Мой Армагеддон

Роман Воронов

Мой Армагеддон

Мой Армагеддон

Важность литературного текста (попрошу не путать с его истинностью) определяется двумя эго-системами, как можно догадаться, – автора произведения и человека, решившегося на его прочтение. Во взаимосвязи их сознаний, находящихся, естественно, под управлением собственных Эго, и рождается некая третья сущность, искажающая «старые» (задуманные) смыслы, но создающая «новую» (переосмысленную) реальность.

Первый из «родителей», весьма возможно, будет рыдать, вспоминая что-то личное, почти интимное, и поражаясь своей «гениальности», над начертанным, второй же, напротив, пробежав рассеянным взглядом по строчкам, скажет: «Чушь!», и захлопнет книгу, сожалея, порой очень справедливо, о потраченной на ее приобретение сумме.

«Так не пишите ерунды, и нам не придется бессмысленно опустошать кошельки, а вам оправдываться за дурной слог, „низкую“ орфографию и откровенно слабый текст», возразит читатель, вечно подсчитывающий убытки по любому поводу, и будет прав, потому что потребитель всегда умнее автора из-за его совокупной многочисленности, в отличие от творца, стоящего, как правило, в одиночестве, за исключением редких случаев творческих объединений нескольких энтузиастов, «связанных» одним псевдонимом.

Однако пора приступать к делу, и позволю-ка я себе, на правах единственного автора этого рассказа, еще не начав повествования, сразу же нарушить его ход небольшим отступлением от основной темы, которое, впрочем, как вы сами сможете убедиться позднее, имеет ключевое значение для всего нижеизложенного.

Помните библейскую историю о сожжении Содома? Город (а город ли?), погрязший во грехе, и единственный праведник в нем. Господь Бог покарал жителей, посвятивших бытие свое чревоугодию и разврату, позволив спастись одному Лоту с семьей.

Меня в этой легенде всегда смущал один момент. Неужели жена Лота, предупрежденная мужем и самим Богом, обернулась на город исключительно из любопытства? Разве могло над чувством страха перед волей Создателя, да и просто перед «обещанной» смертью, превалировать это вполне обычное женское качество? Там, за спиной, – гром, вспышки, крики боли, проклятия, стоны и нестерпимый жар, а впереди – Лот, стойкий, спокойный, уверенный и спасшийся. Зачем менять жизнь на соляной столп? Чем дальше я погружался в размышления, тем больше убеждался в одном – она не могла поступить иначе, она не могла не обернуться.

С чудовищным треском, от которого кровь брызнула из ушей, а глаза на секунду потеряли способность видеть что-либо, кроме плотной, пугающей черноты вокруг, разошлась под ногами земля, и мое тело, не успев передать сознанию импульс острой, всепоглощающей боли, рухнуло вниз. На столь резкий поворот Колеса Фортуны среагировали гортань, схватившая спасительную порцию воздуха, и правая рука, уцепившаяся за острый выступ на стенке дышащего снизу неистовым жаром адского каньона.

«Все», – прошелестела, вместе с осыпающимися в огнедышащее чрево камнями, последняя мысль, выскочившая от страха из чертогов очнувшегося сознания.

– Еще есть время – услышал я через рваные перепонки очень знакомый голос и, корчась от неимоверных усилий в мышцах правой руки, задрал голову вверх. На косточке указательного пальца светилась маленькая, но яркая звездочка.

– Ты кто? – прохрипел я, глотая раскаленные миазмы моего недалекого будущего.

– Твой Ангел-Хранитель – весело моргнул «светлячок».

– А это что? – с трудом шевеля высохшим языком, выдавил я, вращением глаз намекая на происходящее.

– Армагеддон – просто ответил Ангел.

– В смысле Конца Человечества? – простонал я, теряя силы.

– В смысле твой личный – моргнула звездочка. Пальцы мои разжались.

Я лежал на облаке (ощущение было именно такое), еле колышущиеся клубы чего-то, мягко касающегося моего тела, не давали провалиться внутрь, создавая иллюзию парения, и при этом окружающее меня пространство благоухало фиалкой, было ослепительно чисто и уютно.

