Страница 22 из 29
Минут через пятнадцать, когда за окном повисли мрачные обесцвеченные сумерки, предвещающие скорое утро, я подползла к краю кровати и свесила голову.
— Я же просил не шевелиться, — сквозь зубы прошипел Габриэль, отодвигаясь на пару дюймов, будто это могло спасти нас.
— Хотела убедиться, что вы в порядке… — шепнула я.
— Я не в порядке, — ответил он.
Мы снова замолчали.
— Может поговорим о чём-то отвлечённом?
— Хр-х, — неопределённо выдохнул Габриэль, и я приняла это за согласие.
— Мне полегчало, и…
— А мне нет.
— М-м… — на самом деле мне тоже не полегчало.
Простуда быть может отступила. О переутомлении я тоже не думала. А вот тяжесть в теле и пульсация внизу живота просто мутили рассудок, и я ни о чём больше не могла думать.
Голос по моему мнению звучал совершенно спокойно, а что слышал Габриэль я не знала.
Я невероятно сильно хотела спуститься к нему. Прямо сейчас. Прижаться покрепче, поцеловать.
Это мучило так, будто кто-то ввёл мне хитроумное зелье в кровь…
Зелье!
— Это всё ваша чёртова связь? Она далает это с моим телом? Магия? — завопила я, а Габриэль тут же широко распахнул глаза и нахмурился.
— Что вы несёте, — выплюнул он. — Что ты несёшь, Турсуаза?
Сорвался с места и подполз к кровати.
Зарылся пальцами в мои волосы, сжал их и притянул мою голову к себе.
— Что ты несёшь? — рычал он, а я растерянно хлопала ресницами. — Магия? Магия это делает?
Он взял меня за руку и прижал её к своей груди. Там бешено колотилось сердце. Почему-то это было аргументом…
— Магия заставила меня отползти от тебя? Да мне было бы сейчас легче оторвать кусок себя! Руку отрубить! Это магия? Если ты не знаешь, магия делает человека безвольной куклой, если пожелает. А я держусь, видят боги, из последних сил держусь…
Он рычал, гневно глядя на меня.
— Зачем же искушаешь себя тут… со мной… — выплюнула я.
— Не могу иначе. Боюсь за тебя, дуру. При одной мысли, что ты себе навредишь — становится страшно. Я просто хочу, чтобы ты была невредима, больше всего на свете.
— Как? — зашептала я, чувствуя соль на своих губах. — Как можно это понять…
— Ты просто не видишь то, что вижу я, — покачал головой Габриэль, как будто успокоившись. Погладил моё лицо самыми кончиками пальцев, с невозможной нежностью. — Ты не видишь эту прекрасную женщину. Невероятно прекрасную, с невероятными глазами…
— У всех цыган такие глаза, — усмехнулась я. — У всех такие волосы и такая кожа.
Габриэль покачал головой.
— Ты не видишь это невероятно доброе и жертвенное сердце. Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Ты не видишь эти полные тоски глаза. У всех такие? Это хочешь сказать? Ты не видишь эту улыбку, не слышишь этот смех. Истинная связь или нет… но я год прожил на том, что просто за тобой наблюдал. Я на грани, Тур.
— Почему ты не говорил со мной… расскажи мне всё. Всю правду, Габриэль…
Я впервые вслух назвала его по имени. Не мысленно в виде тигрицы, не про себя. Я произнесла имя, и его тело дрогнуло. Протянула руку и тоже коснулась его волос. Теперь мы сидели, вцепившись друг в друга, словно сумасшедшие влюблённые и говорили очень-очень тихо.
— Нельзя, — ответил он, потревожив мою воспалённую кожу на губах.
— Почему? Расскажи…
— Я и рассказываю. Нельзя мне было с тобой говорить. У меня только семь дней, после раскола хребта, чтобы ты меня полюбила, — его голос хрипел.
— А к чему те сны?..
— Триста дней… на то, чтобы ты меня дождалась, не зная, что я существую. Если бы за триста дней ты вышла замуж или кому-то отдалась… всё бы закончилось. Сны прекратились.
— А мои чувства ничего не значат?
Он посмотрел на меня лукаво, но я видела во взгляде боль. Или тоску, о которой он твердил?
— Твои чувства… ты в них уверена? Ты точно знаешь, что это любовь? Что не благодарность, не помешательство.
