Страница 80 из 86
….
— Все любопытственнее и любопытственнее, — пробурчал Каммерер, — а что, коллеги, вселенная действительно поделена между облачками и плюшками?
— Как вы сказали? — переспросил Бадер.
— Это — сленг такой, — пояснил Комов, — они там у себя в КОМКОНЕ-2 всем присвоили клички. Даже расам негуманоидов… На самом деле, Мак, никто вселенную не делил. В смысле, не делил в нашем понимании. То есть, возможно, существуют какие-то принципы разграничения…
— Ясно, — сказал Каммерер, — то есть, ответ скорее утвердительный, чем…
— Это не важно, — перебил Бадер, — читайте дальше.
….
Бромберг: То есть по-вашему, необходимо врать человечеству, что оно может завоевать вселенную и одновременно пугаться даже чихнуть в присутствии настоящих хозяев?
Горбовский: Пока мы слабее — да, потому что нам еще рано заявлять о себе. Но придет время — и мы разовьемся достаточно, чтобы это сделать. А сейчас для развития нужна перспектива господства человечества во вселенной. И ради сохранения этой перспективы, пусть даже иллюзорной, я лично готов засекречивать, искажать, даже врать. Пусть мое имя когда-нибудь смешают с грязью — но цель того стоит. Таково мое представление о миссии человечества, если угодно. Человечность — это антропоцентризм. Если мы не измеряем вселенную человеком, мы — никто. Пыль. Плесень. Протоплазма.
Бромберг: Человек. Человечность. Человечество. Знаете, Горбовский, от частого употребления слова портятся.
Горбовский: Странная фантазия.
Бромберг: Тем более, от неправильного употребления. В племенах троглодитов одним и тем же словом обозначалась и принадлежность к человеческому роду и принодлежность к племени. Кто не принадлежал к племени, тот не был и человеком. А тот, кто был человеком обязательно должен был принадлежать к их племени.
Горбовский: К чему это вы?
Бромберг: К тому, что когда-нибудь вы подавитесь своим антропоцентризмом. Ваша человечность, которая мерило всего, стала позором. Разновидностью биологического шовинизма. Нелепым и отвратительным и суеверием. Когда нибудь вы захотите назвать человеком существо, которое гораздо умнее, лучше и счастливее вас — а оно бросит вам в лицо и вашу «человечность», и само название «человек». Оно не захочет называться этим испорченным словом.
…
— Эта философская трепотня имеет отношение к делу? — поинтересовался Каммерер.
— Нет, — сказал Комов, — наплюйте, это все не важно.
— На фиг я тогда это читаю?
— Потому, что самое главное — в конце текста.
…
Горбовский: Поупражнялись в риторике? Обличили? Заклеймили? Может, теперь перейдем к чему-нибудь посерьезнее?
Бромберг: Например?
Горбовский: К тому, с чего я начал. Какие последствия может иметь появление этой женщины на Леониде?
Бромберг: Не беспокойтесь. Никакие катастрофы не предвидятся. Тагоряне зря опасаются нарушения какого-то великого космического равновесия. А вы зря опасаетесь вселенской битвы между суперкитами и мегаслонами.
Горбовский: А что предвидится?
Бромберг: Считайте, что мы послали сверхцивилизациям нечто вроде сообщения. И довольно скоро получим от них нечто вроде ответа. Не спрашивайте у меня в какой форме будет ответ — я этого не знаю. Это невозможно предвидеть на нашем урововне информированности и нашем уровне интеллекта.
Горбовский: То есть, возможно, мы просто не распознаем этого ответа? Или вообще не заметим?
Бромберг: О, вот об этом не беспокойтесь. Еще как заметите и распознаете. Это я вам гарантирую.
END OF PROTOCOL.
…
— Ну, я прочел. И что теперь?
— Вам лучше знать, — сказал Комов, — ведь это вы тесно сотрудничали с Бромбергом последние полгода.
— Вранье, — с ледяным спокойствием ответил Каммерер.
— Жаль, если так. Боюсь, опыта работы в полиции, в подполье и в контрразведке на Саракше будет недостаточно, чтобы организовать сопротивление прогрессорской деятельности Странников.
— Прогрессорской?
