Страница 44 из 86
— … Всем становится ясно, что это — андроид, — сказала Вики-Мэй, — как в «деле подкидышей». Зиготы андроидов, созданные Странниками более 50 тысяч лет назад, а найденные и активированные землянами, вообще говоря, случайно. Не людей. Даже не кроманьонцев. Андроидов.
— Почти правильный ответ, — Румата усмехнулся, — всем, да не всем. Для их друзей и прочих близких, они как были людьми, так и остались. А вот в глазах посторонних эти существа мгновенно лишаются всех человеческих прав. Их можно интернировать, подвергнуть принудительным исследованиям и даже пристрелить. Как Рудольф Сикорски пристрелил Льва Абалкина. Пристрелил и продолжал себе дальше возглавлять департамент ЧП. Потому что, хотя никто этого вслух и не сказал, но все громко подумали: «убит не человек, а лишь существо, похожее на человека».
— Автомат Странников, — грустно добавила девушка, — вот мы и добрались до…
— … До охрененной глупости, — перебил Румата, — до выдумывания всяких фантастических разрушительных программ, которые вложены в автоматы Странников. На самом деле Странники тут вообще не при чем. И идентификационные карточки «подкидышей», которые сразу обозвали не как-нибудь, а «детонаторами» — тоже тут не при чем. «Синдром Сикорски» — это просто современное переиздание синдрома голема. Сикорского заставили породить догмат о непознаваемости зла, исходящего от «подкидышей». Суть догмата: у этих андроидов обязано быть какое-то вредоносное свойство. Если мы никак не можем его обнаружить — значит, оно просто выше нашего понимания. Потому что, если никакого вредоносного свойства у андроидов нет, становится слишком очевидным, что они люди. А поскольку они в то же время и машины, то становится очевидным, что люди — это частный случай машин. Биологических, самообучающихся, интеллектуальных и все такое прочее — но, все-таки машин. А большинству людей очень обидно, что они — машины, как двести лет назад было очень обидно, что они произошли от обезьян. Им хочется считать себя чем-то принципиально иным. Царями природы, пупами вселенной, образами творца, квинтэссенцией мирового разума, мерилом всего. Им, как и двести лет назад, хочется выделываться, а выделываться проще всего с помощью мифа о собственной исключительности. Поэтому андроидам запрещено появляться на Земле и вообще в цивилизованной части Вселенной. Поэтому запрещено создавать андроидов, способных к биологическому размножению. Поэтому в «деле подкидышей» все охранители и ликвидаторы ЧП позаботились, чтобы у «подкидышей» не народилось потомство. У меня вообще есть подозрение, что всех «подкидышей» тихо и незаметно стерилизовали. Так, на всякий случай. Потому, что появление полноценного гибрида человека и андроида не может быть объяснено в рамках мифа о человеческой исключительности. Значит, оно приведет к гибели мифа — потому, что миф жив, лишь пока он объясняет все.
— А может, с этой целью Странники и создали хранилище «подкидышей» — предположила Вики-Мэй, — чтобы через 50 тысяч лет погубить этот, как ты выражаешься, миф.
— Не надо приписывать Странникам всеведения, — буркнул Румата, — они им не обладают и этому есть доказательства. И тем более не надо думать, что для Странников свет клином сошелся на землянах. С чего бы вдруг? Скорее, мы для них просто один из видов высокоорганизованной фауны. Не более. А зиготы «подкидышей» — просто банк генов редких животных. 13 штук обоего пола, чтобы в случае чего без труда восстановить вымерший вид. Понятное, очевидное объяснение, без дурацкой мистики средневекового образца. Земляне, как мы знаем, не вымерли. Но и не поумнели — поэтому, перепугались, запутались в своих суевериях и, в конце концов, испортили хорошую вещь, вместо того, чтобы извлечь из нее очевидную пользу.
— Один из видов высокоорганизованной фауны, — задумчиво повторила девушка, — биохимия с биофизикой и машина Тьюринга. Пусть даже и недетерминированная. Какая все это проза, если разобраться.
