Таро Люцифера

— С крахом СССР у меня такие ассоциации, что я боюсь испортить вам аппетит, — ответил Корсаков.

Добровольский издал добродушный хохоток.

— Надеюсь, вы не из тех, кому режет глаза чужая удача? — поинтересовался он.

— Все относительно, всему отпущен свой срок, — пожал плечами Корсаков.

— О! Да вы философ! — изогнул бровь Добровольский.

— Скажем так: не дурак, — уточнил Корсаков. — А вот вы, Михаил Максимович, безусловно, умный человек.

— Надеюсь, это комплимент?

— Нет, констатация факта.

Добровольский закинул ногу на ногу.

— Тогда, если можно, подробнее.

— Вы известный в узких кругах коллекционер, Михаил Максимович. А все коллекционеры делятся на больных, идиотов и умных. — Корсаков выдержал паузу. — Больные отказывают себе во всем, сидят на черном хлебе, лишь бы купить недостающую к серии марочку или акварельку Репина. Заканчивают в дурдоме, или с проломленной головой. Идиоты создают корпоративные коллекции, тратя безумные деньги попусту. И заканчивают тем, что в открытую покупают на «Сотби» Кандинского и везут картину на родину. Забыв, что неблагодарность есть отличительная нашей родины. Вторая после каннибализма.

Добровольский хмыкнул и с явным интересом стал ждать продолжения.

— Прямо в Шереметьево в холст с одной стороны вцепляется Минкульт, с другой налоговая полиция. Рвут каждый в свою сторону. Все заканчивается компромиссом, в котором меценат и радетель за культурное возрождение не участвует. Ему жалуют отсрочку от явки к Генпрокурору и намекают, что не мешало бы пожертвовать еще и на футбол.

Добровольский блеснул глазками.

— А умный?

— Умный, это вы, Михаил Максимович, — с легким поклоном ответил Корсаков. — Коллекционируете только то, что можно быстро вывезти из страны. Что легко можно реализовать или, на худой конец, лично уничтожить с полным для себя удовольствием. Не стану гадать, сколько миллионов стоит ваш винный погребок, но если пригласите в него вместе встречать Конец света, приму приглашение с превеликим удовольствием.

Добровольский захохотал и хлопнул по колену притихшего Леню, едва уместившегося на откидном стульчике.

— Он у нас такой! — Примак с готовностью подхватил веселый настрой клиента и залился дребезжащим смехом.

— Кто бы за вами не стоял, Игорь, я согласен заключить сделку, — резко оборвал веселье Добровольский.

Примак захлопнул рот и шире распахнул глаза.

— Вы же не думаете, что я поверю, что арбатский художник, — в устах Добровольского «художник» прозвучало как «бомж», — способен получить доступ к такому раритету.

— Думайте, что хотите, — холодно обронил Корсаков. — Расплачиваться вам предстоит со мной.

Добровольский покачал в руке бутылку.

— Внешний вид вполне удовлетворительный. Что же касается содержимого… — Он пожевал губами, выдерживая паузу. — Требуется провести детальный анализ. Тогда и поговорим о цене.

Корсаков хмыкнул. Достал из кармана пустую бутылку. Протянул Добровольскому.

— Там еще осталось на донышке. Уверен, такому знатоку как вы, Михаил Максимович, не составит труда по аромату и вкусу установить качество напитка.

Добровольский обмер, удивленно уставился на бутылку.

Леня держал удар значительно хуже. Он издал сдавленный стон, заелозил задом по стульчику, и схватился за голову.

— Ты вылакал коньяк?! — простонал он.

Добровольский чуть отстранился и промолвил:

— Ваш друг сумасшедший.

— Вовсе нет, Михаил Максимович! — ответил ему с улыбкой Корсаков. — По новому «Закону о кладах» государству полагается двадцать пять процентов. Одну из шести бутылок я выпил за почивший в бозе Союз и демократическую Россию. И считаю, что с любимой родиной в расчете. Разве это не разумно?

Добровольский шумно выдохнул через нос. Поправил съехавшие с короткой переносицы очки.

— Давайте бутылку! — недовольным тоном потребовал он.

