Страница 48 из 70
Повисла гнетущая тишина.
Жуга лежал недвижно, уткнувшись лицом в снег. Налетавший ветер шевелил его рыжие в пятнах крови волосы. «Убили!» – ахнула женщина. «Молчи, дура… – грубо осадил её мужской голос. – Молчи…»
Четыре волка остались стоять неровным полукругом, ощерив зубы, – замершие, собранные, готовые к прыжку. Пятый подошёл к травнику, склонился над ним. Мелькнул промеж зубов жаркий розовый язык.
Послышался стон. Пальцы простёртой руки сжались, горстью загребая снег, Жуга поднял голову и открыл глаза. Обвёл взглядом притихших поселян. Разбитые губы шевельнулись.
– Тени… – еле слышно сказал он. – Как вы не понимаете, что все вы – просто тени…
Он медленно приподнялся. Сел. Вытер губы, безразлично покосился на окровавленный рукав и попытался встать. Волк с готовностью подставил плечо. Жуга благодарно кивнул, ухватился рукой за волчий широкий загривок и медленно, приволакивая ногу, двинулся к лесу.
Ружена подняла голову. Губы её округлились: «Жуга!» – хотела позвать она, но тот вдруг сам остановился, оглянулся, взглядом нашёл в толпе девушку и молча покачал головой.
Он так и ушёл, не сказав больше ни слова, и никто не посмел его остановить, пока сидели и ждали возле могилы четверо снежных волков.
Потом ушли и они.
Збыха отнесли домой. Ружена помогла уложить брата на кровать и вытолкала всех вон. Пришёл кузнец в себя только к вечеру, а на следующий день, одолжив у соседа лошадь и сани, погрузил в них весь свой нехитрый скарб и вместе с сестрой уехал из деревни, по слухам – к дальней родне. Дом продали.
Говорят, белых волков видели ещё раз, но следующей ночью разыгралась метель, такая вьюжная и ветреная, что никто не решился выйти на улицу. А когда утром наиболее смелые из местных, опрокинув для храбрости кружечку-другую, вооружились чем ни попадя и заявились на кладбище, то нашли вместо могилы лишь полузаметённую снегом яму: гроб был пуст, тело рифмача исчезло.
Намерились спросить бабку Нису, но травницы дома не оказалось. Не появилась она и после, и пустая хибара её долго стояла на берегу, пока со временем не развалилась.
А дня через два к деревне вышел худой, измождённый мальчонка лет пяти-шести. Он шёл медленно, зябко кутаясь в старую шаль, доходящую ему до колен. Редкие поселяне торопливо крестились при встрече с ним и после долго смотрели вслед, а Вацлав, который вышел поглядеть, что за шум, завидев его, хлопнулся в обморок.
Парнишка молча прошёл мимо длинного ряда домов и остановился у крайней слева избы. Постоял у дверей, как будто вспоминая, затем поднял руку и робко постучался.
– Мама, – позвал он, – открой…
Оправа: Говорящий
Солнце подбиралось к зениту. Становилось жарко. В округе было тихо, лишь кузнечики в траве старались, стрекотали вовсю да высоко в небе переливчато и звонко пел жаворонок.
Медведь шумно вздохнул и повалился на бок.
«Неплохо бы перебраться в тень. Или уйти к реке».
Травник полез в мешок, вытащил оттуда пузатый овальный бочонок и выдернул пробку.
– У меня с собой есть вода.
Зверь долго и жадно лакал, неуклюже ворочая лапой бочонок. На потемневших дубовых клёпках засветлели глубокие царапины. Травник к воде не притронулся, лишь подождал, пока медведь не напился, и спрятал бочонок обратно в котомку.
«А-ах… – Зверь снова уселся на зелёный ковёр. – Что ж, хорошо. Значит, с Волком ты уже знаком».
– Знаком. И я…
«От мести к интересу через безразличие и страх, – не слушая его, меж тем проговорил медведь. – Ах-р… утраченная вера… Ты рисковал, спасая этих… кузнеца и этого словесника с шерстью на морде. Это самое у вас и зовётся дружбой? Ах-р… занятно…»
– Не знаю. – Жуга пожал плечами и задумался. Потеребил подвески на браслете. – Я, конечно, рисковал. Но они ведь рисковали больше!
«Что я ещё забыл? Какое чувство? Помнишь?»
– Может быть, любовь? – предположил Жуга.
Медведь презрительно фыркнул.
«Никогда не мог в вас этого понять. Навыдумывали слов – дружба, любовь… Ах-р!!! Какая чепуха! Да ты, наверное, их и сам не понимаешь. Все эти ваши «чувства» – только пыль, которую уносит ветер».