— А ты точно…
— О, я знаю, что ты — моё помешательство. Моя звезда, как говорят одержимые морем моряки. Я не бегу от себя, я знаю, что ты — моя настоящая, единственная судьба.
— А если я тебя не полюблю? — я вцепилась в его руки, что всё ещё путались в моих волосах, села на кровать, он сел рядом. Мы касались друг друга коленями и в этих местах будто вспыхивали крошечные обжигающие угольки.
Я и вправду верю, что возможна любовь? Или всё ещё пьяна...
— Габриэль! — отчаянно поторопила его. — Что если я тебя не полюблю!?
Драконова жизнь, к сожаленью, не вечна.
Не вечней, чем жизнь девицы простой.
В руках у неё не любовь. Бесконечность.
В руках у дракона — вечный Покой.
— Там ещё было что-то про боль… я дарую тебе боль. О чём это? Какие два сердца? Мне нужно отказаться от тигрицы? Или…
Эмилиэн…
Я отпрянула от Габриэля, прижав руки к губам.
— Я должна отказаться от него или от тебя, — голос сел.
Габриэль выпрямился, расправил плечи, размял шею.
— Я пойду. Тебя позовут к завтраку. Попрошу, чтобы тебе приготовили ванну, восстанавливающую силы.
Он встал и пошёл к двери.
— Стой! — я бросилась следом, превозмогая головокружение. — Стой же!
— Турсуаза. Я не стану тебе отвечать, — он махнул на меня рукой.
— Стой, кому сказала!
Уж не знаю откуда во мне столько силы, но я даже топнула ногой и в два счёта добралась до Габриэля, для верности, повиснув на его шее. Всё бы сейчас отдала за то, чтобы увидеть его лицо, но увы, могла только прижаться грудью к его спине и удержать на месте.
— Стой же, — шепнула, уткнувшись носом ему между лопаток. — Стой…
— Зачем?
— Объясни!..
— Нет.
— Почему? Что будет если я выберу не тебя?
— Я не хочу на тебя давить.
— Ты… Габриэль ты…
Он развернулся и зажал мне рот рукой. Вокруг глаз собрались морщинки, будто он только что крепко-крепко жмурился.
— Не копайся во мне. Оставь это… Турсуаза, — усмехнулся он. — Я же говорил, что на третий день тебя заполучу. Если бы захотел ты бы уже была моя…
Я мотнула головой:
— Зачем ты это говоришь?
Он жестоко рассмеялся, остужая мой пыл.
— Чтобы ты поняла, что я предоставляю выбор тебе. Я сам ничего не стану решать. Ничего не стану говорить, объяснять. Ты впервые можешь выбрать. Сама! Всё зависит от тебя. А не от того, посмотрю я на тебя или нет. Я — твой, бери если хочешь. Без условий. Не копайся во мне, в себя загляни.
Его лицо снова смягчилось, будто он только что окатил меня ледяной водой, приводя в чувство, а теперь стал прежним греющим солнышком.
— И больше не затаскивай меня в свою постель, — поиграл бровями, намекая, что это я во всём виновата, и вышел.
Поганец!
Спасительная двадцать четвёртая
Меня поставили на ноги в два счёта. Одна ванна с солями и травами, пара микстур, день в постели с книжками — и я на ногах.
Габриэль больше не приближался, даже на завтрак не явился.
Я смотрела, как убирают в саду снег и поражалась, что он тает на глазах. Снова распускались цветы и мне жутко хотелось их коснуться.
Никак не могла понять. Что за странности творятся с природой в этом месте.
Уже к вечеру стало невыносимо жарко и влажно, я вышла на балкончик и пила там восстанавливающий чай, глядя, как летает по небу прекрасный дракон, оглядывая свои владения зорким глазом.
Это было слишком красиво, чтобы быть правдой. Это моя сказка.
Мне принесли письма из Бревалана. Альба интересовалась, как там мой князь. Бе написала гневную тираду о том, что я могу даже не возвращаться и мы больше не подруги.
Снизу был маленький конвертик подписанный (моё сердце пропустило удар) Эмилиэном.
Увидев это, я тут же нашла в небе моего дракона.
Пальцы дрожали, пока открывала конверт.
Дорогая, Турсуаза!
Хотели бы справиться о твоём здоровье и благополучии!