Смерть после жизни

Морин почти неотлучно сидела у его постели, даже спать устраивалась прямо тут, благо кровати у Элронда позволяли пять человек уложить. Все еще пугающе бледного хоббита было почти не видно за горой белоснежных подушек и шелковистым светло-бежевым одеялом, упоительно гладким и чуть прохладным на ощупь.

Какая-то польза и удовольствие от эльфийской роскоши все же есть, если убрать самих эльфов, конечно.

Во владениях Элронда царило вечное безветренно-жаркое лето, лишь слегка тронутое предвестниками увядания. Пожелтевшие листья, медленно кружась, опускались вниз в напоенном ароматом роз и душистых трав воздухе.

Виднеющаяся сквозь настежь открытые окна в форме больших полукруглых арок ослепительно белая резная беседка взгляд совершенно не радовала — ее тонкий, как кружево, прихотливо-ажурный узор напоминал ненавистный кулон эльфийки.

Взгляд мог отдохнуть только на зелени деревьев, если умудриться не фокусировать его на чуде эльфийской архитектуры. Казалось, Элронд сумел остановить время и надвигающуюся Тьму, навсегда задержав благословенное лето в своем краю водопадов.

На самом деле, не навсегда — эльфы и сами, лучше, чем кто-либо другой, понимали, что это видение вот-вот истает, иллюзорный барьер рухнет… их время в Средиземье, поддерживаемое магией колец, неумолимо истекало.

Какое счастье! Попутного им ветра, и бури в пути, да посильнее.

Уходила она только на время визитов Элронда и Гэндальфа — эльфийский Владыка вызывал в ней сильнейшую неприязнь, а маг, помимо этого, еще и пугал. Он все время странно смотрел на нее из-под густых седых бровей, как почуявшая намек на запах зверя собака, слишком слабый, чтобы взять след, но будоражащий кровь, не давая спокойно дремать у ног хозяина.

К путающимся под ногами хоббитам Морин почти привыкла, они даже порой забавляли, а если их присутствие все же надоедало, прогнать коротышек не составляло никакого труда — обычно хватало неласкового взгляда, чтобы безмозглую мелочь как ветром сдуло.

Сидя у кровати Фродо, можно было избегать встреч с эльфами, совместных обедов — там у нее начиналась такая невыносимая изжога, что даже отличное вино не спасало положения. Элронд, заметив, что она предпочитает пить, а не есть его угощения, полез не в свое дело, назидательно сказав, что юной деве не стоит злоупотреблять хмельными напитками, если она хочет подарить жизнь здоровым детям.

— Да, лорд Элронд, — смиренно ответила она, опустив глаза, чтобы случайно не прожечь Владыку взглядом. Она этого больше не может, к сожалению, но вдруг все-таки получится, если очень сильно захотеть. — Я не знала, спасибо.

А излюбленное эльфийское времяпрепровождение — послеобеденные заунывные песнопения под тоскливую музыку — вызывали лишь желание отобрать у кого-нибудь из музыкантов арфу и надеть ее певцу на голову. Хотя нет, не певцу, пусть себе блеет дальше, так и быть, а дочке Элронда. И еще нож в сердце, для верности.

Так и получилось, что в Ривенделле ее не раздражал один Фродо, и то только потому, что все еще лежал без сознания. Элронд сумел извлечь обломок моргульского клинка из раны (Морин не смогла не отдать должного искусству эльфа), и коротышка уже вот-вот должен был прийти в себя.

Но жизненно необходимое уединение было не единственной причиной, по которой она караулила готового вот-вот прийти в себя хранителя. До Морин с некоторым запозданием дошло, что Фродо не просто так до обморока испугался ее на Амон-Сул.

Кольцо позволило ему увидеть не только назгулов в их некогда человеческих обличьях.

По-дурацки выпученные глаза хоббита (это было бы смешно, если бы не грозило серьезнейшими проблемами) вставали в памяти настолько живо и ярко, что совершенно непонятно, почему она сразу не догадалась, что происходит.

Надо было убить его… там. Никому бы и в голову не пришло, что это не дело рук прислужников Майрона.

Жаль… ее впервые посетила смутная тень этого незнакомого и непонятно зачем нужного чувства. Она искренне желала коротышке поправиться, пока не поняла, что лучше бы лорда Элронда постигла неудача в лечении.

