Письма на воде

– Уверен, вы всецело заняты управлением страной, – уклончиво пробормотал Ван Чжон, порываясь уйти и не зная, как это сделать, не нарушив приличий. – К чему вам лишнее беспокойство о моём ребёнке?

Видимо, его волнение, граничившее с паникой, всё-таки пересилило здравый смысл, потому что, сказав это, он поспешно поклонился, прощаясь, и подхватил дочь на руки:

– Пойдём, родная.

Ван Со с необъяснимой жадностью следил за тем, как девочка обняла Ван Чжона за шею и прижалась к нему щекой, а стоило принцу развернуть девочку лицом к нему, вздрогнул и отступил на шаг.

Шпилька.

Искусно вырезанная изящная серебряная шпилька с белым цветком лотоса, алыми ягодами барбариса и маленькой синей бабочкой, при взгляде на которую тут же заныло сердце.

Эта шпилька украшала волосы девочки, но Ван Со показалось, что её вонзили ему в горло.

– Стой! – внезапно осипшим голосом потребовал он.

И всё понял. Он всё понял!

Ужас в глазах Ван Чжона подтвердил его невероятную догадку, и Ван Со почувствовал, как у него немеют руки.

– Оставь ребёнка! – приказал он, неотрывно глядя на девочку.

Четырнадцатый принц бережно поставил её на землю и тут же упал на колени:

– Я не оставлю её даже ценой своей жизни!

– Правда? – тягучая угроза в голосе Ван Со напугала и малышку. Она непонимающе переводила взгляд с императора на отца и теребила того за рукав, чувствуя, что сейчас произойдёт нечто плохое. И произойдёт из-за неё.

А на Ван Со одна за другой накатывали волны счастья, гнева, неверия и ещё чего-то такого, чему он не находил названия. В его голове с поразительной скоростью мелькали мысли, обрывки фраз, картинки из прошлого, давая ему необходимые и важные подсказки. Годы дробились на месяцы, а месяцы – на дни и ночи, их алые ночи с Су… И не нужны были никакие сложные вычисления, чтобы понять, что Чжон никак не мог быть тем, кем считала его девочка.

Ван Со перевёл дыхание, стараясь справиться с головокружением.

Так вот почему эта малышка показалась ему такой знакомой и… родной! Вот чьи глаза изучали его из-за отцовской спины.

Отцовской?

Нет!

Отцом был он! Он, Ван Со! И сейчас смотрел в лицо дочери, которую столько лет полагал мёртвой, оплакивая её вместе с её несчастной матерью и своей разрушенной жизнью. А жизнь эта не угасла и продолжалась в маленькой девочке с огромными ореховыми глазами, которые могли быть у одного-единственного существа на свете.

Его любовь к Хэ Су не исчезла, не была забыта и предана. Его любовь осталась в ней. И победила смерть, став прекрасным бутоном лотоса…

Из водоворота чувств, захлёстывающих Ван Со, его выдернул голос четырнадцатого принца. Тот тоже всё понял и теперь готов был до последнего защищать память той, кому однажды дал слово.

– Она просила не допустить, чтобы этот ребёнок жил во дворце, в страхе и одиночестве, – взмолился Ван Чжон. – Она не хотела обрекать дочь на такую жизнь.

Жизнь, которую прожила во дворце сама.

Ван Со потрясённо смотрел на стоявшего перед ним на коленях младшего брата. Если он ещё и сомневался, то теперь все его сомнения развеялись в прах.

– Это была последняя просьба Хэ Су, – чуть слышно добавил принц, и губы его задрожали, как он ни старался совладать с собой. – Она до последнего вздоха молила об этом!

Просила за дочь, чтобы та не повторила её судьбу.

Оглушённый открывшейся ему истиной, раздавленный ответами на вопросы, которые тщетно задавал себе столько лет, Ван Со смотрел и смотрел в глаза своей родной дочери – глаза Хэ Су.

Вот почему она оставила его и ушла из дворца: пыталась спасти жизнь их дитя, которую императрица, не задумываясь, отняла бы ещё до рождения. Ён Хва, узнав о ней правду, ни за что бы не потерпела рядом с собой дочь соперницы. И его Хэ Су пожертвовала счастьем ради жизни ребёнка, чтобы защитить самое дорогое, что было у них с императором – одно на двоих.

