Врата Афин

Колонна, вернувшаяся в Афины, уменьшилась почти на тысячу гоплитов. Около четырехсот из них все еще были живы, но из-за ран не могли идти. Их поножи, щиты и копья сложили на повозки вместе со снаряжением павших. Для шестисот погибших афинян эти вещи были самыми ценными предметами, которыми они обладали. Каждый был помечен фамильной печатью. Обычно их передавали племени и отдельным наследникам – для продажи или для гордой памяти.

Все это было позади, когда Ксантипп шел по солнечной улице рядом с Эпиклом. В такой день было просто приятно чувствовать тепло лучей на затылке и знать, что ты жив. Он спрашивал себя, сможет ли когда-нибудь снова почувствовать запах фенхеля, не вспомнив о битве.

Издалека донеслись приветственные звуки. Толпа, увидев воинов, зашумела, и это подняло ему настроение. Никогда раньше он не возвращался с поля сражения на виду почти у всего города. Воистину они стали марафономахами, как сказал Мильтиад. Людьми Марафона. Станет ли этот день определяющим в его жизни и всегда ли он будет доволен своей ролью в нем? Временами память петляет трудной дорожкой. Он уже знал, что вчерашний разговор с Мильтиадом будет давить на него еще долго. Время, проведенное на передовой, запомнилось яркими вспышками. Ксантипп помнил, что у него весь день пересыхало в горле. Части этого дня потеряли связь с целым, поэтому он не смог бы назвать точный порядок событий. Но подозрения в отношении Мильтиада были так же свежи и несомненны, как и накануне.

Горожане украсили Мильтиада венками из крокуса и амаранта, вечного темно-красного цветка, который никогда, и будучи высушенным, не блекнет. Архонта даже убедили нести густо усыпанную бутонами веточку. Зеленые виноградные лозы обвивали его правое плечо. Он гордо возглавлял колонну. Шедшие вместе с ним улыбались и махали руками; щиты висели за спиной, и герои могли обнять любого, кто осмеливался подскочить и поцеловать их.

Ксантипп старался не хмуриться, хотя и заметил, как Эпикл поглядывает на него искоса, удивленный выражением его лица.

– Тебе же это никогда не нравилось! – прокричал Эпикл сквозь приветственный шум. – Толпы афинян, столько людей… Видишь вон там Фемистокла? Вот уж кто обожает внимание.

Конечно, так оно и было. Фемистокл шел прогулочным шагом рядом с Мильтиадом. Ему доставалось больше всего цветов, а какая-то молодая женщина наматывала ему на руку виноградную лозу – от плеча до запястья. Смеясь вместе с ней, он небрежно опустил ладонь ей на талию, притянул ближе и, наклонившись, сказал что-то, что заставило ее покраснеть.

Фемистокл, по крайней мере, претендовал на лесть города без всякого смущения. Ксантипп мог только пожать плечами. Этот человек вел свое племя с хладнокровной храбростью, сплотив людей под давлением врага и разбив основные силы «бессмертных». Фемистокл заслужил признание.

Дорога, по которой они шли, вела через город к агоре, мимо холмов Пникс и Ареопаг – к югу и западу от нее. На этих голых камнях собирались для обсуждения и голосования собрание и совет. Такие места становились священными по факту своего назначения. Уже готовились торжественные речи и жертвы Афине за освобождение города. Кое-что из этого Ксантиппу пришлось вытерпеть, но неподалеку был его дом, а значит, прохладная вода и тишина. Агариста и дети найдут его там, но, пожалуй, не раньше, чем он проникнется покоем. Он нуждался в этом после криков и шума, бьющих по нему, как крылья. Ему нужно было побыть одному хотя бы какое-то время. Мужчины вроде Фемистокла, казалось, расцветали от прикосновения рук и плача благодарных женщин. Эпикл был в восторге от этого. Ксантипп подумал, что, возможно, такими же были Тесей и Геракл.

Впереди он увидел Аристида, одетого в простую хламиду и напоминавшего архивариуса или ученого на прогулке по агоре. Аристид сыграл в победе такую же важную роль, как и Фемистокл, но в нем не было тщеславия. Ксантипп гордился тем, что осознавал достоинство этого человека.

Фемистокл прикасался к каждой протянутой руке, смеялся и аплодировал вместе со всеми.