Что именно Фродо увидел тогда, и как поступит, когда очнется? Можно попробовать списать все на бред и галлюцинации от отравления черным ядом, но ей необходимо первой встретить его в мире живых. И возможно, последней.

Хотя здесь, в доме Элронда, такое преступление неслыханно… и грозит почти неминуемым разоблачением.

И Арагорн… нет, о нем лучше стараться не думать. То, что она чувствовала, видя его за столом и в каминном зале рядом с Арвен, было гораздо хуже, чем раздражение.

Нуменорец не сводил глаз с дочери Владыки Раздола, излучая ту же абсолютную благоговейную нежность, с которой мысленно рисовал ее портрет в ночном небе над Амон-Сул перед боем с назгулами. Морин почувствовала это тогда, хотя способность к осанвэ и покинула ее.

Он ей храм не построил еще, интересно, и жертвы не приносит? Обычная заносчивая эльфийка, покрытая пылью веков, как статуи в саду ее отца.

А ее он вообще не замечал, даже не взглянул ни разу за все время пребывания в замке Элронда. И уже давно не общался с искренней теплотой первых дней знакомства. Она куда-то ушла, истаяла как отравленный моргульский клинок.

После ужасной ночи на Амон-Сул нуменорец подчеркнуто держался на расстоянии, в самом прямом смысле, не давая приближаться и прикасаться к себе. Порой резко отдергивал руки, готовые по старой памяти дотронуться до нее, и отходил на шаг, прежде чем заговорить.

Лишь однажды, холодным дождливым вечером, на крутом спуске с поросшими кривыми соснами предгорий Троллистого плато Арагорн, чуть поколебавшись, как прежде взял ее на руки. Пони с Фродо, которому становилось все хуже, повел под уздцы Сэм. Пин и Мерри шли по бокам и следили, чтобы он не упал.

— Ты же сказал, что не будешь больше меня носить, нуменорец.

Морин плохо понимала, что и зачем говорит. Лучше бы молчала, Арагорн опять рассердится на «нуменорца», он уже много раз просил не называть его так. Но нуменорец… следопыт, только негромко рассмеялся ей в затылок, смирившись с раздражающим обращением. До слез огорчавшие ее холодность и отстраненность, казалось, наконец пропали.

— «Если не хочешь послужить щитом», я говорил, — усмехнулся он, крепче, чем когда бы то ни было раньше, прижимая ее к себе и не стараясь ускорить шаг. — Вдруг тролль из пещеры выскочит, тут ты и пригодишься.

— О… — тепло тела и рук, спасшее от пронизывающего ветра, опьяняло и кружило голову, как… это не с чем было сравнить. Когда Арагорн наконец посадил ее на пони позади Фродо, Морин уже готова была умереть от избытка сводящих с ума ощущений. Перед этим он почти так же, как на Амон-Сул, обнял её на пару мгновений, сжимая почти до боли, и, заглянув в глаза, быстрым шагом пошел вперед.

Что было в этом взгляде — опять ранящее, как ледяной осколок, отчуждение, или что-то другое — она не смогла рассмотреть.

***

— Морин!

Ну вот, как она ни старалась, тот самый долгожданный момент пропустила. Фродо, даром что неделю пролежал без сознания, очнулся и заметил ее раньше, чем она это поняла.

Благо, никого больше рядом не было — надоедливые хоббиты ушли прогуляться на берег реки, желая отдохнуть от утонченной и веками неизменной красоты чертогов Элронда, а сам Владыка и маг тоже куда-то подевались, жаль только, что не навсегда.

Морин, полдня просидев в кресле у окна, не вставая, наконец не выдержала и вышла на балкон. Вдобавок к ноющей спине и затекшим ногам, с утра как-то странно и очень неприятно болел живот, от эльфийской еды, наверное.

Неподвижный, пропитанный насыщенными цветочными ароматами воздух не принёс облегчения, а от переливающихся в лучах вечного солнца струй водопадов тут же заболели отвыкшие от яркого света глаза. Как Элронд еще с ума тут не сошел, сотни лет одно и то же.

— Да, Фродо!

Голос хоббита заставил вздрогнуть всем телом и даже подскочить на месте. Стараясь как можно более сердечно и естественно улыбнуться, Морин поспешила вернуться в комнату. Хоббит уже сидел в постели, его светлые голубовато-серые глаза светились искренней радостью — и только. Он все забыл?