Страница 114 из 115
В предыдущей главе мы видели, в каком смысле шаманский экстаз можно считать возрождением мифического illud tempus (времени оного), когда люди могли в действительности общаться с Небом. Несомненно, небесное вознесение шамана (или знахаря, мага и т. д.) является глубоко модифицированными и иногда деградированными остатками этой архаической религиозной идеологии, основанной на вере во Всевышнее небесное Существо и реальные сношения между Небом и Землей. Шаман, однако, как мы видели, в связи со своим экстатическим опытом — позволяющим ему вновь переживать состояние, недоступное для остальных людей, — считается и сам себя считает избранным существом. Мифы, кроме того, вспоминают о более интимных отношениях между Всевышними Существами и шаманами; речь идет, прежде всего, о Первом Шамане, посланном Всевышним Существом или его субститутом (демиургом или солнечным богом) на Землю для защиты людей от болезней и злых духов.
Исторические модификации центрально— и североазиатских религий, то есть, говоря вообще, все более важная роль культа предков и божественных или полубожественных персонажей, занявших место Всевышнего Существа, изменили, в свою очередь, и значение экстатического опыта шамана. Нисхождение в Ад,[1650] борьба со злыми духами, но также и все более близкие отношения с «духами», ведущие к «воплощению» этих духов в шамана или «одержимости» шамана ими, являются в большинстве своем более поздними нововведениями, которые мы можем приписать общему преобразованию религиозного комплекса. К этому следует еще добавить южные влияния, которые проявились довольно рано и модифицировали как космологию, так и мифологию и техники экстаза. К этим южным влияниям следует отнести сравнительно недавнее влияние буддизма и ламаизма, а также иранские влияния и, в меньшей мере, предшествовавшие им месопотамские влияния.
Вероятно, инициационная схема ритуальной смерти, за которой следует воскрешение шамана, также является новшеством, восходящим, однако, к очень древним временам; ее никак нельзя считать влиянием античного Ближнего Востока, поскольку символика и ритуал инициационной смерти и воскрешения зафиксированы уже в австралийских и южноамериканских религиях. Однако нововведения, связанные с культом предков, нашли свое отражение прежде всего в структуре именно этой схемы посвящения. Само понятие мистической смерти было модифицировано вследствие различных магико-религиозных изменений, вызванных лунными мифологиями, культом умерших и выработкой магических идеологий.
Таким образом, азиатский шаманизм следует считать архаической техникой экстаза, в основе которой заложена первичная идеология — вера во Всевышнее небесное Существо, с которым можно поддерживать прямые отношения путем вознесения на Небо; эта идеология постоянно преображалась в силу целого ряда экзотических влияний, увенчавшихся вторжением буддизма. Кроме того, представления о мистической смерти содействовали все более тесным отношениям с душами предков и «духами»; в конце концов эти отношения стали приобретать форму "одержимости".[1651] Как мы видели, феноменология транса подверглась многим изменениям и деградациям, обусловленным большей частью искажениями чистой природы экстаза. Тем не менее все эти инновации и все деградации не были в состоянии устранить саму возможность настоящего шаманского экстаза — в различных регионах мы встречали примеры подлинных шаманских мистических переживаний в форме «духовных» вознесений на Небо, причем подготовка к этим переживаниям осуществляется с помощью медитации, техника которой сравнима с техниками великих мистиков Востока и Запада.
ЭПИЛОГ
Нет перерыва в истории мистики. Мы уже несколько раз замечали в шаманском экстазе "тоску по раю", напоминающую один из старейших типов христианского мистического переживания.[1652] "Внутренний свет", играющий принципиальную роль в индийской мистике и метафизике, как и в христианской мистической теологии, был засвидетельствован, как мы видели, уже в эскимосском шаманизме. Добавим, что магические камушки, которыми фаршируется тело австралийского знахаря, тоже определенным образом символизируют "застывший свет".[1653]
Но шаманизм важен не только своим местом в истории мистики. Шаманы сыграли существенную роль в защите психической монолитности общества. Это непревзойденные воины в борьбе с демонами; не менее эффективно противостоят они также болезням и черным магам. Образцовой фигурой шамана-мастера является Дто-мба Ши-ло, мифический основатель шаманизма на-кхи, неутомимый истребитель демонов (см. выше). Большое значение боевых элементов в некоторых типах азиатского шаманизма (копье, кольчуга, меч и т. д.) объясняется необходимостью борьбы против демонов, настоящих врагов человечества. В общем можно сказать, что шаман защищает жизнь, здоровье, плодородие, мир «света» — от смерти, болезней, бесплодия, несчастья, от мира «тьмы».
