Страница 9 из 26
К счастью, появление Нуры всякий раз преображало меня. Стоило моему взгляду коснуться ее, моим ноздрям насладиться ароматом ее благовоний, моей коже порозоветь от ее тепла, во мне разливался покой – властный, прочный, непритворный. Рядом с ней я никогда не испытывал ни малейшего замешательства.
Поскольку она откладывала наше обустройство у нее, мы жили как дикари. Много веков спустя, обнаружив в книге иудеев[5] описание рая земного, где свободно благоденствовали Адам и Ева, я подумал о жизни Ноама и Нуры вблизи животворящего водопада. Щедрость природы, беспечность наших помыслов, чувственность наших объятий, уединение – да, все было в нем отмечено. И все же одна подробность неприятно поразила меня: Ева разгуливает нагишом. Адам – да, бесспорно, как и я, который в начале наших любовных утех слонялся обнаженным. Но не Ева! Нура не только не давала мне возможности узнать о ней все: она не позволяла мне все увидеть. Ее обольстительность заключалась в том, что она прячет, а не в том, что выставляет напоказ, в тонкой игре явленного и сокрытого: его мерцание доводило меня до исступления. Нура была несомненной управительницей моей страсти. Я добирался до самых заветных, самых сокровенных уголков ее тела, мой язык и мой член ощущали их влажность, когда она дозволяла. Согласившись на что-то, она незамедлительно могла отказать. Расслабленность была чужда Нуре. Если она и кричала, когда моя мужская сила проникала в ее чресла, то разрешала себе подобную разнузданность, все так же оставаясь хозяйкой, – я ощущал это по ее внезапным приказаниям: «Ниже!», «Быстрее!», «Продолжай!». На самом деле она действовала осознанно, чтобы сбросить напряжение оргазма. В отличие от нее, я безудержно и исступленно отдавался наслаждению, как животное, даже не осознавая, что рычу. Моя страсть рядом с ее сладострастием казалась примитивной. Мне случалось видеть тела, которые принадлежали не живущей в них душе, а обращенному на них взгляду: непристойные тела перестают воплощать человека и становятся мясом. Нура же сохраняла свое мыслящее тело: она была плотью, но не мясом.
Короче говоря, Нура – моя жена, идеальная женщина, возможно даже, идеальный человек, – во всем меня превосходила. Эта неоспоримая истина переполняла меня.
В иудейском сборнике искушаемая Змеем Ева совершает грех, за которым следует ее изгнание из Рая. У нас произошло по-другому. Не грех и не ошибка. Другие причины положили конец нашему счастью. Но я опережаю события… а должен прежде уточнить свое повествование.
– Тебя это не пугает? – спросила однажды утром Нура.
Вооружившись принесенным ею из долины куском ткани из конского волоса, я в нескольких шагах от водопада растирал Нуру и забавлялся, глядя, как ее кожа то розовеет, то становится похожей на мрамор.
– Чего бы мне бояться? – возразил я, принимаясь за ее лопатки.
Она, поеживаясь, повернулась ко мне:
– Хватит! Так ты обдерешь меня до костей.
– Немного благовоний?
Она кивнула. Я зачерпнул пригоршню корней мыльнянки[6] и вспенил ее, размяв во влажных ладонях, после чего покрыл пеной с ароматом малины спину и бедра Нуры. От этих прикосновений мой член напрягся.
– Спасибо, – заметив мое возбуждение, Нура улыбнулась.
– Весь к вашим услугам.
– Потом поговорим об этом. Сперва я тебя причешу.
– Да что ты?
– Присядь-ка.
Мне лучше было не сопротивляться. Нура обожала мои лохмы и с ребяческим восторгом предавалась этому тяжкому делу: приводить их в порядок. Сама она всегда была причесана великолепно, хотя я не участвовал в долгих процедурах создания ею своих шедевров. Усеянные жемчугом и украшенные нарядными заколками локоны, пряди, косы и завитки переплетались в художественном порядке. Да и вообще, мне было неведомо, что могло бы низвести Нуру до уровня обычной женщины: я никогда не видел, чтобы она мочилась или испражнялась, чтобы она чистила зубы – при этом ее рот имел вкус мяты и гвоздики, – или чтобы она чем-нибудь умащала свое тело – хотя, обнимая ее, я всегда прикасался к нежной и шелковистой коже.
– Это тебе.
Она протянула мне гребень из гибкого материала, украшенный черными пятнами, коричневыми полосами и прозрачными вставками. В детстве я использовал примитивные приспособления – закрепленные на черенке рыбьи кости, приделанные к ветке высушенные шипы чертополоха, а позднее орудовал обычными гребнями из древесины самшита, а также более дорогими – из меди или бронзы. Только что я пришел в восторг от Нуриного, выточенного из буйволова рога. Этот же был из неведомого мне материала.
– Это панцирь, – проговорила Нура вполголоса. – Панцирь черепахи. Отшлифованный ремесленником с Востока.