Он достал из бара бокал, вытряс из бутылки несколько капель золотистой жидкости. Из нагрудного кармана достал стальной стерженек, напоминающий авторучку. Снял колпачок и погрузил острый кончик в капельку коньяка. Прибор издал пиликающий звук. То, что высветилось на миниатюрном жидкокристаллическом дисплее было видно только Добровольскому. Но, судя по лицу, показания прибора его удовлетворили. Затем он принялся с задумчивым видом понюхивать, покачивать бокал, размазывая по стенкам каплю, наконец, поймал ее на язык. Замолчал, закрыв глаза.

— Допустим, допустим, — пробормотал он.

Но глаза выдали. В них на мгновенье полыхнул алчный огонек.

— Сомневаетесь? — подсек Корсаков. — Тогда не покупайте.

И крючок намертво вошел в глотку жертвы.

— Несомненно, это «Хеннесси». Сужу на вкус. И тест соответствует характеристикам коньяка восемнадцатого века. Но…

— Второй половины восемнадцатого века, — тоном знатока указал Корсаков. — Это вопрос принципиальный! В тысяча восемьсот семьдесят первом году все виноградники в Европе уничтожила эпидемия филлоксеры. До этого коньяк производили двойной перегонкой сухого вина из винограда «фоль бланш». После эпидемии виноградники восстановили, привившись лозой из Техаса. С тех пор коньяк делают из винограда «уин блан», выращенного исключительно в провинции Коньяк. Кстати, дерево для бочек изготавливают только из дубов, произрастающих в тех же местах. Касаемо Ричарда Хеннесси, основателя уважаемой фирмы, отмечу, что он обессмертил свое имя и обогатил своих потомков, предпочтя военной службе производство этого нектара. Когда я пью «Хеннесси», я всегда думаю о том, как важно вовремя и безошибочно сделать выбор. Я прав, Михаил Максимович?

Добровольский бросил на Корсакова пытливый взгляд.

— Вы меня удивляете, Игорь. Создается впечатление, что этот кожаный балахон, ковбойская шляпа, весь это антураж свободного художника — камуфляж.

— Ну что вы! Просто девушкам нравится.

Добровольский кивнул, но ответом явно не удовлетворился.

— Скорее, похоже на привычку, которую вы пытаетесь выдать за убеждение.

— Вы готовы обсудить цену? — спросил Корсаков.

Примак сразу же оживился. Азартно потер руки.

— На моих глазах пустая бутылка девятисотого года ушла на «Сотби» за триста фунтов. А полные я сдам за…

— Заткнись, — бросил Добровольский.

— Тут же и мой интерес! — обиделся Примак.

— Вот и заткнись!

Добровольский уставился на Корсакова.

— Ваша цена?

Корсаков, не торопясь, одну за одной, вытащил бутылки, разложил в ряд на кресле.

— Пять бутылок по двести пятьдесят тысяч фунтов каждая. Пустая идет как презент.

Добровольский хмыкнул.

— А не дороговато?

— Минимальная стартовая цена на «Сотби». Он подтвердит.

Корсаков кивнул на Леню. Но тот, уже получив щелчок по носу, предпочел промолчать.

— До Лондона их еще довезти надо, — ввернул аргумент Добровольский. — А это расходы.

— У вас проблемы с визой? Или личный самолет налоговая арестовала?

— Не люблю хамства, — предупредил Добровольский.

— Не терплю мелких торгашей, — парировал Корсаков. — Вам это не к лицу, Михаил Максимович.

Добровольский опустил взгляд. Пухлыми пальцами погладил выпуклые бока бутылок.

— Чеком возьмете? — вскинув голову, спросил он.

— От вас — да, — коротко ответил Корсаков.

Добровольский хохотнул.

— А если я опротестую чек? Придете завтра в банк, а там — шиш.

Корсаков посмотрел ему в глаза.

— Вам это не выгодно, Михаил Максимович. Вы же не знаете, кто за мной стоит. К чему такой риск? Как учит реклама налоговой службы: «Заплатите и спите спокойно».

Добровольский помолчал и произнес:

— Вы мне нравитесь, Корсаков. Будет нужна работа, обращайтесь.

— В ближайшее время я планирую долгий отпуск в теплых краях, — максимально вежливо ответил Корсаков.

Добровольский рассмеялся и полез в нагрудный карман за чековой книжкой.

Примак, покрякав в кулак, потянулся за пустой бутылкой.

— Игорек, продай за пятьсот баксов. Чисто на память.