– Может быть, ты прав, – ответил странник.
И, помолчав, добавил:
– А может быть, и нет.
Выстрела в спину не ожидает никто, и когда хрустальный шар в лавке волшебника Веридиса взорвался с адским грохотом, помочь уже ничем было нельзя. Растревоженные жители соседних домов высыпали на улицу. В окнах особняка показалось пламя, побежали за водой. Наконец сломали дверь, и в дальней комнате, уже охваченной огнём, отыскали двоих.
Ученик колдуна ещё дышал. Сам волшебник был мёртв. На лице его, истерзанном осколками хрусталя, застыло удивление.
Хмурым зимним утром свинцовые волны Галленской бухты вспенили вёсла, и в гавань вошёл корабль. То был дра́ккар – развалистая низкобортная ладья викингов. Нос корабля был чист, резная драконья голова – обычный талисман морских разбойников в бою или дальнем похо- де – была снята. Корабль шёл торговать.
Часы на башне пробили полдень, когда гружённая товаром ладья норвегов вдруг вспыхнула синим пламенем, словно охапка соломы, и в считаные минуты сгорела дотла прямо у причала, не успев даже толком ошвартоваться. Обугленный её остов поглотила вода. Из мореходов не спасся почти никто.
Хрустальный шар это видел.
Днём позже разыгралась буря. Холодный ветер разметал забытый костёр цыган-степняков, чья потрёпанная кибитка притулилась у дороги, раздул тлеющие угли и швырнул их под колёса. Минуту спустя огонь охватил всю повозку.
Хрустальный шар и это видел.
А вечером на городском рынке бродяга на спор ходил по углям. Ближе к ночи вор срезал у него кошель.
И это хрустальный шар тоже видел.
Викинг Яльмар Эльдьяурсон – двести фунтов крепких мышц и косая сажень в плечах – с грохотом поставил на стол пустую кружку и вытер губы рукавом.
– Эй, хозяин! – крикнул он. – Неси ещё!
Пиво принесли. Яльмар сгрёб рукою кружку и залпом отхлебнул чуть ли не половину. Хозяин таверны не спешил уходить, хоть и стоял молча. Норвег повернул голову.
– Чего тебе?
– Гони деньги, варяг. – Толстяк нервно потеребил нож на поясе. – Ты заплатил только за четыре пива.
Яльмар нахмурился. В другое время кабатчик мог бы нарваться на неприятности, но не сейчас. Портовая крыса… Викинг покосился на груду пустых кружек, сдвинутых на край стола, нашарил в кошеле монету и бросил её на стол. Монета оказалась серебряной. Хозяин сгрёб её и удалился. Яльмар отхлебнул ещё, поморщился и хмурым взглядом обвёл задымлённое помещение.
Миновал полдень. Впрочем, догадаться об этом смог бы далеко не каждый – маленькое затянутое бычьим пузырём оконце почти не пропускало серый свет зимнего дня, лишь колокол на башне с часами возвестил полдень двенадцатью гулкими ударами, да и те потонули в грохоте прибоя – на море сегодня было неспокойно. Три фонаря под потолком еле разгоняли мрак по углам, четвёртый не горел. Было холодно. Натужный треск поленьев навевал входящему мысли о тепле и уюте, но один лишь взгляд на камин пускал их по ветру – плясавший там робкий огонёк, казалось, сам себя не мог согреть. Таверна в Галленском порту, ободранная двухэтажная домина с огромным красным флюгером вместо вывески, в этот неурочный час отнюдь не страдала от наплыва посетителей. Она и вовсе пустовала бы, не появись этим утром на рейде два торговых когга[9] с юга. К вечеру полутёмное, заставленное низкими липкими столами помещение заполняли все кому не лень – матросы, шлюхи, рыбаки, торговцы, портовые пьяницы, игроки, наёмники и жулики всех мастей – двери были открыты для всех и каждого, но сейчас лишь дюжина матросов заявилась промочить глотки. Ближе к огню шла игра – там бросали кости, спорили и безбожно ругались. Четверо рыбаков за столиком в углу обсуждали свои дела. Изредка кто-нибудь косился на викинга и поспешно отводил взгляд: Яльмар опрокидывал кружку за кружкой, молча напиваясь в угрюмом одиночестве, и в компании, похоже, не нуждался.
9
Когг – одномачтовое (позже – двухмачтовое) торговое парусное судно, обычное для Северной Европы на рубеже XIV–XV вв. Имело круглое в сечении днище, закрытый трюм и руль вместо кормового весла.