«Они жертвовали жизнью на поле битвы, и понять это по-настоящему могут только те, кто там побывал», – подумал Ксантипп.

Вот что роднило его с Мильтиадом. Принадлежность к одному братству. Должно быть, именно поэтому он и не высказался вслух. Конечно, Мильтиад мог бы выдвинуть встречное обвинение в неповиновении, но дело было не только в этом.

Ему вдруг стало душно, и слезы защипали глаза. Он не мог понять, откуда взялась эта эмоция, и больше, чем когда-либо, ему захотелось оказаться подальше от шума и ликующей толпы.

Эпикл дважды похлопал его по плечу, возвращая в мир, на городскую улицу.

– Послушай, Ксантипп, – обеспокоенно сказал его молодой друг. – Я видел тебя таким раньше, после битвы. Тебе нужно отдохнуть, выпить немного вина и поесть простой еды. Или выпить много вина.

Ксантипп улыбнулся и кивнул. Он терпел скопление людей весь путь до агоры, где победителей приветствовала несметная толпа. Горожане заполонили афинские дороги, не оставив ни одного свободного уголка. На улицы, показывая, как высоко они ценят то, что было сделано, вышло больше мужчин и женщин, чем он мог сосчитать. Великое событие. Но Ксантипп чувствовал только, как солнце припекает шею и руки, как сухо во рту и какой он сам грязный.

А вот Фемистокла грязь каким-то образом не коснулась, хотя он сражался и потел так же, как и все остальные. Может, переоделся? По крайней мере, уже нашел где-то бледно-голубую хламиду. С цветами, обвитыми вокруг шеи и рук, он походил на царя или бога из какой-нибудь священной рощи.

Мало-помалу колонна гоплитов влилась в людскую массу. Их приветствовали и соплеменники, и близкие. Тогда же раздался плач по тем, кто не вернулся. Рыдающих женщин и детей увели в сторонку те, кто понимал их потерю, забрали домой сестры и родители. Вокруг этих маленьких островков сокрушительной скорби радовались другие граждане Афин, в ликовании хлопая победителей по рукам и плечам.

На агоре толпа подхватила Мильтиада на плечи. Он оказался выше всех и вскинул руки, отвечая на крики и приветствия. Ксантипп также видел, что и Фемистокл заметил повышение статуса этого человека и совсем не пришел в восторг. Ксантипп наблюдал за победителем Марафона – и Мильтиад, казалось, почувствовал это, глядя поверх толпы. Шум утих, и Ксантипп понял, что если и нужно начать говорить, то именно сейчас.

Он увидел, как Мильтиад обнимает юношу, которого подняли вместе с ним. Это был его сын Кимон.

Молодому человеку едва ли исполнилось семнадцать, и он смотрел на отца с благоговением. Ксантипп мог легко представить, как его сыновья будут смотреть на него с такой же гордостью, когда станут старше.

Он принял окончательное решение. Все было зыбко, не было ничего определенного – ни в битве, ни в сердцах людей. Он не мог предъявить никаких доказательств.

Ксантипп кивнул Мильтиаду, но архонт не подал виду, что заметил это.

Первым к толпе, конечно, обратился Фемистокл. Ксантипп поднял глаза к небесам, когда мужской голос прогремел над агорой.

В голубом небе сияло солнце. Был ясный летний день. Ксантипп глубоко вдохнул и выдохнул. Напряжение исчезло. Настал момент совершенного покоя. Он закрыл глаза и снова вдохнул воздух, жизнь и звук.

– Мы благодарим богов за наш триумф, – говорил Фемистокл, – ибо без их помощи и их силы мы не смогли бы одержать победу.

Он сделал паузу, и Ксантипп задумался, какую часть заслуг Фемистокл оставит за собой. Это была недостойная мысль.

– В ближайшие дни, месяцы и годы вы услышите тысячи историй обо всем, что мы сделали. Мы загнали армию великого царя в море, которое сделали красным, как вино.

В абсолютной тишине Ксантипп услышал, как у Фемистокла перехватило дыхание. Толпа, не будучи свидетелем битвы, завороженно внимала каждому его слову. Фемистокл же в этот миг снова видел все своими глазами. Он был – там.

– Я благодарю людей, которые стояли рядом со мной, как братья, как афиняне. Как эллины. Мы греки – и мы победители.