Смерть после жизни

Густые черные волосы красавицы, хотя и спускались ниже пояса, положение ничуть не спасали. То, что прикрывавший ее в импровизированном гробу кусок темной ткани упал на пол, она не заметила, пренебрежительно скользнув поверх головы трактирщика расфокусированным взглядом.

— Милая… — так и не сумев вспомнить имя, с трудом выдавил из себя трактирщик. Что приступ кашля и внезапное заикание могут напасть одновременно, он раньше не подозревал, — ты куда собралась? Одеться бы надо.

Видимо, для темного жертвоприношения (кровь девственницы, ну разумеется), девушку уложили на стол раздетой и теперь ее тряпья нигде видно не было.

— Тебе принесут платье… Линда! — Наркисс на секунду отвернулся, так и не поймав взгляд навязанной крепко разозлившейся в последнее время на него судьбой подопечной. И придется, а что делать, не гнать же болезную на улицу, тем более в таком виде.

— Голой ходить не надо, нехорошо это… Ты же раньше так не делала, помнишь?

— Раньше… — без всякого выражения пробормотала харадримка и зажмурилась, прижимая пальцы к вискам.

— Тебя как… — начал трактирщик, но узнать, наконец, имя так и сумел, ибо она, сделав еще несколько нетвердых шагов вперед, резко остановилась, неестественно широко распахнув глаза. В них впервые промелькнуло более-менее осмысленное и естественное для девушки, оказавшейся без одежды под прицелом десятка глаз, выражение, нечто похожее на смущение.

Наркисс опять отметил, что ранее ее глаза казались другого цвета, не глубокого темно-серого, а черного, как у всех уроженцев Харада. И ростом она была заметно пониже, и не хромала… может, это не та девчонка? А куда тогда та делась, если мужчины совершенно точно одни уехали? Вот уж глупости лезут в голову, совсем он ошалел, последний ум потерять недолго, если и дальше так пойдет.

Окинув растерянным взглядом собравшуюся изрядную толпу, грозившую ненароком вынести дверной проем, девушка вдруг пошатнулась, и, закатив глаза, грохнулась на пол. Поддержать ее Наркисс не успел, и бедняга со всего размаху приложилась затылком о некрашеные и давно немытые ленивой Линдой дубовые половицы. Наркисс невольно вздрогнул всем телом, услышав, как ему показалось, легкий хруст. Древнейшим женским искусством красиво падать в обморок харадримка явно не владела.

За три дня, что безымянная девчонка приходила в себя под присмотром Линды и навещавшего ее лекаря (ему, кстати, пришлось заплатить) несчастный трактирщик так и не смог придумать, что с ней делать дальше, как ни ломал голову.

Нет, он, конечно, был приличным и совсем не жадным человеком, с Гэндальфом дружбу водил, старался помогать людям и со всеми обходиться по хорошему, но всему же есть предел, в конце концов. Он ей не родной отец, не родственник, и даже имени ее не знает и знать не хочет… хотя узнать все же придется, куда денешься. А Гэндальф сейчас был бы очень кстати, точно посоветовал бы, как быть, и понял, что с ней не так.

Дело даже не в расходах, харадримка без объяснимых причин не нравилась Наркиссу, внушала одним своим присутствием непреходящее чувство тревоги и напряжения. Не вписывалась она совершенно в атмосферу уютного гостеприимного заведения, да и всего старого доброго городка Бри.

Если оставить ее тут служанкой, посетители чего доброго стороной обходить начнут, только в случае большой необходимости кто заглянет. Наркисс живо представил, как сбегает улыбка с лица путника, пригвожденного к порогу ее непередаваемым взглядом исподлобья. На лицо девушки и правда словно приклеилось презрительно-надменное выражение, не сменяясь на что-то другое даже в отключке. Может, это просто черты такие… не с чего ей всех презирать в ее-то положении.

Недовольная поручением Линда одела ее в специально купленное скромное крестьянское платье коричнево-зеленого цвета из грубой ткани, перед этим кое-как промыв от залипшей крови густые тяжелые матово-черные волосы, вызывающие неприятные ассоциации с наползающей тьмой.

— Ничего страшного, жить будет, — вынес вердикт лекарь и с видимым облегчением ушел, не забыв свою плату.

