Страница 10 из 15
Хмыров снисходительно посмотрел на поэта и вернулся за стол.
– Я вам кое-что зачитаю. – Он взял смартфон и начал: – «Я её любил, но один раз изменил ей. Она мне ничего не сказала, не упрекала, а просто молчала. Я пытался её веселить, но всё было бесполезно. Через месяц я понял, что сломал её!» Каково, а?
– Это же пошло!
– Пошло! Зато двадцать четыре тысячи лайков! Учитесь, господин поэт! Займитесь этим, и люди к вам потянутся! Просто искусство ищет новые формы.
– А как же стремление человека к высоким идеалам, – поэт снова вскочил с места, – для которых нужны сложные, многослойные произведения, раскрывающие человеческую душу? А как же восхваление красоты и жизни? Ведь это отличает нас от животных. А божественная искра таланта? И благородные чувства, которые она зажигает в наших сердцах! Любовь, страсть, печаль, радость! Мечта о совершенстве и жажда прекрасного! Разве это можно измерить лайками?
– Можно, господин поэт! И главное – окупаемость.
– Но так нельзя. Это погубит нас. Кто-то должен указать людям на красоту?
– Во всяком случае, не мы! Купите рекламу, ищите умного редактора, мецената… Сами, всё сами! Желаю удачи!
– Но где же сегодня их найти?
– Ничем не могу помочь!
Поэт понуро покинул кабинет, и Хмыров услышал, как уже в приёмной раздался хлопок.
– Застрелился! – приоткрыв дверь и смотря на мёртвого поэта, лежащего посреди приёмной, констатировал Хмыров. – Это какой по счёту?
– Третий, – напомнила секретарша.
– Вызовите бригаду, – устало попросил Хмыров. – А то можно подумать, что у нас здесь кладбище поэтов, писателей, художников, а не министерство культуры.
19.08.21
На книжных полках
На книжную полку из двухтомника биографии Александра Сергеевича Пушкина за авторством советского исследователя Д.В.Синицына выскользнул маленький человечек в неброском сером костюме. Он был лысоват, на носу держал очки в толстой чёрной оправе, спину немного сутулил. Человечек взглянул на часы, словно кого-то ожидая. И правда, вскоре к нему присоединился второй такой же крошечный. Новый выбрался из книги стихов современного поэта Горнилова под названием «На русском погосте кривые кресты». Второй был коротко стрижен, покрыт чёрной щетиной и глаза имел почему-то пугливые.
– Товарищ Горнилов, – обратился к поэту сутулый человечек, – умоляю, с плохого не начинайте. Он человек тонкий, ранимый. А при случае и вспылить может, когда дело его памяти касается. Надо как-то помягче ему сообщить.
– Так может и не скажем ничего, Дмитрий Валерианович? – нахмурив брови, предложил Горнилов. – Спрошу про свои стихи и всё.
– Нет-нет, товарищ Горнилов, – закачав головой, мягко возразил Синицын. – Он очень просил, чтобы по этой теме его подробно информировали.
– Как знаете, – пробормотал Горнилов, и два человечка двинулись по книжной полке.
Их путь был недолог. Поравнявшись с алым трёхтомником, спутники остановились и огляделись.
– Готовы? – спросил Горнилов.
– Готовы! – в унисон повторил Синицын и, вздохнув, втиснулся меж книг. Следом за ним, перекрестившись, полез и Горнилов.
Внутри они оказались среди ярких красок и сказочных узоров. Воздух был чист и свеж, он пьянил по-весеннему, хотя казалось, что вокруг стояла золотая осень. Но здесь была и зима, и лето, и все времена года разом – выбирай на вкус. И всё сочно, живо, светло.
У распахнутого окна небольшой комнаты сидел он, пил чай и любовался своим творением. Увидев гостей, он жестом пригласил их к себе.
– О своих стихах пришли узнать? – без долгих приветствий осведомился он у Горнилова. – Читал, читал. Знаете, от нечего делать всю книгу прочёл от начала и до конца. Ну что же вы, голубчик, о России пишете и словно по ней панихиду справляете?
– Это почему же? – насупился Горнилов.