Воинственность шамана иногда становится агрессивной манией; в некоторых сибирских традициях шаманы неустанно сражаются друг с другом в облике животных. Но подобного рода агрессивность скорее исключительна; она свойственна некоторым видам сибирского шаманизма и венгерскому тальтосу. Принципиальной и универсальной является борьба шамана с тем, что мы могли бы назвать "силами Зла". Нам нелегко вообразить, что значил такой мастер для архаического общества. Это, прежде всего, уверенность, что люди не одиноки в чуждом мире, окруженные со всех сторон демонами и "силами Зла". Кроме богов и сверхъестественных существ, к которым обращаются молитвы и которым приносятся жертвы, существуют еще "специалисты по священному", люди, способные "видеть духов, возноситься на Небо и встречаться с богами, спускаться в Ад и бороться с демонами, болезнями и смертью. Принципиальная роль шамана в защите психической целостности общества зиждется прежде всего на уверенности людей в том, что один из них сможет им помочь в критической ситуации, вызванной обитателями невидимого мира. Чрезвычайно утешительной и укрепляющей является убежденность, что один из членов общества может видеть то, что закрыто и невидимо для остальных, а также приносить непосредственные и точные сообщения из сверхъестественных миров.
Именно благодаря способности путешествовать в сверхъестественные миры и видеть сверхчеловеческие существа (богов, демонов, души умерших и т. п.) шаман мог внести решающий вклад в познание смерти. Вероятно, многие элементы "погребальной географии", как и некоторые темы мифологии смерти, являются результатом экстатических переживаний шаманов. Видимый шаманом мир и существа, встречаемые им во время экстатического путешествия в потусторонний мир, подробно описаны самими шаманами во время транса или после него. Неизвестный и страшный мир смерти приобретает форму, организуется вокруг специфических образцов, чтобы в итоге проявить собственную структуру и со временем стать близким и достижимым. В свою очередь, существа, населяющие мир смерти, становятся видимыми; они приобретают формы, ведут себя как определенные личности, имеют даже свою биографию. Постепенно мир умерших становится познаваемым, а сама смерть расценивается прежде всего как ритуал перехода к духовному способу бытия. Таким образом, рассказы об экстатических путешествиях шаманов приводят к «одушевлению» мира умерших, обогащая его чудесными формами и личностями.
Мы уже упомянули о совпадении между рассказами о шаманских экстазах и некоторыми эпическими темами из устной литературы.[1654] Приключения шамана на том свете, испытания, которым он подвергается во время своих путешествий в Преисподнюю и вознесений на Небо, напоминают приключения персонажей из народных сказок и героев эпической литературы. Весьма вероятно, что многие «темы» или эпические мотивы, как и многие персонажи, образы и стереотипы эпической литературы, имеют экстатическое происхождение в том смысле, что они заимствованы из рассказов шаманов о путешествиях и приключениях в сверхчеловеческих мирах.
1650
Напомним, что истории религий известны разного рода descensus ad inferos. Достаточно сравнить нисхождение в Ад Иштар или Геракла с экстатическим нисхождением шаманов, чтобы увидеть разницу. См. М. Eliade, Naissanses mystiques, p. 126 sq., 188 sq.
1651
Как убедительно показал Доминик Шродер, «одержимость» как религиозное переживание обладает определенным величием: речь идет в конечном счете о воплощении «духов», то есть о том, чтобы сделать "духовный мир" присутствующим, живым и «реальным»; см. Dominik Schroeder, Zur Struktur des Schamanismus, p. 865 sq. Возможно, что «одержимость» — чрезвычайно древнее религиозное явление. Но его структура отличается от религиозного переживания, характерного для собственно шаманизма. Кроме того, мы можем себе представить, как «одержимость» могла развиться из экстатического опыта: в то время, когда душа (или "главная душа") шамана путешествует в верхних или нижних мирах, «духи» могут завладеть его телом. Трудно, однако, вообразить обратный процесс, поскольку после того, как духи «овладели» бы шаманом, стал бы невозможным персональный экстаз, то есть вознесение на Небо и нисхождение в Ад. Именно духи через «одержимость» вызывают и кристаллизуют религиозный опыт. Кроме того, существует некоторая «легкость» "одержимости", контрастирующая с драматичным и полным опасностей характером шаманских посвящений и дисциплины.
1652
См. также M. Eliade, La Nostalgie du paradis dans les traditions primitives в Mythes, reves et mysteres, p. 80.
1653
M. Eliade, "Experience de la lumiere mystique" в Mephistopheles et l'androgyne, p. 17.
1654
См. выше; см. также R. A. Stein, Recherches sur L'epopee et le barde au Tibet, p. 317 sq., 370 sq.