Страница 37 из 70
Наконец бородач отсмеялся.
– Срезал ты меня, Жуга! – молвил он, утирая выступившие слёзы. – Ох, срезал! Не о чем жалеть, значит? Да… И всё равно, до чего удивительная пора! Вот, послушай:
– Здорово, – одобрил Жуга. – Сам придумал?
– Ага… О, гляди-ка! – Вайда неожиданно остановился. – А вот и след… Что скажешь, а?
Жуга подошёл поближе и нагнулся рассмотреть. Снял шляпу, взъерошил пятернёй волосы на затылке.
– Ну, этот след как раз очень даже понятно чей.
– Да я не об этом! – отмахнулся поэт.
– Я понял, что не об этом, – кивнул Жуга.
Мела позёмка, но свежий снег на обочине, белый, рыхлый, тронула походкой маленькая босая нога.
– Нешто человек? – поразился Вайда.
– Да вроде бы, – несколько неуверенно согласился Жуга. – Ребёнок, наверное, или девчонка… Других не видишь следов?
– Нет… Что за притча! И охота кому-то босиком по снегу!
Жуга выпрямился и огляделся окрест.
Белые, укрытые снегом поля были пусты – ни кустика, ни деревца, ни человека, ни зверя, лишь далеко впереди темнела опушка зимнего леса.
– Никого?
– Никого.
– Ну дела…
Потоптавшись, оба переглянулись, пожали плечами и молча двинулись в дальнейший путь.
Смеркалось. Ближе к ночи неожиданно потеплело. Небо затянула сизая облачная пелена. Большими пушистыми хлопьями повалил снег. Вскоре двое приятелей добрались до леса. Ветру сюда пути не было, снег падал чинно, степенно и мягко кружась. Побродив окрест, Жуга облюбовал небольшую поляну, Вайда выбор одобрил, и решили заночевать прямо здесь. В темноте расчистили место, из-под седой разлапистой ели надёргали сушняка, и вскоре под котелком заплясал, зябко похрустывая дровами, робкий зимний костерок.
Вайда расположился поудобнее, стянул, покряхтывая, сапоги и поставил их ближе к огню; посмотрел с неодобрением на свои сбитые, в мозолях, ноги и полез в сумку за провизией. Жуга, в свою очередь, развязал мешок, понавытаскивал засохших, узлом скукоженных кореньев. Вынул нож, искрошил в котелок два-три корешка, задумался на миг и добавил ещё. Вода вскоре закипела, приобрела неприятный бурый цвет. Жуга размешал варево, ловко подцепил котелок и поставил его на снег. Помахал рукой, сморщился.
Вайда нерешительно покосился на остывающий взвар, понюхал и скривился:
– Это что… вот это – пить?
Жуга усмехнулся:
– Полощи.
– А-а…
Рифмач придвинулся ближе, взял протянутую другом берестяную кружку, зачерпнул и подождал, пока не остыло. Попробовал, выплюнул. Ещё раз и ещё.
Жуга поворошил прутиком костёр, глянул выжидательно.
– Всё ещё болит?
– Вроде как потише.
– Зачерпни ещё… да погоди ты – горячо.
– Мм… Слушай, а ведь и впрямь помогает!
– Ну, дык… – понимающе усмехнулся травник.
В котелке убыло. Вайда потянулся было снова, да передумал и отложил кружку.
– На завтра решил оставить?
– Ага.
– А чай где заваривать? Выливай, ну его к лешему.
Натаяли свежего снега, засыпали чаю. На расстеленном платке разложили хлеб, две-три луковицы, тугое кольцо копчёной колбасы. Некоторое время молча жевали, прихлёбывали, обжигаясь, прямо из котелка. Вайда, заметно повеселевший, ел вкусно, с охотой. Откинулся на одеяле.
– Ух, хорошо… Ну, спасибо тебе, друг Жуга, ох, спасибо! Мне ведь, право слово, спасу от этого зуба не было. Знаешь, как крючило!
– Ну, так вырвал бы его, и дело с концом. Чего волынку тянуть?
– Вырвать – ишь ты! Этак зубов не напасёшься… Да и боязно.
– Ну и дурак. – Жуга вытянул из кучи хвороста веточку, поворошил угли. – Щёку раздует.
– Думаешь?
– Раздует, раздует. Драть надо. А у тебя сапоги горят.
Рифмач ахнул и спешно потянул из костра сапоги – подошвы уже залоснились чёрным. Дымно пахло горелой кожей. Вайда скривился: «Тьфу, чёрт!», сунул их в снег, вытащил и оглядел со всех сторон. Вздохнул. Жуга усмехнулся.
– Ладно, хоть просохли.
– И то правда…
Натянув сапоги, Вайда улёгся на одеяле и потянул к себе небольшой округлый свёрток синего бархата. Развернул. Внутри оказалось что-то вроде бандуры, только поменьше и с девятью струнами. Жуга несколько удивлённо смотрел, как тот любовно погладил пузатое деревянное донце и стал подстраивать тонкие жилы струн.
– Ты ещё и поёшь?
Вайда прищурился хитро:
– А то!
– Ну-ну… – Жуга с сомнением потёр подбородок.
– Сомневаешься? – усмехнулся рифмач. Струна натянулась, зазвучала басовито. Вайда взялся за вторую. – Сам посуди: как петь с таким зубом, да ещё и по морозу? Тут уж, брат, я тебе скажу, не до песен.
– А теперь?
– А теперь совсем другое дело. Отчего ж не спеть? – Он смолк, задумчиво глядя в огонь. Нахмурился, бездумно перебирая струны.
– Про что петь будешь? – полюбопытствовал Жуга.
– А? – встрепенулся рифмач. – Вот про него. – Он кивнул на костёр и снова помрачнел. – Есть одна старая песня, не очень, правда, старая. Начало у неё весёлое, а вот конец… Впрочем, слушай.
Вайда тронул струны. Полилась мелодия, вроде не грустная, но такая, словно Вайда боялся громко играть, словно кто-то прятался за деревом, подслушивая. Струны пели мягко, упругим чистым перебором, и Жуга упустил миг, когда в музыку вплелись рифмованные строки:
Песня кончилась. Некоторое время оба молчали.
– Красиво, – наконец сказал Жуга. – Только как-то… жестоко.
– Какая жизнь, такие и песни, – вздохнул Вайда, пряча инструмент обратно в бархат. – Ладно, давай спать.
Развернули одеяла. Жуга подбросил дров и передвинул костёр в сторону. Смёл оставшиеся угли. Закутавшись плотнее, оба улеглись на прогретом пятачке земли, время от времени поворачиваясь с боку на бок, когда слишком припекало, и вскоре заснули.