Тсаин! Эта сумасшедшая на тебя напала? – Он не стал дожидаться ответа. – Довольно! Я испепелю ее одним проклятием, чтобы она больше никому не причиняла боль!
Он повернулся лицом к лесу, чтобы произнести ужасное заклинание огненной струи, но Тсаин зажала ему рот:
– Нет, Турджан, молчи! Она обещала больше не убивать. Она попросит Панделюма отправить ее на Землю, где она будет искать то, чего не может найти в Эмбелионе.
Турджан и Тсаин стояли и смотрели вслед фигуре наездницы, исчезавшей за стволами где-то в многоцветных холмах.
– Турджан! – сказала Тсаин.
– Я тебя слушаю.
– Когда мы будем на Земле, ты найдешь мне черного коня – такого, как у Тсаис?
Турджан рассмеялся:
– Конечно!
И они направились обратно к усадьбе Панделюма.
Тсаис
Выезжая из рощи, Тсаис придержала коня. Словно в нерешительности она смотрела на переливающийся пастельными тонами луг, спускавшийся к ручью… Понукаемый легким движением ее коленей, черный конь неспешно засеменил по лугу.
Девушка ехала, глубоко задумавшись, а над ней, как по возбужденному порывами ветра водному пространству, по небу бежали, распространяя огромные тени от горизонта до горизонта, расходящиеся и пересекающиеся волны. Небесный свет, преобразованный и преломленный, заливал землю тысячами оттенков – пока Тсаис ехала, ее озаряли то зеленые, то ультрамариновые, то светло-голубые, как топаз, то рубиновые лучи, и по всему ландшафту вокруг плыли, как по вечно изменчивой изысканной палитре, размытые полосы той же спектральной ряби.
Тсаис зажмурилась, чтобы не видеть радужных наплывов. Они жгуче раздражали ее нервы и приводили в замешательство зрительное восприятие. Красные лучи обжигали, зеленые – душили, синие и пурпурные намекали на непознаваемые тайны. Вся Вселенная будто предназначена была причинять ей мучения и возбуждать в ней дикую ярость… Мимо пролетела бабочка с узором крыльев, напоминавшим драгоценный ковер, и Тсаис замахнулась шпагой, чтобы рассечь ее. Но она сдержалась, приложив при этом огромное усилие – ибо Тсаис была свойственна страстная натура, не расположенная к сдержанности. Она смотрела вниз, на цветы под копытами коня – бледные ромашки, голубые колокольчики, рыжие вьюнки, оранжевые астры. Но она больше не растаптывала их в крошево, не вырывала их с корнями. Ей объяснили, что Вселенная не заслуживала наказания, что такова была ошибка ее собственного мироощущения. Подавляя в себе пылающую ненависть к бабочке, к цветам и к брезжащему спектральными волнами небу, Тсаис продолжала путь.
Перед ней луг окаймляла роща темных деревьев, а за ней можно было заметить поросли тростника и блеск воды – оттенки разных частей пейзажа постоянно менялись, отражая состояние неба. Тсаис повернула коня и поехала по берегу ручья к продолговатой приземистой усадьбе.
Спешившись, она медленно прошла к двери из черного закопченного дерева. На двери висела резная издевательская маска. Тсаис потянула маску за язык – прозвенел колокольчик.
Никто не отозвался.
– Панделюм! – позвала Тсаис.
Через некоторое время послышался приглушенный ответ:
– Заходи.
Тсаис распахнула дверь и зашла в помещение с высоким потолком, где, помимо небольшого мягкого дивана, не было ничего, кроме потертых ковров.
Из-за стены донесся голос – мягкий, полный безграничной печали:
– Что тебе нужно?
– Панделюм, сегодня я узнала, что убийство – это зло, что мои глаза меня обманывают и что там, где я вижу только режущие взор цветные пятна и отвратительное уродство, другие видят красоту.