– Да так выходит. У вас если земля – то чёрная, если кресты – то кривые, если небо – то свинцовое. И одинокий мальчик в слезах и крови бродит среди этого мрака. Неужто такова теперь Россия? – он обернулся в сторону Синицына. – Или нет? А война? Голубчик, так Россию не прославить. Так её можно только хоронить. Где гром артиллерийских залпов, и русский штык, и белый снег, врага бесславнейший побег? Словом, – тут он прервался и откашлялся, – следует писать о величии России, о её блеске и триумфе. А про тоску пусть недруги пишут.
– Да мы, Александр Сергеевич, не только по этому делу, – переводя тему, сказал задетый Горнилов.
– А что ещё?
– С памятниками вашими беда, – осторожно заявил Синицын, переглядываясь с Горниловым.
Пушкин вскочил с места и энергично зашагал по комнате.
– И что же с ними? – недоверчиво спросил он.
– Сносят, – сообщил Синицын.
– Отбойными молотками, – зачем-то прибавил Горнилов.
Поэт приложил тонкие пальцы ко лбу.
– Что за век, что за нравы! – воскликнул он. – Мои враги – мерзавцы и подлецы, зная, что их не вызвать на дуэль, дошли в своей трусливой низости до таких пределов, что объявили войну моим образам.
– Это не ваши враги, Александр Сергеевич, – поправил Синицын.
– Уж не хотите ли вы сказать, что сама Россия отвернулась от меня? – взволновался Пушкин и, вновь усевшись на стул, обратился к Синицыну. – Послушайте, Дмитрий Валерианович, вы мой биограф и всё обо мне знаете. Уж не написал ли я о своём Отечестве такого, что могло быть превратно понято потомками?
– Нет, нет! Что вы, Александр Сергеевич. Это не ваши враги. Это враги России.
– Вот как, – задумчиво произнёс Пушкин и подошёл к окну, за которым играла и переливалась всеми красками русская словесность. – Знаете, что я вам скажу, друзья! – вдруг радостно обернулся поэт и глаза его засияли. – Нет лучшей доли для человека и поэта, чем та, когда его имя отождествляют с Россией! И пусть я буду навеки с ней, чем буду принят в варварскую компанию её врагов! Даже лучшие памятники временны, а Россия – вечна!
22.11.22
Трактор помог
– А, Сэмми, ты всё печатаешь? Бросай это дело! Пойдём лучше пропустим по стаканчику!
В редакцию провинциальной газеты Бордемсвилля, штат Кентукки, ворвался энергичный мужчина тщедушного телосложения с небритым лицом и сизым носом. Он был в том горячечном нетерпении, когда кажется, что до заветной рюмки остаются считаные мгновения, но вдруг откуда ни возьмись возникла досадная проволочка. Это был Риччи Тузински – известный в округе бездельник, выпивоха и скандалист.
Сэм Бак, всю жизнь проработавший в «Морнинг геральд», толстый и нескладный, с беспокойными глазами и белёсыми бровями, смотрел на свой текст в мониторе и недовольно вздыхал. Рядом с ним лежал свежий номер нью-йоркской газеты с броским заголовком «В результате чудовищного ракетного удара по Польше был взорван трактор. Следствие ищет виновных».
– Да кончай печатать! – в нетерпении повторил Тузински, садясь на край стола своего приятеля и машинально беря в руки газету. – Сегодня надо выпить как следует!
– Опять ты за старое, Риччи! – простонал Бак. – Последнего раза было мало? Теперь я сосредоточиться не могу. Сто раз уже начинал, сто раз переписывал и до сих пор не знаю, как написать, чтобы было понятно…
– Да напиши, что во всём виноваты русские, и пойдём! – отрезал Тузински, рассматривая заголовок в нью-йоркской газете как диковинку.
– Какие русские? – удивился Бак.
– Самые обыкновенные! – откидывая газету, с чувством воскликнул Тузински. – Так и пиши, дескать, русские за всё в ответе, звери, а не люди! Редактор будет в восторге!
– Ты что, смеёшься? – возразил Бак. – Ну как я это отправлю? Тут стоит вопрос о моей карьере, а ты предлагаешь мне безосновательно обвинить русских? Нужны хотя бы какие-то доказательства.
Тузински наклонился к своему другу и, воровски оглядываясь, зашептал:
– Ответь, твой редактор за демократов, верно? Так вот, представляешь, как ему понравится твой вывод? Сейчас все демократы точат зубы на русских. Ставлю пятёрку, что, прочитав заключение, старик засучит ножками от восторга и обеспечит тебе превосходную карьеру.