Страница 7 из 37
В квартире, однако, Лиды не оказалось. Она рискнула выйти за покупками в продуктовый магазин. Последние недели Лида вообще хорошо ориентировалась в пространстве, почти не терялась в коридорах квартиры и не путала право и лево. Появилась робкая надежда, что мозг исцеляется (возможно, дело было в детях, в том, что Лида сосредоточена на них, а не на болезни, хотя никто не мог сказать наверняка, а к врачу идти не хотелось, да и времени не было).
Теща развешивала на веревках стираные ползунки, пеленки и тканевые комбинезончики, а на кухне у нее булькал в кастрюле суп на ужин, а еще дверь в ванную была распахнута, и там гремела старая стиральная машинка.
Девочка сидела на полу в гостиной, играла с деревянными кубиками. Мальчик лежал в коляске, Леша видел только его крохотные ручки, пытающиеся дотянуться до погремушки.
– Схожу погуляю с ними, – сообщил Леша, передавая теще букет.
– Умом тронулся? – спросила она. – Ты ж подходить боялся.
– А теперь не боюсь.
Пока теща суетливо одевала детей, Леша стоял на пороге и разглядывал то девочку, то мальчика. Пытался раскопать внутри самого себя что-то, связывающее его с этими детьми. Что-то родное. Может, девочка и вправду похожа? Носик, если присмотреться, вполне себе. Глаза такого же цвета. Вырастет красавицей, уже сейчас видно. А по мальчику вообще ничего не видно, он маленький еще слишком.
В детстве Леша дружил с приемным парнишкой из соседней квартиры. Никто не скрывал, что он приемный, а родители его даже, наоборот, гордились. Они несколько раз говорили такое: «Отец и мать не те, кто родили, а те, кто воспитали». Раньше Леша не задумывался о значении этой фразы, а сейчас вот согласился.
В конце концов, какая разница, откуда дети взялись, если их можно вырастить нормальными людьми.
Он спустил коляску по лестнице, удивляясь, как это, оказывается, тяжело. На улице направился к детской площадке и там сидел на скамейке полчаса, наблюдая, как девочка возится с игрушками во влажном и припорошенном снегом песку. Мальчик спал. В какой-то момент позвонила Лида и радостно защебетала о том, как гуляет по продуктовому магазину, как ей тут хорошо и интересно. У нее прошел страх. Лидина радость передалась и Леше тоже. Он отвлекся от тяжелых мыслей, рассказал (впервые за месяцы) о делах на работе, о плановых встречах и нелепых случаях в офисе. Посмеялся с женой вместе, а когда мальчик в коляске заворочался, сказал такое отцовское и теплое: «Ну-ну», будто много лет воспитывал детей.
После разговора Леша пошел домой. Колеса коляски вязли в снежной каше, из-за этого Леша задержался на лишние минут десять, и это было хорошо, потому что если бы он вернулся домой раньше, то неизвестно, как бы все закончилось для него и для детей.
Он поднялся на четвертый этаж, проклиная отсутствие лифта в их ветхой кирпичной пятиэтажке, и обнаружил, что входная дверь в квартиру приоткрыта. Пахло горелым, будто сбежало молоко на плите. В коридоре не горел свет. Леша щелкнул выключателем и увидел, что белье сорвано с веревок и разбросано по полу, измятое и грязное. И еще увидел темно-красные следы на стенах, как отпечатки рук, только размазанные.
Посадив девочку на обувницу, оставив коляску, Леша протопал торопливо к кухне, толкнул дверь и наткнулся на опрокинутый обеденный стол с торчащими вверх ножками. Ветер врывался в кухню, раззадоривая занавески. На полу, между холодильником и батареей, лежала на животе теща, подобравшая под живот руки, раскинувшая ноги. Одна тапочка слетела, обнажая темную старческую стопу с потрескавшейся грубой пяткой. Вокруг тещи расползалась по кафелю темная кровь.
У распахнутого окна стоял тесть. Совершенно безумный, неопрятно одетый в старую военную форму, в берцах, непричесанный и с многодневной седой щетиной. Голова его тряслась, зрачки бегали туда-сюда, пальцы на левой руке, сжимавшие сигарету, тоже тряслись, и сигарета никак не могла попасть между губ.
