Страница 10 из 14
В 1828 году А. А. Воейкова «в злой чахотке» уезжает с детьми на Средиземное море, где умирает 26 февраля 1829 года. Как засвидетельствовал К. К. Зейдлиц, ухаживавший за ней во время ее предсмертной болезни, последний раз празднуя со своими детьми святки, А. А. Воейкова декламировала им балладу «Светлана», а незадолго до кончины читала стихи Жуковского и тихо плакала: «Светланы скоро не будет» [307, II, 175]. Вскоре Жуковский с грустью сообщит в письме о кончине «своей Светланы» [см.: 321, 73].
«Александра Воейкова, – отмечает А. Немзер, – навсегда останется „Светланой“ – баллада сформирует ее облик и тип поведения; высокую легенду получит она взамен земного счастья. Для многих и многих дворянских девушек героиня баллады будет манящим идеалом, образцом для подражания» [209, 166–167]. В. Э. Вацуро пишет по тому же поводу: «А невдалеке от голицынского особняка на Большой Миллионной, в квартире литератора Воейкова, люди десятых годов с шиллеровским обожанием смотрят на „лунную красоту“ жены хозяина, „Светланы“ Жуковского, сделавшей своим девизом долг, терпение, страдание, самоотречение» [55, 64].
«Подойди ко мне, Светлана»
С вхождением баллады Жуковского в жизнь русского общества границы ее текста и действительности оказались размытыми. Сюжет замкнулся на образе, образ вышел из текста, как портрет из рамы, и зажил своей жизнью. Он обрел судьбу Сашеньки Протасовой, судьбы гадающих девушек и героинь повестей и рассказов – всех тех, для кого Светлана стала образцом для подражания. В этом процессе постепенно терялся сам текст: его растаскивали на цитаты и эпиграфы, он утрачивал строфы, превращаясь в песню, романс, детское стихотворение и в конце концов свернулся в эмблематичный образ героини в позе гадальщицы31.
Популярность баллады Жуковского, общедоступность ее содержания, обаятельность образа героини, а также исключительно удачно выбранное для нее имя – все это способствовало тому, что имя Светлана стало постепенно завоевывать себе место в русской жизни. Сначала оно присваивается Жуковскому в кругу арзамасцев, закрепляется за А. А. Протасовой (Воейковой), затем его начинают использовать в других литературных произведениях – как в авторских, так и в народных. Появляются сюжетно вовсе не связанные с балладой тексты, оперы и балеты, героинь которых называют Светланами. У имени Светлана начинается самостоятельная жизнь в русской культуре.
Так, уже в 1824 году А. А. Шишков-младший (племянник А. С. Шишкова) издал свою неоконченную стихотворную повесть из древнерусской жизни начала XI века «Ратмир и Светлана» [см.: 372, 63–74]. В комедии Н. И. Хмельницкого 1829 года «Взаимные испытания» действует сестра графини, наивная, чистая и влюбленная в Эледина пятнадцатилетняя девушка Светлана [см.: 345, 388–423]. Никакой связи этих образов с героиней баллады Жуковского нет.
В 1833 году близкий В. Г. Бенедиктову поэт и переводчик А. Я. Мейснер пишет стихотворное послание «Светлане», где имя героини баллады становится условно-поэтическим именем возлюбленной поэта, аналогом которого в первой половине XIX века были такие имена, как Лила, Делия, Филида, Дорида, Прелеста32 и т. п.:
В том же значении (условного имени возлюбленной) используется имя Светлана и в гораздо более позднем тексте – в стихотворении Зинаиды Гиппиус «Серенада» (1898):
Вероятнее всего, именно модель имени Светлана подталкивала к таким поэтическим новообразованиям, как Цветляна, с чем мы встречаемся в стихотворении Николая Асеева 1913 года «Заповедная Буща»:
В поэзии символистов встречаются случаи использования имени Светлана как апеллятива, то есть имени нарицательного. Так, например, Константин Бальмонт в стихотворении «Амариллис», включенном в цикл 1897 года «Аккорд», называет светланой комнатный и оранжерейный цветок амариллис, тем самым превратив имя героини баллады в нарицательное слово, синоним этого цветка:
Сто лет спустя этот опыт подхватят поэты-постмодернисты, под пером которых светланы, равно как лены и алины, также включенные в мир природы или же являющиеся составляющими этого мира, уже будут означать скорее некие природно-культурные неопределенности, нежели конкретные явления. Как, например, в стихотворении Александра Левина 2001 года:
Полагаю также, что не без влияния имени Светлана в историософской книге Даниила Андреева «Роза Мира» произошло образование имени выразительницы Вечной Женственности Звенты-Свентаны, призванной сойти «с духовных космических высот» и «долженствующей принять просветленное (отнюдь не физическое) воплощение». Этот трактат Даниила Андреева, представляющий собой опыт метаисторического познания и предлагающий план спасения человечества общими усилиями мировых религий, создавался автором в 1947–1957 годах в тюремном заключении. В нем образ Света приобретает ведущий мистический смысл: Звента-Свентана рождается от демиурга Яросвета (имя которого также содержит в себе корень свет) и Соборной Души сверхнарода Российского [см.: 7, 361–366].
31
См., например, новогодний номер журнала «Развлечение» за 1865 год, где помещен рисунок «Гадание на святках» [260, 12].
32
Ю. М. Лотман писал: «…„Светлана“ не бытовое имя (оно отсутствует в святцах), а поэтическое, фольклорно-древнерусский адекват поэтических имен типа „Хлоя“ или „Лила“» [177, 257]. См. полемическое замечание И. Г. Добродомова по этому поводу: [110, 475].