Таро Люцифера

— А теперь — гони! — скомандовал он.

Кутузовский сиял огнями, Триумфальная арка сверкала, как новогодняя елка. Витрины дорогих магазинов казались окнами в иной мир, полный гламура и извращенных удовольствий. В глазах пестрило от рекламы и всполохов цветных огоньков.

Ехали весело. Леня высунул голову в окно и гавкал на прохожих и проезжающие автомобили, пугая водителей. Корсаков пел газмановским козлетоном «Москва, гудят колокола». Мужик во сне притопывал ногами, не попадая в такт. Водитель, заразившись весельем, блеял счастливым козлом.

У метро «Парк культуры» Леня осчастливил водителя парой сотен, заявив, что дальше они пойдут пешком. Затоварившись в киосках, с пакетами закуски и очередной порцией бутылок, пошли на мост.

Мужичок спал на ходу, пуская слюни, как младенец. Но, влекомый под руки, ногами перебирал вполне бодро. Правда, то и дело припадал к Корсакову, сбивая с шага и мешая петь строевую песню, которую орал за двоих Леня. Три бутылки водки и бутылка воды «Святой источник», не считая легкой закуски, сулили продолжение праздника.

«Скоро на баррикады», — улыбнулся сам себе счастливо пьяный Корсаков. И подхватил «Марш королевских голубых гусар». Слов, само собой, не знал никто, но мелодию они с Ленькой помнили по классическому фильму «Мост через реку Квай».

— Паба, пара-ра-ра ра ра! Паба, пара-ра-ра ра ра! — орали они и коллективными усилиями заставляли мужика идти парадным шагом гвардейцев ее Величества Королевы Британии. Мужик, то и дело проседая в коленях, старался во всю. Но в себя не приходил.

На середине моста через Москву-реку маялся парень. Лет двадцати на вид, с длинными волосами, в рваных кроссовках, затертых джинсах, рубашке навыпуск и куцей кожаной жилетке. Редкие автомобили проносились мимо, пассажиры не обращали на него внимания. Ветер трепал волосы, а картонка, болтающаяся на его груди, норовила сорваться с шеи и улететь.

Парень с надеждой уставился на приближавшуюся троицу, но, разглядев, кто к нему подходит, потерял интерес и снова принялся бродить вдоль бордюра.

«Люди добрые поможите, маме нужна операция», — определил категорию Корсаков. С многочисленными способами побирушничества он был знаком хорошо.

Примак остановился, с интересом разглядывая парня. На картонке, висевшей на цыплячьей груди парня, крупными буквами было написано: «Сейчас прыгну», а ниже, мелким шрифтом: «Акция в поддержку национальных и сексуальных меньшинств».

Корсаков недоуменно переводил взгляд с надписи на ее автора. Такого способа сбора милостыни он еще не встречал.

— Ну, голубок ты мой, долго ждать-то? — спросил Леня, перекладывая пьяного мужичка на Корсакова.

— Чего ждать? — Парень остановился.

— Когда прыгать будешь, — пояснил Леня.

Подошел к перилам и, свесившись, прикинул расстояние до воды.

— Не, не креатив! — разочаровано протянул Примак. — Ну, утонешь. В чем креатив? Какая от этого польза «голубому движению»? Хотя, можно подождать речной трамвайчик, тогда конечно интересней. Представляешь, народ развлекается, пивко пивком оттягивается, девочек целует, а тут ты, голубой звездой — хрясь о палубу!

Он повернулся лицом к парню.

Трамвайчик давно проплывал?

— Не было тут никакого трамвайчика!

— «Не было трамвайчика»! — передразнил его Леня. — А что тогда здесь торчать?

— Я телевидение жду, — буркнул парень. — Тогда и прыгну.

— Телевидение? — Примак оглянулся. — А сколько до воды ты будешь планировать на своей картонке?

— Ну, не знаю. — Парень насупил брови, раздумывая.

— Секунды полторы-две, не больше, — подсказал Леня. — А по сему, телевидение отменяется. Снимать нечего. Да и свет плохой.

— А если замедленной съемкой? — с робкой надеждой спросил парень.