Я почтительно принял подарок. В те времена гребень не дарили – он сопутствовал человеку, был связан с его тотемом, свидетельствовал о его социальном положении и его личности. Утрата своего гребня, так же как потеря волос, свидетельствовала о проклятии Богов.
– Обрати внимание на медведя в уголке, – заметила Нура.
В изумительном материале чеканом было выгравировано мое тотемное животное.
– Спасибо, Нура.
– А теперь мой черед воспользоваться им.
Властная и ребячливая Нура – та, которой мне следовало принадлежать и подчиняться, будто я ее игрушка, – усадила меня у себя между ног.
И приступила к прореживанию зарослей. Я не мешал ей, целиком отдавшись наслаждению ее прикосновениями, ее вниманием и удовольствием, которое она получала.
– Иногда мне бывает страшно, – неожиданно призналась Нура, и голос у нее дрожал. – Я боюсь времени. Данного нам с тобой времени.
– Нура! Целые столетия, чтобы любить друг друга, – что может быть лучшим подарком?
– Конечно.
Подле нее я млел от удовольствия, движения ее тонких ловких пальчиков настолько занимали меня, что я отказывался разделять ее страхи, а потому легкомысленно продолжал:
– Тебе что, со мной скучно?
– Никогда, Ноам.
– Дни кажутся тебе унылыми? Мы делаем одно и то же…
– И хорошо! – бросила она, и в ее голосе прозвучало сладострастие.
– Тебе надоело однообразие?
– Снова и снова делать то, что приводит меня в восторг? Меня это ничуть не отвращает. Обратное ввергло бы меня в отчаяние.
Я развернулся и увидел улыбку, под которой она силилась скрыть свою растерянность.
– Что же тогда?
– Меня страшит время, – снова прошептала она, прикрыв глаза.
– Время? Для нас оно не существует. Оно проходит и не убивает нас. Бояться времени как врага, который неминуемо ведет тебя к концу, нормально для любого смертного. Но не для нас.
– Время утратило смысл.
Я схватил ее за плечи и нежно сжал:
– Время утратило смысл?! Я не понимаю.
Ее лицо замкнулось. Она погрузилась в себя, и мне больше ничего не удалось из нее вытянуть.
Когда с моей причудливой прической было покончено, уныние Нуры рассеялось. Она на ощупь проверила объем и расположение переплетенных прядей, выпустила некоторые из них мне на виски, убедилась, что остальные волосы свободно и плавно ложатся мне на грудь и спину.
– Ты хорош, как девушка!
– Я бы предпочел быть хорош, как мужчина, – пробурчал я.
– Вот дурачина! – весело откликнулась она, потрепав меня по щеке.
В чертах вольной, как ветер, и более изменчивой, чем небо, Нуры отражались все времена года, но ни одно не оставляло на них своего следа.
Состоявшийся как-то вечером другой разговор позволил мне лучше понять ее тревогу.
Сидя на плоских камнях, мы с удовольствием ели крапивный суп. Ночь все не наступала, а день никак не решался уйти, и мы наслаждались этим неопределенным моментом, когда цвета, а вслед за ними и формы, смягчаются, а от земли поднимаются запахи. Вокруг нас, словно усталый улей, затихал лес.
– Я думаю про Мину, – едва слышно прошептала Нура.
Ее слова удивили меня. Мало того, что я сам редко вспоминал о своей первой супруге, на которой женился по обязанности и с которой умирал от скуки, но мне и в голову не могло прийти, что это как-то заботило Нуру.
5
«Библия» по-гречески означает «книги». Несмотря на то, что термин «Библия» в конце концов стал относиться к единственной книге в иудейском или христианском мире, речь идет о многих собранных воедино книгах, то есть о библиотеке. Разные авторы написали различные тексты, порой несколько авторов работали над одним текстом, что представляет собой разрозненный корпус, построенный из многих слоев, достаточно неоднородный, а зачастую и противоречивый. Мировая история и минувшие века придали Библии огромное значение, упрочили ее сакральный, неприкосновенный характер вплоть до того, что в эпохи нетерпимости она стала Книгой в ущерб всем остальным, единственной Книгой, которую следовало переписывать от руки, а затем, когда Гутенберг изобрел механическое копирование, и печатать. Хотя Библия принесла много пользы, ее путь лежал через горы трупов: во имя Библии, а бывало, во имя ее специфического прочтения, совершались убийства. Я не могу удержаться от предположения, что если, следуя этимологии, ее называли бы Собранием, то полнее осознавали бы, что она являет собой сборник текстов, а не продиктованное Господом категорическое эссе.
6
Сапонария – растение, часто встречающееся поблизости от ручьев. Его назвали «мыльной травой», или «мыльнянкой», когда изобрели мыло. Его стебли и бледно-зеленые листья не находят применения, но длинные красноватые корневища, а также розовые цветки обладают способностью пениться, мыть и дезинфицировать. Высушенные и растертые в порошок, они позволяют даже вымыть руки без воды. Отец Нуры, великий целитель Тибор, посвятивший меня в свойства растений, применял настой или отвар сапонарии для лечения кожных болезней.