— Почему непременно проза? — удивился Румата, — разве музыка перестает быть музыкой оттого, что она просто комбинацию продольных волн в газе? А радуга перестает быть радугой оттого, что она лишь световой эффект в разреженной водяной взвеси? Или, например, оргазм… нет, про оргазм не буду, а то ты опять дашь мне по физиономии.
— Я была не права, — сказала Вики-Мэй, — Ну, хочешь, я извинюсь еще раз. Или надо исполнить танец живота, чтобы тебя утешить?
— Все равно я, на всякий случай, не буду про оргазм… Слушай, а ты правда умеешь?
— Что умею?
— Танец живота, — пояснил он.
Девушка звонко расхохоталась.
— Какой же ты все-таки, бесчувственный бегемот. Разве любимый мужчина перестает быть любимым мужчиной оттого, что является толстокожим, бесчувственным бегемотом?
— Почему бесчувственным? — возмутился Румата, — очень даже чувственным, я бы даже сказал, сексуальным…
— … Бегемотом, — непреклонно заявила Вики-Мэй, — знаешь, как хорошо, что ты именно такой… представитель высокоорганизованной фауны.
** 25 **
… Кто-то тронул Елену за плечо. Она обернулась. Рядом высился огромный, как башня, кареглазый, загорелый до коричневатого оттенка тип, одетый в шорты и футболку, разукрашенные по последней моде во все цвета радуги.
— Девушка, вы с незнакомыми мужчинами на улице заговариваете?
— Еще как. Можно сказать, специально ради этого по улицам и хожу. Но к вам это не относится. Вы — не незнакомый мужчина, вы — Каммерер. Максим Каммерер, директор департамента ЧП КОМКОНА-2.
— Ну вот, — уныло констатировал он, — проклятие всенародной известности. Выхожу я из дома в поисках романтических приключений, и что? Фиаско! Мгновенное и разрушительное, как бросок тахорга на ничего не подозревающую жертву….
— Не надо заговаривать мне зубы, Максим.
— … Мне никто не верит, — так же уныло продолжал он, — меня считают брутальным, бесчувственным монстром. Пресекателем инициатив, разрушителем собраний, истребителем высоких научных наслаждений. Никто не предполагает, сколь нежное сердце бьется в этой груди.
С этими словами Максим ударил себя кулаком в грудь, произведя гул, сделавший бы честь матерому самцу горной гориллы.
— Максим, прошу вас, перестаньте ломать комедию. Что вам от меня надо?
— Всего-навсего час вашего драгоценного времени, Елена. Час — и ни минутой более. Потом я исчезну, и вы можете забыть меня, хотя я буду хранить воспоминания об этой встрече в самом укромном уголке моего сердца, где находят место лишь…
— … Секретные файлы и планы тайных операций, — перебила девушка, — хорошо, у вас есть час. Где будем разговаривать?
— Могу предложить камеру пыток, — заявил Каммерер, — мы сядем в уголке под каменной лестницей, между закованным в ржавые цепи скелетом и очагом, где калятся на огне специальные клещи, нальем в тяжелые оловянные кружки темного эля, и будем общаться под горестные стенания призраков…
— Максим, хотите честно?
— Не то слово, — с энтузиазмом подтвердил он, — просто мечтаю!
— Так вот, — продолжала девушка, — если честно, ваши шутки уже достали. Какая, к чертям собачьим, камера пыток…
— Самая обыкновенная. Вы что, опять мне не верите?
— Не верю. Как говорят в славном Арканаре, «предъявите товар, почтенный».
— Извольте, — ответил Каммерер, — это займет семь минут. У меня вон на той площадке припаркован глайдер.
… Камера пыток оказалась ровно такой, какой он описывал. Каменный мешок, освещаемый лишь зловещим красноватым мерцанием горящих в очаге углей, на которых действительно калились клещи самого зловещего вида. Разумеется, и скелет в ржавых цепях был тут как тут, а под изгибом каменной винтовой лестницы стоял тяжелый грубо обструганный стол и несколько таких же грубых, тяжелых табуреток.
Каммерер достал откуда-то из дальнего угла две довольно уродливые оловянные кружки. Наполнил их глиняного кувшина темной жидкостью, так что над краями выросли пенные шапки. И в этот момент раздался тоскливый стон, полный безысходного отчаяния.