Письма на воде

А ты наказывала меня своим молчанием…

Сейчас, возвращаясь мыслями в прошлое, я часто думаю, мог ли я, уже будучи императором, вести себя иначе, чтобы защитить страну от жестокости и кровопролитий и чтобы ты осталась рядом со мной, желая этого? И я до сих пор не знаю.

Быть может, нужно было просто понять друг друга, а мы не сумели? Не справились и продолжали причинять друг другу боль снова и снова?

Ответь мне, Су, что с нами произошло? Если люди не меняются, то почему изменились мы с тобой? Почему отпустили друг друга гораздо раньше, чем расстались на самом деле?

Если у тебя есть ответ, если ты можешь помочь мне понять, не молчи! Хотя бы теперь – не молчи, Су, прошу тебя…

***

С некоторых пор тронный зал превратился для него в единственное пристанище.

Ван Со ненавидел его, люто ненавидел всей душой каждую колонну, высившуюся перед ним безмолвным тюремщиком, каждую ступень, ведущую к эшафоту трона, каждый золочёный вензель, украшавший пьедестал императора и слепивший придворных и просителей, алчущих хотя бы кроху этой гнилой позолоты.

Он слишком хорошо помнил времена, когда на этом троне восседал его отец, король Тхэджо Ван Гон, а он, Ван Со, отринутый семьёй четвёртый принц Корё, преклонял перед ним колени в надежде, что его примут обратно, готовый ради этого на всё.

Из его памяти не исчезали дни, когда помутившийся рассудком Хеджон Ван Му смотрел на него с высоты трона с наивной надеждой на то, что, взяв в жёны его маленькую дочь, Ван Со сможет защитить государство и его слабого, безвольного правителя.

Он не мог забыть наглую усмешку превосходства Чонджона Ван Ё, превратившего его из волка в цепного королевского пса, угрожая расправой над Хэ Су.

А ныне он сам сидел на этом отравленном ядом власти стуле, повелевающий миром и бессильный подчинить себе одно-единственное сердце, отказавшееся от него.

Но свой выбор он сделал сам. И теперь расплачивался за это.

Не находя иного места в собственном дворце, Ван Со добровольно заперся в тронном зале. В императорских покоях ему было трудно дышать, его изводили кошмары, поэтому он часто засыпал тут же, на троне. Хэ Су больше не разделяла с ним трапезу, и он ел прямо здесь, на чайном столике у трона, перестав различать ароматы пищи и сладостей.

Жизнь, как и еда, потеряла для него свой вкус и притягательность. И причина этого крылась в одном-единственном человеке.

– Это был Ван Ук! Всё это зародилось в его голове. Всё началось с него! Он посмел играть со мной, используя трон как приманку?

Отшвырнув поднос с чаем и пирожными, Ван Со вцепился в стол и даже не пытался справиться с приступом охватившей его ярости, не обращая внимания на Бэк А, который взволнованно смотрел на него, не зная, что ему делать.

– Ваше Величество, – неуверенно проговорил он. – Сперва нужно всё прояснить.

Однако тринадцатый принц не знал, что Ван Со давным-давно уже всё прояснил. Ему продолжали поступать доносы от шпионов из Хванчжу и Чхунджу в дополнение к тем сведениям, что он лично вытряс из наместников этих мятежных провинций, и информации, что выдал ему струсивший Ван Вон.

Все нити сходились в одной точке – поместье восьмого принца. Кусочки головоломки наконец начали складываться в одну целостную картину, которая ясно и однозначно показывала: за всеми бедами королевской семьи, за всеми потерями самого Ван Со стоит Ук.

Вот только у императора не было в руках веских неопровержимых доказательств, которыми можно было бы пригвоздить Ван Ука к плахе. И не было людей, на кого Ван Со мог положиться в дальнейшем, без опасения быть преданным и убитым за свою кровавую расправу над восьмым братом и поддерживающими его кланами.

Последнее было хуже и тяжелее всего.

– Кто у меня ещё есть? – впился Ван Со отчаянным взглядом в растерянное лицо Бэк А. – У меня остались только ты и Хэ Су. Но из-за Ука в глазах Су я стал чудовищем. И он мне за это поплатится!

