В дебрях Маньчжурии

В лесу, действительно, тоскливо раздавалось: «Кон-гуль-точу» и где-то вдалеке кричала какая-то птица: «Лиу! Лиу!».

– Если ты вздумаешь пойти за этой птицей Цю р. – продолжал Ли-сан, – с целью посмотреть ее или убить, – она заведет тебя в такие дебри, что ты заблудишься и попадешь в лапы горного духа тигра. Она знает, где растет женьшень и поведет тебя к нему, но знай, что корень этот охраняет тот же дух и он тебе не отдаст его даром: ты заплатишь за него своей жизнью.

Так поучал меня старый зверолов Ли-сан, а вдали перекликались эти таинственные птицы и казалось, что в голосе их было что-то человеческое, так мало он походил на птичьи крики.

– Кон гуль-точу! – заливалась одна звучною флейтой в вершине старого кедра.

– Лиу Лиу! – отвечала ей другая из глубины темнеющего леса.

Заинтересовавшись этими птицами, впоследствии я много лет подряд старался их добыть для орнитологической коллекции, но все попытки мои не привели ни к чему, так как подойти к птице почти невозможно: крик ее слышен далеко, за 1–2 километра; сидит она, обыкновенно, на вершине высочайшего кедра или тополя; на выстрел она не подпускает, слетает и начинает кричать опять за четверть или полкилометра. Крик ее слышен только весной, в конце апреля и мае, в остальное время ее не слышно. Вероятно, это – время гнездованья. Птица эта принадлежит к числу прилетных, т. е. гнездующих у нас только летом. Водится она только в Гиринской провинции, в Южно-Уссурийском крае и в Корее. Где проводит зиму – неизвестно. Китайцы называют ее «Цяор». Видеть ее мне удавалось только на далеком расстоянии, в бинокль. Величиной она с сороку: оперение пестрое; хвост длинный. Может быть весной птицы эти живут парами и крик самца отличается от крика самки, а может быть – это два различных вида. Интересно было-бы добыть эту птицу, еще неизвестную науке, для нашего края. Держится она в больших лесах, преимущественно в хвойных и смешанных. Мистически настроенные китайцы-таежники ни за что не соглашались добыть для меня эту птицу, веря, что в ней пребывает душа заблудившегося человека. Когда я однажды прицелился из винтовки в птицу, сидевшую на верхушке сухого кедра, бывший возле меня зверолов отвел дуло в сторону, со словами: «Не надо! Пу-син!» Впоследствии, я раза два стрелял в птицу из винтовки, на расстоянии 300–400 шагов, но разумеется, не попал: слишком уж мала была цель.

Солнце совсем уже село, когда мы с Ли-саном поднялись с места и двинулись по тропе, направляясь вверх по течению Лянцзыхэ. Зверолов шел впереди меня; во рту его дымилась неизменная трубка и деревянные рогульки с тяжелою ношей покачивались на его спине из стороны в сторону.

В тайге было совсем темно, но каменная гряда на водоразделе Лао Лина, освещенная последним отблеском вечерней зари, розовела на фоне тёмно-синего неба.

В кустах и прибрежных зарослях мелькали фосфорическим светом светляки, отражаясь в бурных волнах реки мигающими бликами. Долго еще слышны были тоскливые голоса неведомых птиц, пока дремучая чаща не поглотила их в бездонных недрах.

Ли-сан молчал всю дорогу и только иногда тяжело вздыхал под грузною ношей. Шаг его все так же был быстр и размерен и усталость не ослабила его железных мускулов. Я шел за ним налегке, но чувствовал, что ноги мои утомлены и требуют отдыха. Тропинка вилась по самому краю обрывистого берега и ее контуры едва только намечались, так что приходилось ориентироваться на темную фигуру зверолова, на спине которого белым пятном выделялся мучной мешок, служивший мне путеводным светочем, в непроглядном мраке таежной пустыни.

Вверху, кое-где, между темными ветвями великанов леса, мерцали и искрились звезды. Уханье филинов, заунывные крики сов и голоса зверей раздавались в глубине тайги, как стихийный призыв к жизни вечно юной бессмертной природы.

Я долго не мог отделаться от впечатления, произведенного на меня рассказом старого зверолова, и в ушах у меня звенели необычные голоса таинственных птиц маньчжурской тайги.