Девушка, тем не менее, три дня пролежала в забытьи, не реагируя на попытки разбудить, только иногда что-то бормотала на непонятном языке, не харадримском, а каком-то совсем чудном. Наркисс отродясь ничего похожего не слышал, хотя довелось ему на своем веку и эльфов повидать, и гномов, и людей со всех уголков Средиземья. Линда при этом испуганно зажималась в углу, шепча имя Эру, впрочем, ничего иного от нее и нельзя было ожидать.

Наркисс, как умел, пытался успокоить хоббитянку и себя заодно. С головой просто плохо у девки, а в остальном самая обычная, даже красивая, многие аж дышать забыли, пялясь на нее, голышом разгуливающую. Может, замуж ее пристроить… как отлежится и в себя придет. Утешив себя утопической, но такой заманчивой идеей, Наркисс пристыдил Линду и пошел в уже наполнившийся вечерними посетителями зал.

Хоббитянка, приставленная приглядывать за болящей (выглядела она уже на второй день вполне здоровой), распоряжение хозяина исполняла небрежно и крайне неохотно. Чернявая харадримка пугала толстушку Линду до обморока, и она хваталась за любой предлог, позволяющий отлучиться. А находясь рядом, нервно теребила пальцами передник, бормоча себе под нос что-то про исчадие Моргота. Она же видела ее мертвой, своими собственными глазами видела.

Вечером третьего дня раскрасневшийся от пропущенной между делом пары кружек отменного пива Лавр Наркисс почти забыл о своих неприятностях. Зал был плотно заполнен веселой говорливой толпой, а присутствие неизбежной ложки дегтя — уже успевшего изрядно набраться проходимца Бита Осинника и устроившегося в своем любимом темном углу Бродяжника — никак не ощущалось и благодушной атмосферы дружеских посиделок не портило. Пока по крайней мере. Только успел порадоваться трактирщик, как по внезапно смолкшему гулу голосов понял, что что-то опять пошло не так.

Харадримская ведьма, как ее уже начали называть многие с легкой руки не в меру болтливой Линды, наконец встала и соизволила спуститься, медленно и осторожно, крепко держась за перила. Еще раз проверить затылком прочность пола в Гарцующем пони ей явно не хотелось, да и не могла она по лестнице скакать со своей непонятно откуда взявшейся и так и не прошедшей хромотой. Лекарь недоуменно развел руками, не найдя никаких травм и повреждений — девчонке ничего не должно было мешать прыгать, как раньше.

На этот раз, хвала Эру, в платье, но воспоминания о недавнем были еще слишком свежи, поэтому отведавшие пива пригоряне начали шушукаться, а кое-кто и хихикать. Коричневое платье с зеленым корсажем на шнуровке плотно облегало стройную, на взгляд трактирщика излишне худощавую фигурку, уже изученную интересующимися во всех подробностях.

В жены девушек покрепче и попышнее во всех местах лучше брать, известное же дело. Такие здоровее, в хозяйстве полезнее и детишками порадуют без всяких проблем. А эту хромоножку соплей перешибешь, как она рожать-то будет, помрет еще.

— Привет, красавица, без платья тебе лучше! Прогуляемся?

Прежде чем трактирщик успел сообразить, что надо поскорее увести дурочку от греха подальше, пусть Линда в комнату еду принесет и все, что ей понадобилось, Бит Осинник успел сделать свое дурное дело. Более чем ожидаемо, но как же досадно, такой душевный вечерок намечался. Ну точно ведьма, одни от нее напасти.

— Нет… — харадримка, замерев на секунду, как будто сказанное дошло с некоторой задержкой, попыталась пройти мимо, неловко протискиваясь между столпившихся у стола приятелей Бита.

— Нет уж, подожди! — оглушительно захохотал совсем захмелевший Осинник, с силой хлопнув по столу пустой кружкой. И усадил девушку к себе на колени, резко притянув за талию. — Вот так, другое дело… — ладонь пакостника бесцеремонно легла ей на грудь, а вторая рука скользнула ниже, с явным намерением забраться под юбку.

Вот срамотища-то, как и впрямь последние времена наступают. Никогда еще такого не было в его трактире. Наркисс даже онемел от возмущения, если уж начистоту, репутация заведения и собственное доброе имя волновали его гораздо больше, чем чувства приблудной девчонки.