Страница 2 из 13
– Да прекрасная была погода: солнце, небо голубое, птички щебетали. Я вон, в одном летнем платье на работу пришагала и босоножках. – Тимофеевна провела рукой по пестренькому платью в цветочек. – Леонид Петров из телевизора сказал: «В Питере солнечно, осадков не ожидается». Я и зонтик из сумки выложила. А сейчас, что получается? Ни зонта, ни кофточки! Это он специально заманивал, чтобы меня окончательно вымочить.
Лера с удивлением посмотрела на коллегу. Вряд ли дождь поставил себе целью намочить только одну Веру Тимофеевну. Но вслух говорить ничего не стала. А подумала, что если бы взяла отпуск, как планировала на конец июля, то сейчас купалась бы в своем бирюзовом море и не смотрела бы на серый пейзаж за окном.
Но, что, уж, теперь жалеть. Надо набраться терпения, сама согласилась на эту работу.
Работу свою Лера обожала. С раннего детства она рисовала на всем, что попадалось ей под руку: альбомный лист, обрывок любой бумаги, пачка бабушкиных папирос, запотевшее окно, песок. В раннем детстве это были и обои, за что ей попадало от семейства, но в угол ее старались не ставить, – ребенок не понятно, откуда доставал карандаш и вдохновенно творил. Девочка рисовала все, что видела, что встречала на пути своей маленькой жизни. Это были: ее игрушки, кошки, собаки, воробьи и голуби, дома и машины. Позже Лера стала изображать своих домашних. И делала это настолько похоже, что ни у кого не возникало сомнения – ребенок одарен талантом. В школе она с младших классов была членом редколлегии, и даже старшеклассники относились к ней с уважением.
А после окончания школы Леру Озерову взяли в Муху, Мухинское училище, после предварительного собеседования. Она принесла несколько своих работ, как было положено: рисунок карандашом с натуры, рисунок пером, отмывка тушью, акварель, орнамент и случайно в эту папку попал еще и рисунок: «Умирающий лев», – который Лера скопировала с шедевра Леонардо на пожелтевший лист старого альбома. Вышло так схоже, что бабушка посоветовала внучке не показывать никому эту свою работу, чтобы не волновать окружающих.
– Но почему, ба? Это же красиво! – Любовалась Лера на свое творение. – Пусть смотрят.
– Ты лучше свое рисуй, детка! Природу, зверушек разных, это зла не принесет! – Закивала головой бабуля.
Лера, залюбовавшись на знакомый профиль, тут же схватила карандаш и изобразила бабушку, одним штрихом придав старушке царственный вид.
– Шалунья! – ухмыльнулась Виктория Александровна. – И как ты так можешь? Вроде ничего не меняешь, а у тебя, то король, то трубочист выходит из простых людей.
И вот на собеседовании рисунок Леонардо случайно оказался в папке, которую Лера тщательно собрала вечером, придирчиво разглядывая каждую свою работу. Не сам же он туда пролез?!
Два преподавателя склонились над рисунком и в молчании рассматривали его несколько минут.
– Простите, это попало сюда случайно, – пролепетала Лера. – Это просто шутка.
– А кто сей шутник? – проговорил высоким голосом седой. Тот, кто показался Лере старше. Она уже всматривалась в его лицо, прикидывая: пойдет ли ему шутовской колпак.
– Я просто попробовала….
– Дорогая, так у нас пробуют студенты на последних курсах, да и то не все.
На нее внимательно смотрели две пары глаз, а Лера чувствовала, как ее лицо заливает краска то ли стыда, то ли гордости.
– Я возьму ее на свой курс, – проговорил тот, что был моложе – с рыжей бородой и живыми карими глазами. «Полярник» – припечатала Лера образ.
– Смотри, не навреди! Эту девушку учить нечему, ее надо только направить.
Но Лера не считала, что ее нечему учить. Она с удовольствием постигала и впитывала любую информацию, которую давали мудрые преподаватели.