Панделюм помолчал, после чего снова послышался его приглушенный голос; чародей согласился удовлетворить невысказанную просьбу о разъяснении:
– То, о чем ты говоришь, по большей части верно. Если у живых существ есть какое-нибудь право, это право на жизнь. Жизнь – их единственное на самом деле драгоценное имущество, и похищение жизни хуже любого другого грабежа… Что же касается другой проблемы, то здесь ты ни в чем не виновата. Красота – повсюду, ей могут восхищаться все, кто наделен зрением, – все, кроме тебя. Меня это огорчает, потому что я тебя создал. Я сконструировал твою исходную клетку, я наложил печать, определившую закономерности развития твоего тела и твоего мозга. Однако, несмотря на свое мастерство, я допустил ошибку. Когда ты выступила из растильного чана, я обнаружил, что в твоем мозгу возникло нарушение, что для тебя красота выглядит как уродство, а добро тебе кажется злом. Настоящее уродство, настоящее зло ты никогда не видела, ибо в Эмбелионе нет ничего отвратительного, ничего подлого. Если бы тебе действительно привелось столкнуться с уродством или злом… боюсь, это привело бы к помешательству.
– Разве ты не можешь меня изменить? – воскликнула Тсаис. – Ты же чародей! Неужели я обречена на безрадостное существование до конца своих дней?
Из-за стены донесся едва слышный вздох:
– Да, я чародей. Мне известны все заклинания, изобретенные по сей день, все заколдованные руны, магические формулы, чудесные механизмы, заговоры, амулеты и талисманы. Я – магистр математики, первый с тех пор, как погиб Фандаал. Тем не менее я не могу изменить твой мозг, не уничтожив при этом твой разум, твою личность, твою память – называй это как хочешь, – потому что я не бог. Бог мог бы воплотить в жизнь любое желание, но мне приходится довольствоваться магией – формулами, вызывающими резонанс, искажая пространство.
Глаза Тсаис, заискрившиеся было надеждой, потухли.
– Я хочу оказаться на Земле, – помолчав, сказала она. – На Земле неподвижно-синее небо, и над горизонтами движется красное Солнце. Я устала от Эмбелиона. Здесь никто ничего не говорит, кроме тебя.
– Земля… – задумчиво протянул Панделюм. – Сумрачная планета неописуемой древности. Когда-то это был гордый мир с заоблачными вершинами гор и блестящими лентами рек, а Солнце горело, как ослепительный белый шар. Но бесконечные века дождей и ветров раскрошили и размыли гранит, а Солнце стало тусклым и красным. Континенты погружались в океаны и снова поднимались. Вырастали башни миллионов городов – и обрушивались, превращаясь в прах. Теперь там, где плодились и размножались древние народы, живут от силы несколько тысяч человек. И на Земле есть зло – зло, утонченное и дистиллированное временем… Земля умирает, и в сумерках бытия… – чародей замолчал.
– И все же, – с сомнением сказала Тсаис, – я слышала, что на Земле много красоты. Я хочу познать красоту, даже если для этого мне придется умереть.
– Как ты узна́ешь красоту, когда ее увидишь?
– Все человеческие существа способны познавать красоту. Ведь я – человеческое существо?
– Несомненно.
– Тогда я найду красоту и, может быть, даже… – Тсаис не смогла произнести слово, слишком чуждое ее уму, слишком чреватое тревожными, приводящими в замешательство последствиями.
Панделюм долго молчал. Наконец он сказал:
– Отправляйся на Землю, если хочешь. Я помогу тебе в меру своих возможностей. Ты получишь от меня руны, предохраняющие от магии. Я одушевлю твою шпагу. Кроме того, я дам тебе совет, и он заключается в следующем: не доверяй мужчинам, ибо мужчины расхищают красоту, чтобы удовлетворять похоть. Не вступай в близость ни с кем… Я дам тебе драгоценности – на Земле они сделают тебя богатой. Пользуясь ими, ты сможешь многого достичь. Но – опять же – никому и нигде их не показывай; некоторые люди готовы убивать за гроши.
Снова наступила напряженная тишина, после чего воздух словно освободился от тяжести.
– Панделюм! – тихо позвала Тсаис. Ответа не было.