«Высшее блаженство», – пронеслось в голове, но все тот же знакомый голос пропищал: – Высшее находится еще «выше», и это не блаженство, а… усмирение. «Светлячок», видимо, не собирался покидать моей руки, сидел там же, на косточке.

– Тебе удобно? – спросил я зачем-то.

– Ты хотел спросить об усмирении – «мигнул» Ангел.

– Я? Ах, да – согласился я. – Здесь усмиряют, а кого?

– Сейчас твое сознание, – звездочка замигала быстрее.

– Зачем? – удивился я, ощущая ватное течение речи, да и мыслей тоже.

– Для Армагеддона, – отозвался Ангел.

– Я думал, он закончился, и я умер, – безразлично произнес я, наслаждаясь «облаком».

– Он начинается задолго до твоего осознания себя и длится вечно, – Ангел мечтательно (почему-то мне так подумалось) закачался на моей руке.

– Разве Армагеддон – это не битва Добра со Злом? – я старательно припоминал все, что знал по этой теме.

– Скорее Знания с Невежеством, – звездочка отделилась от косточки и приблизилась к моим глазам.

– И на чьей стороне я? – спросил я, начиная догадываться, в какие ряды отправит меня Ангел, но он удивил ответом: – Ты с обеих сторон, неужели не понятно?

Однажды я пробовал играть в шахматы сам с собой, занятие это быстро свело меня с ума, но сейчас подобное упражнение казалось мне менее экстравагантным, нежели стояние по обе стороны баррикад с тщательным прицеливанием в самого себя.

– Ничего сложного, – подсказал Ангел, видимо, прочитавший мои мысли, – потренируйся немного перед зеркалом.

– Да, но в зеркале я не настоящий, это всего лишь отражение, – возразил я. Ангел присел мне на переносицу.

– Добро и Зло – отражения друг друга, – усмехнулся «светлячок». – Зеркало – прекрасный тренажер.

– Хорошо, – пообещал я Ангелу, понимая, что сопротивляться ему не в состоянии, – попробую, когда будет время.

– Тогда начнем с теории, – обрадовался «светлячок» и перескочил обратно на руку. – Когда наступает Армагеддон?

– Когда?

– Когда случается Апокалипсис, – Ангел торжественно воссиял.

– Все-таки Конец Света, – выдохнул я.

– Пока только твой, индивидуальный, но оттолкнемся мы от всеобщего, – Ангелу не терпелось, это было видно.

Я поудобнее устроился на «облаке» в ожидании обещанной лекции, и мой светящийся Хранитель не заставил себя ждать.

– Мать Земля, – начал Ангел ровным, размеренным штилем, – в смысле тонкоматериальной Сути, а не огромной сферы, несущейся в пространстве, с «закрепленными» на ней телами воплощенных душ, представляет собой весьма устойчивую систему. На нефизическом Божественном Плане такая связь выглядит как серебристая нить, протянутая к каждой душе от земного ядра. При воплощении «нить» энергетически упрочняется, и набор таких связей от «центра» к человечеству, рассеянному по поверхности, образует Сферу Единения Человек – Земля, внешне напоминающую звезду, испускающую серебряные лучи. Апокалипсис – это «остывание» такой звезды, обусловленное массовым разрывом связей.

– Если нити прочны, что может порвать их? – я задал вопрос автоматически, воображением пребывая внутри представленной Ангелом картины.

– Потеря связи с ядром Земли, разрыв «материнской пуповины», происходит через отказ от себя как частицы Бога, – мой «светлячок» покачался на костяшке.

– И нет спасения? – вздохнул я.

– Спасется тот, кто заземлен, – коротко ответил Ангел и после паузы добавил: – Как Ной в Потоп или как Лот в Содоме.

– Но как возможно отказаться от себя?

Ангел перепрыгнул мне на грудь: – Нарушая Заповеди.

– Заповеди? – переспросил я, недоумевая.

– Заповеди – это маяки самоопределения, самоидентификации души по отношению к Божественному началу.

Ангел запустил медленное вращение над моим солнечным сплетением: – Божественная Суть Человека имеет форму тетраэдра, каждой грани соответствует своя Заповедь.