Леша попятился, но тесть посмотрел на него и будто пригвоздил безумным дергающимся взглядом. Ноги сделались ватными, Леша подумал о том, что если он сейчас умрет, то следом наверняка умрут дети, а потом и жена. Из этой квартиры, кроме тестя, никто больше никогда не выйдет.
– Мне нужно было, – сказал тесть. Во второй руке у него был зажат кухонный нож с окровавленным лезвием. – Невыносимо с этим жить.
– С чем? – спросил Леша. На включенной плите выкипало молоко.
– Мы тридцать пять лет душа в душу. Никому ничего плохого не сделали. Как это ее угораздило вляпаться? Ты что же, не видишь, Леша, кого вы в дом притащили? Не видишь? А я вижу. Девочка эта. У нее взгляд… я его видел раньше. Мертвый взгляд солдатика. Выгружал таких из вертолета, одного за другим. Мертвые смотрят одинаково, будто взгляд их стал глубже, будто умудрились заглянуть на ту сторону.
Леша сглотнул.
– При чем здесь…
– Она же верующая, Леша. Она не могла принять в дом мертвых людей. Это неправильно, не по-христиански. А все же приняла. Переступила через себя из-за кого? Из-за родственников. Любовь застила глаза. Что было бы дальше? Я скажу тебе, Леша. Я вам всем скажу. Нельзя, чтобы мертвые возвращались. Нельзя их находить и вытаскивать.
Он как бы лениво оттолкнулся от стены, о которую опирался плечом. Наконец засунул сигарету в уголок губы. Сигарета была не зажжена.
– Мне нужно вас остановить, – сказал тесть, делая шаг к Леше. – Иначе вы ведь еще будете приводить мертвецов. Одного за другим. И когда-нибудь приведете солдатиков, которые умерли на войне. Они вернутся в наш мир с тем самым взглядом. В нем боль, страх и злость. Они отыщут меня, отыщут всех, кто виноват в их смерти, и зададут вопрос: «Почему мы умерли?» А я не хочу отвечать. Я боюсь посмотреть в их мертвые глаза и увидеть там ответ.
Он сделал еще шаг, и Леша подумал, что надо бы бежать, надо бы развернуться, подхватить детей, коляску, рвануть на лестничный пролет и бегом, бегом из дома, подальше отсюда, спастись. Но его мозг не слушался. Его мозг как будто сделался таким же поврежденным, как у жены.
Где-то за спиной, вдалеке, хлопнула дверь, и Леша услышал голос Лиды:
– Я вернулась! Все хорошо!.. А почему дети в коридоре?
Тогда Леша закричал:
– Бегите отсюда! Живее!
Он принял решение и сам шагнул к тестю, замахнулся, ударил кулаком в бородатое старое лицо с сигаретой во рту. Что-то обожгло его левое плечо, и Леша, проваливаясь в кроваво-молочный туман, успел увидеть нож.
А потом случился еще один глюк. Почти последний.
В этой потрепанной трешке, которую много лет назад получила от государства его мама, работавшая водителем трамвая и уж точно никогда не путающая право и лево, Леша остался с детьми один.
Лида, увидев лежащую на полу мать, окровавленного тестя и не менее окровавленного мужа, хлопнулась в обморок. Врачи увезли ее в больницу, где болезнь, усугубленная стрессом вперемешку с депрессией, дала о себе знать с новой силой. Лиду решено было оставить под присмотром на две недели.
Приехавшие же следователи как-то лениво и с черным юморком промеж официальных речей опросили Лешу: когда обнаружил, что предпринял, зачем полез на человека с ножом, е-мое. И все такое прочее. Леша отвечал, а в голове крутилась одна-единственная мольба, чтобы следователи не спросили про детей, откуда они, есть ли документы вроде свидетельства о рождении, или выписки из роддома, или чего там вообще предъявляют на малолеток. Следователи и не спросили. Один из них похлопал Лешу по плечу и сообщил, что вообще-то надо радоваться, что тесть не помер, иначе бы повесили непредумышленное, а так тянет на самооборону, хоть и с тяжкими. Леша путался в мыслях и ничего не понял кроме того, что его не посадят в СИЗО, а оставят дома с детьми. К добру или к худу – непонятно.
Тестя увезли в ту же больницу, что и Лиду. Впрочем, тещу отправили следом, потому что она до сих пор боролась за жизнь, организм у нее был крепкий, закаленный перестройкой и девяностыми. Умрет она только через два дня, но об этом пока еще никто не мог знать.