Дикий охотник

Наступила золотая осень. Однообразный зеленый наряд тайги запестрел всеми цветами радуги: не цветы, а листья загорелись яркими, самоцветами, оттеняя зеленые фоны глубины лесов. Огненно-красные, малиновые, белые, розовые и бурые пятна выступили на темной зелени сопок и, расцвеченные ими, стояли горделиво, как огромный пышный цветник. Горный воздух, чистый и прозрачный, напоен был запахом увядающей растительности, созревших ягод и плодов тороватой тайги. Мягкие контуры далеких хребтов подернулись фиолетовой дымкой, и зубчатые вершины гор, под лучами яркого солнца, горели серебром и золотом в синеве безоблачного неба.

Мы быстро подвигались по зверовой тропке к северу от разъезда Шихо, направляясь к зимовью охотника-промышленника, в надежде поохотиться там на изюбрей.

Течка у этого зверя начинается с 10 сентября и оканчивается в двадцатых числах того же месяца: в это время производится охота на рев. Сущность ее состоит в следующем:

Охотник, искусно подражая реву самца-изюбря, приманивает его к себе и бьет из винтовки. Для подманивания употребляется обыкновенная труба, которая делается из елового дерева, и представляет собой усеченный конус, до 40 см длиной. Толщина стенок трубы 1,5 см, отверстие узкого конца 1 мм, широкого конца 15 см.

Дуть в такую трубу надо, вдыхая воздух в себя и прижимая тонкий конец к губам. Подражать приходиться реву молодого изюбря, тогда старый самец отвечает охотно и идет на призыв; молодой же на крик старого не пойдет. Чаще всего изюбри ревут на утренней и вечерней заре; тогда все сопки и пади оглашаются их голосами, и звонкое горное эхо вторит им, откликаясь в далеких ущельях. Старые изюбри, вызывая на бой противника, яростно роют землю передними ногами и рогами; бросаются с ожесточением друг на друга, стараясь вонзить острия своих рогов в незащищенные места тела противника. Фехтуют они рогами великолепно, и редко случается, чтобы сильнейший убил слабейшего; обыкновенно последний уступает и спасается бегством, оставляя победителю своих самок. Сильный самец гоняет перед собой стадо самок, от 5 до 8 и даже 12 штук, обращаясь с ними жестоко. На этой охоте необходимо соблюдать тишину, не курить, не кашлять и, кроме того, становиться против ветра, иначе чуткий зверь узнает обман и не выйдет на призыв, некоторые охотники удачно ревут в ствол ружья, или же в срезанный ствол зонтичного растения.

Солнце склонялось к западу, когда мы вдвоем с промышленником Бобошиным подошли к его зимовью, расположенному в живописном месте распадка, на берегу быстрой горной речушки, шумно катящей свои кристально чистые холодные струи по узкому каменистому ложу. Рев изюбрей уже начался. Голоса зверей раздавались в тишине наступающего вечера и неслись непрерывающимся гулом с обоих склонов горных хребтов и из глубины далеких падей.

Сбросив с себя лишнюю ношу и вещевые мешки, мы наскоро захватили винтовки с патронами и быстро зашагали вверх, по склону хребта, где слышались голоса по крайней мере пяти изюбрей, перекликавшиеся между собой на небольшой сравнительно площади. Голоса то приближались, то удалялись. То грозные и вызывающие, то жалобные и печальные, они производили сильное впечатление среди этой дикой, величественной природы, в суровых горах и девственных первобытных лесах.

Под крики и вопли зверей мы поднялись на перевал, горного хребта, где остановились на обширной поляне, покрытой пожелтевшею травой, окруженною со всех сторон дубовым лесом. Солнце одним своим краем коснулось зубчатого гребня лесистых гор, и вечерние тени поползли по склонам и вершинам скалистого хребта. Из соседнего ущелья повеяло прохладой. Ближайший изюбрь, старый самец, судя по низкому голосу, находился от нас недалеко, и его то мы решили подманить на трубу моего компаньона Бобошина. Я стал на опушке леса, скрытый за густым боярышником, а Бобошин расположился немного в стороне от меня, в лесу и начал подражать реву молодого самца. Сначала изюбрь замолк, очевидно его поразили эти звуки, и он стал вслушиваться и соображать. Так прошло минут пять, затем он снова рявкнул несколько раз и замолк. Труба прозвучала еще два раза, и наступила тишина, нарушаемая только далекими голосами зверей и неясным шумом тайги.