А его непокорный младший брат, которого он столько лет считал вором и своим личным врагом, берёг, утешал её и заботился о ней и малышке вместо него.

– Четырнадцатый принц Ван Чжон – услышал себя со стороны Ван Со. – Я освобождаю тебя от наказания, – и добавил мягче: – Я бы хотел иногда видеть тебя во дворце.

В последний раз обняв притихшую девочку взглядом, он вздохнул и пошёл прочь. Его сердце разрывалось на куски от мыслей о дочери, как истекало кровью при воспоминаниях о её матери. Видеть дочь, слышать, как она называет отцом другого человека, – и не иметь возможности назвать её своей.

Но при этом видеть и слышать её, пусть изредка. Знать, что она есть, что она жива, здорова и счастлива вдали от змеиного логова дворца. Знать, что всё было не напрасно и не оборвалось, канув во тьму. Не закончилось просто так, сожалениями и пустотой.

Разве это не утешение и не дар Небес?

Ван Со остановился и поднял глаза к небу, улыбаясь сквозь слёзы.

Он впервые за очень долгое время улыбнулся Небесам.

***

Бэк А приблизился к воротам резиденции восьмого принца и остановился, не торопясь входить внутрь. У массивных дверей, как всегда, стояли императорские стражники. Но они не защищали поместье от вторжения: их долгом было следить, чтобы владелец не вышел за его пределы.

Ван Ук по-прежнему не имел права покидать свой дом. Даже спустя столько лет император не простил и не помиловал его. И Бэк А не мог за это осуждать Кванджона. Он вообще старался ни о ком не судить опрометчиво и однобоко, все свои мысли и чувства отдавая странствиям, музыке и живописи.

Вот и теперь он заглянул к Ван Уку повидаться перед долгой дорогой на восток – туда, где, как говорили просвещённые, рождается солнечный свет. Он желал увидеть это сам, своими глазами. И, если на то будет воля Небес, сложить мелодию или запечатлеть это чудо на бумаге.

В который раз Бэк А покидал Сонгак, зная, что однажды вернётся лишь только затем, чтобы вновь отправиться в путь: его ничто не держало здесь, не звало назад и не согревало душу. Те дни остались в далёком прошлом, о котором он если и вспоминал, то вскользь: слишком больно ему было воскрешать в памяти то, что он и сам не знал, как сумел пережить, не лишившись рассудка.

Но как раз сегодня ему пришлось погрузиться в эти тяжёлые воспоминания вновь, и Бэк А до сих пор не мог прийти в себя.

Он долго откладывал этот разговор. И казнил себя за малодушие, но просто не желал смотреть в глаза девятому брату, зная обо всех его интригах и злодеяниях, былых и новых.

Ван Вон так и не остепенился, не поумнел и не перестал строить козни императору, вместо своих властолюбивых братьев теперь пресмыкаясь перед главами северных кланов, которые не теряли надежды свергнуть Кванджона и использовали девятого принца для своих корыстных целей.

Однако великодушие императора не простиралось столь далеко. Ван Вона поймали на переписке с наместником Ли, замышлявшим с помощью принца отравить Кванджона по причине отказа жениться на его дочери. За это правитель Корё приговорил младшего брата к смерти и приказал ему выпить тот самый яд, что Ван Вон припас для воплощения своего гнусного замысла.

Бэк А виделся с девятым принцем перед исполнением приговора. Небеса свидетели, он бы с радостью отказался от этой встречи, но в своём предсмертном письме Хэ Су просила его передать Ван Вону странную вещь – старый вытертый кусок шёлка, на котором кровью были выведены иероглифы. Бэк А так и не сумел заставить себя прочесть их: до того ему становилось жутко всякий раз, когда он брал в руки этот свёрток. Единственное, что он понял, – это кровавое письмо каким-то образом касалось его девятого брата и казнённой служанки Чхэ Рён, бывшей в услужении у Хэ Су.

Он не желал знать об этом и не хотел встречаться с Ван Воном. Но не исполнить последнюю просьбу Хэ Су не смел. И поэтому передал брату послание, оставив его в пустой комнате с чашей яда и стражниками.

Это всё, что он мог сделать для него напоследок.

Покинув место исполнения приговора, где ему было трудно дышать, Бэк А пришёл в тронный зал попрощаться с императором.