— Это другое дело, — одобрил Леня. Он сложил пальцы «прямоугольником», как делают операторы. — Предлагаю так… Панорамой по окрестностям, огночеки, все такое… Потом вид моста с воды. Наезд… И крупный план: твоя испуганная морда. Глаза, полные предсмертной тоски, сопли, слезы… Креатив! Потом даем отъезд. И медленно в кадр наваливаешься ты. Летишь, летишь… Всплеск! Круги по черной воде. Крупным планом. Чтобы разводы от дальних огоньков поймать. И всплывает твоя картонка. Камера ползет по каракулям. Буквы размывает водой. Картонка набухает и медленно погружается под воду. Вот это креатив, это я понимаю! «Оскара» не дадут, но народ оценит. — Он обернулся. — Народ, оценишь?

Корсаков встряхнул повисшего на нем мужичка.

— Угу, — на удивление внятно произнес мужик, не открывая глаз.

— Только такие съемки стоят денег! — как гвоздь забил, Леня. — О личных средствах вопрос считаю неуместным. У тебя есть спонсор, мой маленький друг?

Глаза парня забегали.

— Что же делать? — спросил он.

— Как что?! — Примак даже руками всплеснул. — И он еще спрашивает! Водочки выпить с хорошими людьми, то есть с нами. Лучшее средство от тоски, поверь дяде.

Думаете, поможет?

— Уверен! — Примак снял с шеи парня картонку и, широко размахнувшись, запустил ее с моста. — Ну-ка, давай мы тебя лекарства накапаем, страдалец.

Присев на корточки, он достал из пакета бутылку, налил почти полную кружку и протянул парню.

— Давай, прими дозу!

От водки парень сначала побледнел, потом ожил. Сделался болтлив, смешлив и суетлив. Сразу же сообщил, что зовут его Константином, и что он уже три с половиной часа ждет, что хоть кто-нибудь обратит на него внимание, но всем наплевать. А если всем наплевать, так и ему тоже. А прыгать решил от тоски. Но если честно, из-за одной девчонки, имени называть не будет, потому что на нее ему уже наплевать. А еще он бросил институт, но родителям сказать духу не хватает. Военкомат дважды присылал повестки. Но в армии он идти боится. Поэту там не выжить. Стихи его не печатают, хотя друзьям они нравятся.

— Так голубой или поэт? — потребовал ясности Примак, с подозрением поглядывая на использованную кружку.

— Поэт, — смутившись, ответил Костя. — Про меньшинства это я так написал, чтобы не догадались… А то еще сказали бы, что я от армии так закосил.

— Поэт. Это в корне меняет дело! — Леня плеснул водки в кружку. Обнял парня за плечи. — Друг мой, но зачем же прыгать в эту помойку? У нас, художников слова и краски, есть хорошо проверенные способы. Вены вскрыть, застрелиться, туберкулезом заразиться, напиться до белой горячки, в конце концов! — Он залпом выпил, занюхал рукавом. — А самый надежный и красивый способ уйти из жизни, хлопнув дверью, это… Игорек, подскажи!

— Устроить революцию и погибнуть на баррикадах! — Корсаков принял пустую кружку, сам налил себе водки. Выпитое раньше, уже успело выветриться на сквозняке.

— Именно! — воскликнул Леня, раскачиваясь вместе с Константином. — Ибо, каждый настоящий поэт — это буревестник революции. Он гордо реет… Чему-то там подобный. И клюет в задницу глупых пингвинов. Кстати, мой друг, лучшие палачи получаются из бывших поэтов. И не спорь! Поэтому поэтов надо стрелять прямо на баррикадах. Иначе после победы революции они станут чекистами. И начнут стрелять в подвалах поэтов, не поддержавших революцию. А потом народ прикончит их, как бешеных собак. И останется страна без поэтов. А это грустно, как постаревший Евтушенко. Уяснил?

Робкий Костя кивнул.

— Когда мы построим баррикаду, я тебя расстреляю, — пообещал Леня. — Так, пролетариату не наливать! Но взять с собой. — Он указал на свернувшегося калачиком мужика. — И хватит тут маячить, как Ленин на первом свидании с Крупской. Что у нас далее по плану?

Игорь указал на рафинадно-белый прямоугольник Дома художников.

— Тайное заседание ЦК партии. Вожди уже ждут вас, товарищ Примак, — отрапортовал он.

— Вперед!

Переход под Крымским валом был уже закрыт. Примак стал ломиться, требуя открыть двери мавзолея для очередного вождя, который вот-вот погибнет в пламени борьбы за светлое будущее всего человечества. Корсаков с трудом уговорил его не буянить. Раньше времени не попасть в милицию не хотелось.