Нужно было всего лишь поймать его за руку, когда он будет творить очередное злодеяние, чтобы ни у кого не осталось сомнений в его преступлениях и люди не говорили, что это пустая кровная месть императора. Нужно было устроить всё так, чтобы Ук сам выдал и очернил себя в глазах министров и глав влиятельных кланов.

Нужно было всего лишь набраться немного терпения.

Только где его взять, это терпение? Как хотя бы на время забыться и не думать о том, что Хэ Су презирает и боится его, что Бэк А не понимает его до конца, Чжон ненавидит, Вон лебезит из страха, а Ук только и ждёт удобного момента, чтобы вонзить ему в спину нож?

Как отключиться от всего этого и дать краткий, пусть и иллюзорный отдых издёрганному тревогами разуму?

И выход нашёлся. Простой, постыдный и донельзя глупый.

Отправив вконец расстроенного Бэк А спать, Ван Со потребовал принести в тронный зал вино и оставить его одного. Однако идея напиться на голодный желудок и истончённые нервы оказалась на поверку не самой удачной, как Ван Со представлялось вначале. Он не любил алкоголь и никогда не прибегал к этому жалкому способу ухода от реальности. До сегодняшнего вечера.

Просто ему было тошно. Так тошно, что он схватился за первую попавшуюся соломинку, которая на деле не только не вытащила его из пучины тоски, а наоборот, увлекла его в самую глубь, уподобившись камню на шее.

Ван Со пил чашу за чашей, а легче ему не становилось. Он пил – и жалел себя. Пил – и ненавидел Ука. Пил – и всё больше тосковал по Хэ Су…

Когда в зале догорели свечи, Ван Со, пошатываясь, спустился с трона и нетвёрдым шагом направился к выходу. Он испытывал странное раздвоение: с одной стороны, он всё ясно и чётко воспринимал, а с другой – будто висел в густом болотном тумане, сером и непроглядном. Этот туман затянул влажной поволокой его глаза и заткнул мягкими лапами уши. И Ван Со плыл в нём сорванным с дерева листом, не в силах ни достичь цели, ни опуститься на крепкую, надёжную землю.

Его сердце рвалось к Хэ Су, он бессознательно пытался найти дорогу в её комнаты и сам себя оттаскивал от нужного поворота в коридоре, понимая, что в таком виде не вызовет у неё ничего, кроме отвращения.

Поплутав по лабиринтам дворца, придерживаясь за стены, Ван Со наконец-то оказался возле своих покоев. Сколько он бродил по пустым коридорам, ему было неизвестно, но теперь у него дико раскалывалась голова, дрожали руки и хотелось одного: напиться чистой воды, что всегда стояла в кувшине у его кровати, и рухнуть в постель. На краю ускользающего в пьяный дурман сознания теплилась надежда, что хотя бы сегодня ему не будут сниться кошмары, что и они утонут и растворятся в этом мареве, застилавшем его взор и рассудок.

Войдя в свою комнату, Ван Со закашлялся, поискал глазами столик с кувшином – и вдруг увидел Хэ Су. Она сидела на постели в белоснежном ночном одеянии, а лицо её скрывала маска – та самая маска невесты, что была на ней в ночь изгнания духов, которую они провели вместе, гуляя по рыночной площади. Очертания женской фигуры расплывались в проклятом тумане, но маска была яркой и призывала его, манила к себе, обещая прощение и любовь.

– Хэ Су! – воскликнул Ван Со и покачнулся, стараясь удержаться на неверных ногах. – Ты больше не сердишься?

Он бросился к ней, рывком поднял с постели и прижал к себе, не помня себя от радости. Его накрыла волна облегчения и жгучего желания изголодавшегося мужчины. Одной рукой стискивая тонкую талию, другой он приподнял маску, всего на чуть-чуть, и, закрыв глаза, склонился к губам, зовущим, манящим, молчавшим…

Но когда Ван Со почти коснулся их, влажно блестевших из-под края маски, то вдруг ощутил, что задыхается, а в следующее мгновение в его помрачённый вином разум просочился едкий аромат пионов.

Ён Хва!

Одним резким движением сдёрнув маску, Ван Со увидел перед собой императрицу. Грубо оттолкнув её от себя, он стиснул зубы, стараясь справиться с приступом дурноты, гадливости и презрения к самому себе.

Как он мог перепутать её с Хэ Су? Почему не почувствовал, не понял сразу?