Больше всего она обожала уроки в Эрмитаже, когда им было позволено делать копии с мировых шедевров. Она чувствовала свою причастность к великому искусству. Душу ее охватывал трепет каждый раз, когда она переступала порог знаменитого музея. Лера с раннего детства могла бродить по его залам часами, подходя к любимым полотнам, вглядываясь в детали, подмечая, как ложится свет и падают тени, чувствуя, как что-то тяжелое слетает с нее, и делается чище все вокруг.
Написать «нетленку», как мечтали многие студенты Мухи у Леры не получалось, да она и не старалась. Ей больше нравилось делать копии с известных картин, повторяя гениальные изгибы и повороты, копировать игру солнечных лучей, блеск жемчуга на шейках светских красавицах.
– Озерова, куда тебя тянет? Хочешь писать копии в торговых центрах для капризных заказчиков? – Смеялись однокурсники.
Сначала многие завидовали Лериным работам, они были лучшими на курсе, но потом все успокоились, ничего выдающегося девица Озерова не показывала. А находилась в рамках заданий училища.
Вон, Женька Павлов, какие шедевры выдавал, закачаешься! Даже выставку свою пробил. И это на третьем курсе! Да, мазки слишком грубые, краски плохо смешивает, торопится, но каждая неделя – новая работа. Питер под дождем: мокрый Невский, мокрая Исаакиевская площадь, Летний сад, Петропавловка сквозь нити дождя. Да, шаблонно, но прибавьте к этому харизму самого художника – уверенного в себе и своем творчестве красавца с копной каштановых волос. Народу нравились его работы и их охотно покупали туристы.
А Озерова написала старушку в красном берете, одиноко съежившуюся на лавочке под дождем, чем заставила заплакать преподавателя. И работа ее долго висела в аудитории, как лучшая.
Распределение после Мухи было свободным. То есть идите, дорогие господа студенты, на все четыре стороны. Хотите, рисуйте фантики, хотите, вынашивайте в себе свою «нетленку», хотите, пишите «жопись» с домиками, озерцом и ромашками на переднем плане. Это хорошо продается, если вы, конечно, сможете пристроить свое творение в отделы мебельных центров.
Но Лере неожиданно сделали интересное предложение – пригласили в реставрационную мастерскую при известном антикварном салоне. О таком выпускнице академии даже мечтать было смело, – туда брали людей с опытом. Салон занимал целых три этажа. Первый и последний – были рабочими, там сидели реставраторы, а на втором был выставочный зал, он же торговый. Точнее, первый этаж был полуподвальным и у сотрудников назывался «подземелье». Леру посадили туда, но девушка была рада своей работе. Она находилась среди холстов, кистей и красок. Что могло быть лучше?
Правда, реставрацией великих полотен, как мечталось, пока заниматься не приходилось. Она смешивала краски в респираторе, добавляя в них свинец, что меняло состав современных красок. Патинировала рамы. Иногда приносили трогательные картины неизвестных художников прошлого века облупившиеся, растрескавшиеся. Но заказчики умоляли восстановить семейные реликвии. Однажды к Лере подошел хозяин мастерской Павел Аркадьевич, прозванный в народе Павлом первым, с необычной просьбой.
– Сможешь это восстановить? – и протянул небольшое полотно.
– Но это же копия Левитана? Зачем кому то понадобилось реставрировать копию? Да и реставрация будет стоить намного дороже, а по срокам и дольше.
– И что ты предлагаешь? – блеснул очками в тонкой оправе шеф. Он потрогал прядь волос, прикрывавшую лысину, как делал это всегда, когда волновался.
Круглый живот обтягивал модный джемпер яркой оранжевой расцветки, узкие джинсы известной фирмы на тонких ножках смотрелись жалко и дешево. Вздернутый нос и чересчур большая голова на покатых плечах и, правда, придавали сходство с Императором Павлом первым, но шеф представлял себя стройным и красивым и всячески старался соответствовать молодой жене – крашеной брюнетке с пышной грудью. Жену звали Эллина – по крайней мере, она так себя называла. Одевалась она в яркие одежды. На ней всего было много: блесток, страз, кожи и меха. Пухлые губы ярко мазались вишневой помадой, а ресницы покрывались тушью в таком количестве, что глаз за ними было не рассмотреть.
Вера Тимофеевна при виде ее опускала голову и начинала глубоко дышать, не произнося при этом ни слова.