— Ну, да. А как еще назвать деятельность более развитой цивилизации в отношении менее развитой, когда менее развитой это решительно не нравится?
— Резонно, — согласился Каммерер, — а вы санкционируете создание департамента контрразведки. В смысле, контрпрогрессорства? Я имею в виду, с минус первым уровнем секретности.
— Такого уровня нет, — заметил Бадер, — или я чего-то не знаю?
— Пока нет. Но нулевой уровень, который сейчас считается предельным, меня не устраивает. Потому, что в создавшейся ситуации информация должна быть закрыта и от исполнительной дирекции Мирового Совета.
— Гм, — сказал Комов, — а для кого она будет открыта?
— Только для меня, для вас и для него, — Каммерер кивнул в сторону Бадера.
— Смело, — сказал Бадер, — но, в данном случае, я полагаю вполне обоснованно. А вы как полагаете, Геннадий?
— Я полагаю, решение можно считать принятым, — резюмировал Комов, — пишите легенду, Мак, составляйте список людей, схему дислокации, план первоочередных мероприятий… в общем, не мне вас учить, сами все знаете. Трех дней вам хватит?
— Мне хватит трех секунд, — спокойно сказал Каммерер, — все, что вы сказали, лежит у меня в кармане. Написал на досуге, а сегодня взял с собой. Вдруг, думаю, пригодится.
Комов подмигнул Бадеру.
— А ведь приятно иметь дело с умным человеком, да, Август?
…
Пять лет спустя на Землю с частным визитом, прибыл пожилой вежливый тагорянин. Звали его Ас-Су, точнее — директор малого административного управления прикладного контроля Великой Тагоры, высокопочтенный доктор Ас-Су. В КОМКОНЕ данное управление именовали просто «тагорская контрразведка», что в общем-то и отражало суть дела. Цель визита Ас-Су была исключительно деликатной и печальной — он желал «выразить уважение месту погребения своего высокопочтенного земного коллеги доктора Рудольфа Сикорски в память о продуктивно проведенных днях сотрудничества». Само собой разумеется, никто не решился поставить под сомнение благородство этого жеста, хотя вообще-то было не совсем ясно, почему милейший тагорянин через столько лет вдруг вспомнил о покойном «земном коллеге», на смерть которого в свое время не отреагировал даже формальным сообщением о соболезнованиях. Также само собой разумеется, что сопровождать высокопочтенного доктора вызвался приемник покойного Сикорски — Максим Каммерер. Так или иначе, эти двое оказались вдали от посторонних глаз, на маленьком катере посреди пролива Китира, где много лет назад, согласно последней воле Рудольфа Сикорски, был брошен в море его прах. Церемония выглядела скромно: в воду бросили цветущую ветку белой сакуры, Каммерер поставил на бак стопку греческой водки, накрытую кусочком хлеба, а доктор Ас-Су, согласно какому-то тагорскому обычаю, выплеснул в море склянку с пряно пахнущей маслянистой жидкостью.
— Как жаль, что наше сотрудничество было прервано на 50 лет из-за прискорбного непонимания единства наших устремлений, — задумчиво произнес тагорянин, выдержав достаточную по его мнению паузу, — приношу вашему департаменту приличествующие извинения.
— Прошлое — прошло, — ответил Каммерер, — жизнь полна ошибок, но некоторые из них можно исправить. По-моему, это — главное.
— Очень верные слова, — согласился доктор Ас-Су, — ваш старший коллега был бы доволен вашим умением сказать их в нужное время. Я хорошо знал его, когда вы еще были молоды, и могу это утверждать.
— Благодарю вас, высокопочтенный, — Каммерер отвесил короткий поклон.
Такорянин наклонил голову в ответ и продолжил:
— Раз зашла речь о сотрудничестве, могу я задать один профессиональный вопрос, не будет ли это признаком непристойности на церемонии в данном месте?
— Безусловно, можете. Доктор Сикорски был бы рад, что вспоминая его, коллеги говорят именно о той работе, которой он посвятил жизнь.
— Я тоже так считаю, — сказал Ас-Су, — скажите, коллега, обладает ли ваш НОВЫЙ департамент надежной и всесторонне разработанной стратегией подавления активности Странников?